Минут через десять поплавок дрогнул, быстро ушёл в сторону, точно кто-то, набравшись смелости, и резко, с силой дернул за леску. И я замер, явно не понимая, что делать.

— Тяните! — сдержанно скомандовал Морозов.

Сердце у меня тут же забилось чаще. Я крепче сжал рукоять удочки, чувствуя, как леска дрожит в пальцах. Под водой кто-то дёрнул с такой силой, что чуть не вырвал удочку из рук.

— Потише, — сказал воевода. — Не рвите, держите натяжение… ведите в сторону.

Я, послушно следуя его указаниям, поднял кончик удилища, осторожно подматывая леску. Рыба рванулась снова, и на воде взметнулась дуга серебристых брызг. В солнечном свете они сверкнули, словно крошечные осколки стекла, и упали обратно, растаяв в ряби.

Я впервые в жизни ощущал это странное сочетание силы и хрупкости — под пальцами дрожала тонкая леска, на другой стороне которой билась живая, упрямая жизнь.

— Не отпускайте. Наклоните удочку и медленно ведите к берегу, — тихо посоветовал Морозов, и я послушал его совет.

Рыба снова пошла вглубь, резко дёрнулась, и я почувствовал, как ладони прилипли к рукояти. Под ногами хлюпнула прибрежная глина. Я сделал шаг назад, тянул плавно, чувствуя, как сопротивление постепенно слабеет.

Серебристая рыба вылетела из воды. Солнце скользнуло по влажной чешуе, и моя добыча засверкала чистым, зеркальным серебром. Она извивалась в воздухе, и на миг показалось, будто поймал не существо, а кусочек света.

Брызги попали на рукава, солнце заиграло в каплях. Я намотал леску, снял добычу с крючка. Стоял, держа пойманную живность в руках, и чувствовал, как от кончиков пальцев до самой груди поднимается волна живого, простого восторга. Рыба билась, прохладная и сильная, и я поймал себя на том, что улыбаюсь. По-настоящему, искренне, как не улыбался уже давно. Вода у берега вздрогнула, кольца ряби побежали по гладкой поверхности. Воздух наполнился запахом сырой травы и реки.

Морозов рассмеялся. Тихо, от души, с тем редким смехом, что появляется только у людей, умеющих радоваться чужому успеху.

— Поздравляю, князь, — сказал он. — Ваш первый улов. Вы быстро учитесь, Николай Арсентьевич.

В руке воевода держал котелок с плоским дном. Морозов шагнул к реке, зачерпнул воды, и поставил посуду на землю:

— Кидайте ее сюда. И снова насаживайте приманку.

Я сделал все в точности так, как сказал Морозов. И закинул удочку. Некоторое время, мы сидели молча. А затем я все-таки произнес:

— Здесь хорошо. Так тихо, спокойно. Будет даже обидно, если кто-нибудь позвонит и всё испортить.

Морозов усмехнулся:

— Могут, конечно, попытаться, — не оборачиваясь, ответил он. — Только вряд ли дозвонятся.

Я нахмурился, вынул из кармана куртки телефон. Взглянул на экран и усмехнулся: сеть здесь не брала. Воевода довольно улыбнулся, заметив мою реакцию:

— Иногда, Николай Арсентьевич, лучший способ отдохнуть — это позволить миру пожить без тебя. Один день княжество справится и без вас.

Я убрал телефон и посмотрел на воду и на солнце, что отражалось в её глади. Река текла спокойно, отражая голубое небо и сосны на другом берегу. Ветер колыхал листья, где-то хлопала цапля. Всё вокруг было таким простым, настоящим, будто сам мир на миг решил остановиться. И впервые за долгое время я почувствовал, как из груди уходит тяжесть, накопленная за все эти дни.

— Спасибо, Владимир Васильевич, — сказал я тихо. — Вы были правы.

Морозов едва слышно рассмеялся, глядя на реку:

— Вот и славно, князь. А теперь — давайте побудем в тишине. А то всю рыбу болтовней распугаем.

И мы замолчали. Просто сидели и смотрели на воду. Только река пела свою вечную песню, а ветер подхватывал её, унося туда, где не было ни Совета, ни дел, ни звонков. А где-то над головой крикнула улетающая прочь цапля.

Мы просидели на берегу реки почти весь день. Вода перед нами блестела, отражая стремящееся к горизонту тусклое солнце. Мы не спешили собираться, наслаждаясь спокойствием, которое здесь царило. И за все это время, я и Морозов едва ли перекинулись десятком слов. Лишь когда солнце начало клониться к закату, отбрасывая на реку золотистые блики, воевода поднялся, неторопливо потянулся и направился в сторону леса. Вскоре он вернулся с целой охапкой хвороста и развел костер. Огненные языки быстро поднялись в вечернее небо, наполняя воздух лёгким запахом дыма.

Морозов достал из рюкзака котелок, зачерпнул в реке воды и поставил посудину на огонь. Я расслабленно откинулся назад, наблюдая за тем, как на поверхности воды загораются последние солнечные блики. Всё было тихо, настолько, что я слышал, как шумит в котле и как далёкая птица зовёт кого-то в чаще.

Когда вода закипела, Морозов достал из внутреннего кармана старый тканевый кисет. Бережно развязал тесемки, взял щепоть тёмных трав и насыпал их в посудину. Пар сразу сгустился, наполнив воздух ароматом шиповника и чего-то свежего, похожего на мяту.

Воевода помешал настой, потом разлил по кружкам.

— Попробуйте, Николай Арсентьевич, — произнес он, протягивая одну из кружек мне.

— Благодарю.

Я взял кружку, сделал глоток. Вкус отвара был удивительно тёплым раскрывался мягкостью, насыщенным, чуть горьковатым и оставляя медовое послевкусие. И только спустя мгновение я уловил дымный, слегка землистый аромат, будто от трав, выросших на сухих склонах гор, обогреваемых солнцем.

— Ну как вам? — послышался голос воеводы.

— Отлично, — ответил я, наслаждаясь теплотой, которая распространялась по телу, давая лёгкое, почти физическое чувство умиротворения. — Это какой-то особенный сбор?

— И особенное место, — ответил Морозов с лёгкой улыбкой. — Такого сбора вы не попробуете нигде. Это мой семейный рецепт.

— Вы как-то обмолвились, что были женаты, — осторожно уточнил я.

— Было дело, — согласился воевода, и глаза его затуманились. — Кажется, что это было в другой жизни. И если подумать, то так и есть. Я тогда был другим человеком.

— Не думал, что вы любите изменения. Полагаю, что не встречал более консервативного человека.

— Вы мало кого встречали, — усмехнулся Морозов. — Молодость вам не позволяет иметь много опыта. Но это пройдет.

— У вас как раз опыта хватает, — кивнул я.

— И воспоминаний, которые я предпочел бы не иметь, — задумчиво протянул мужчина и всмотрелся в облака, которые бежали в сторону солнца. — Когда-то у меня была семья. Жена, сыновья.

Я прикусил язык, чтобы не спросить собеседника о детях. Он же какое-то время молчал, а потом продолжил глухим голосом:

— Жены своей я не ценил. Так вышло, что наш брак был договорным. Вам ли не знать, как это бывает.

Я знал. И потому лишь кивнул, давая понять, что понимаю, о чем речь. Мои родители тоже не питали друг к другу трепетных чувств.

— Что не помешало супруге сделать нашу жизнь вполне сносной. Она умела поддержать, когда это было нужно. Была добра к домашним, любила детей…

На последнем слове голос Владимира дрогнул. Он запустил в волосы пальцы, словно пытался стряхнуть эти воспоминания. Я замер, боясь испортить время откровений. Где-то неподалеку застрекотал кузнечик, и низко пролетела пара стрижей.

— Никогда не женитесь, если девица вам не по сердцу, — вдруг сказал воевода. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Мало того, что вы отберете шанс у вас двоих встретить своего, того самого человека. Так еще и дети… Они должны рождаться и расти в любви. Лучшее, что может сделать отец для своих детей — это любить их мать. Потому как дочери ищут себе мужчин по образу отца, а сыновья повторяют его путь.

— Считаете, что это обязательное условие? — нахмурился я, не желая сравнивать себя со своим отцом.

— Вовсе не обязательное, — покачал головой Морозов. — Но мне стоило выбрать себе другую супругу. А не жениться на той, которую любил мой брат. Он бы смог сделать ее счастливой. И сам бы стал…

— Вы не были с ним близки?