Солнце ещё пряталось за горизонтом и, судя по всему, вовсе не торопилось появляться. Ранний с ночным привкусом ветерок вился между высокой травой и кустами и норовил забраться под воротник, в рукава и под полы куртки, словно проверял на прочность мою стойкость и глупость. Стойкость я пока сохранял. А вот глупость подтвердил, потому что не послушал Никифора и не надел свитер. А ведь он почти умолял: «Возьми, Николай Арсентьевич, вы у нас хрупкий, городского воспитания…» А я что? Куртку хватанул и ушёл, как герой из старой книги.

Рядом со мной в траве сидел совершенно невозмутимый Морозов. С таким философским отстраненным видом, будто отдыхал в термальной ванн, а не под северным ветром. Воевода неспешно лузгал семечки, доставая их из кармана куртки, и глядел в точку, где когда-нибудь должно было появиться солнце. Из-под воротника выглядывал аккуратный край тёмно-серого вязаного полотна. Шарф или свитер было не разобрать. Явно, тёплый, добротный и, судя по всему, с любовью связанный. Может, сам себе вязал, кто его знает.

— Я смотрю, вы подготовились к утру, — пробормотал я ёжась.

Воевода не ответил. Только пересыпал семечки в другую ладонь и не глядя протянул их мне.

— Благодарю, — вздохнул я, — но боюсь, зубы у меня не столь выносливые.

— Это привычка, — усмехнулся он. — Как только холодно, то рука сама тянется к семечкам. Греют, между прочим, лучше некоторых напитков.

Я скосил взгляд на его воротник.

— А шарфик кто вязал? Неужели вы сами?

— Не надейтесь, — фыркнул Морозов. — Это мне бабка из Вишнёвки связала. Сказала: «Носите, Владимир Васильевич, а не то я на вас порчу наведу, чтоб горло ломило». Так что выбора у меня не было.

Я хмыкнул. Ветер снова попытался пробраться под куртку, и я сильнее запахнул её, отчаянно сожалея о своей наивности.

— Всё-таки стоило послушаться Никифора, — буркнул я. — Он ведь явно знал, что к чему.

— Он знает, — кивнул воевода. — Так что его советы вы принимайте всерьез.

Семечка щёлкнула у него на зубах, и он вновь уставился в сторону горизонта, где всё ещё царил предрассветный сумрак. А я зябко поёжился и подумал, что если утро началось с шутки про порчу, то день, может оказаться не таким уж плохим.

Мы сидели за небольшой кочкой, устроив наблюдательный пункт. Позади текла река и несколько дружинников в куртках и высоких резиновых сапогах сидели на берегу вокруг небольшого костерка. От него несло чем-то жареных и вкусным. И горячим.

— Вы же вроде владеете стихией ветра, — тихо заметил Владимир, когда я в очередной раз клацнул зубами.

— Д-д-да, — выдавил я, с трудом разжимая челюсти.

— Так что вам мешает создать вокруг себя кокон, чтобы стылый воздух под одежу не проникал? — уточнил он, не скрывая усмешки. Видно было, что воевода давно ждал шанса задать этот вопрос. А теперь, когда я подрагивал, словно берёзовый лист в октябре, момент настал.

Я вскинул на него немного растерянный взгляд.

— Мне никогда не приходило в голову, что так можно, — признался я, растирая между собой ладони.

Стихия, как всегда, отозвалась послушно. Я сосредоточился и призвал тонкую струйку ветра, чтобы она, по идее, вращалась вокруг меня, создавая защиту от холода. Всё по логике: движение — это трение, трение — это тепло. Только вот ветер своенравный. Стоило ему обвиться вокруг меня, как я тут же почувствовал, будто меня завернули в прохладный проточный душ. Куртка, казавшаяся относительно тёплой, моментально вымерзла.

Я стиснул зубы, увеличил скорость циркуляции в надежде, что теперь-то уж точно согреет. И сразу ощутил, как остатки тепла испарились, будто их выдуло из-под одежды. Ветер начал проникать даже туда, где, казалось, воздух не водился вообще. Нос заледенел, пальцы закоченели, уши зачесались от холода.

С тихим, но выразительным звуком я стряхнул стихию с пальцев, будто сгонял с них надоедливую мошкару. А потом медленно, с чувством, уставился на воеводу. Тот смотрел на меня спокойно, в глазах ленивый интерес, будто он наблюдал не за страданиями князя, а за котёнком, который впервые встретился с зеркалом.

— Вы знали, что так будет? — спросил я хрипло.

— Ну… — невинно протянул воевода, не пытаясь скрыть веселья в голосе, — если бы знал, не стал бы вам подсказывать. Мне ж тоже не хочется, чтобы вы здесь отморозили себе всё самое ценное.

Он сделал паузу и добавил:

— Теперь буду знать, что это не работает. Может, плед возьмёте? На котором я сижу. Накинете себе на плечи?

— У вас есть плед? — я оживился так, будто он предложил мне корону. — А вы сами не замёрзнете?

— У меня их два, — совершенно спокойно сообщил Морозов, будто речь шла не о самом ценном ресурсе в этот прохладный утренний час, а о запасной ложке.

— Что? — я едва не вскрикнул, но вовремя сдержался, чтобы не привлечь внимания дружинников поодаль. — И вы молчали?

— А вы не спрашивали, — резонно пожал плечами он и протянул мне плед, сложенный в аккуратный, почти выставочный квадрат. Тёплый, плотный, пахнущий сухими травами и каким-то непередаваемым уютом.

Я взял его с благодарностью, но выразительно покачал головой.

— Ну, вы и тип, Владимир Васильевич.

— Спасибо, Николай Арсентьевич, — с невозмутимым видом отозвался воевода и даже кивнул. — Знаете, я достаточно легко могу создать под своей одеждой кокон из силы пламени. И не спалить при этом ткань.

Он произнес это так буднично, будто речь шла о способности спать с закрытыми глазами.

— Скажу я вам, — продолжил он, лениво вытряхивая горстку семечек в ладонь, — не с первого раза у меня это получилось. Бывало я сжигал на себе одежду. В один особенно запоминающийся момент пришлось, как живой факел, бежать через весь квартал до ближайшей лавки с одеждой. Занавески на входе сгорели, и владелец потом долго охал, оттирая сажу с окон.

Я представил эту сцену и невольно хмыкнул. А потом нахмурился.

— Вы не предложили мне плед, — сурово отметил я, не давая себя отвлечь его праздными разговорами.

— Так и есть, — без зазрения совести кивнул воевода и протянул мне раскрытую ладонь, на которой поблескивали маслом жареные подсолнечные семечки. — Может все же отведаете?

— Нет, — из вредности отказался я, хотя от лакомства веяло почти домашней теплотой.

— И не говорите потом, что я вам ничего не предлагаю, — проворчал Морозов, прищурившись так, что на лице его проступила откровенно лукавая усмешка. Вид у него был довольный, как у кота, который стащил пирожок и теперь притворяется, что просто мимо проходил.

Я вздохнул и закутался в плед поплотнее.

— И зачем мы сюда приперлись? — недовольно буркнул я, оглядывая округу. — Тем более в такую темень. Можно же было и днем всё рассмотреть. С комфортом. В тепле.

— Потому что именно утром, с первыми лучами, здесь видели тех самых танцующих девиц, — миролюбиво пояснил воевода и щелкнул очередной семечкой.

— Почти голых и босых, — скептически протянул я. — Ну и кто в здравом уме станет бегать по ледяной траве в чём мать родила?

— А кто вам сказал, что они в здравом уме? — флегматично уточнил Морозов. — Может, вовсе и не люди были. Или не до конца люди. Или только по пятницам.

— Не до конца люди — это вы сейчас про старший народ?

— А про кого ж еще, — философски подытожил он, почесав подбородок. — В Северске у многих найдётся нечто странное. У кого хвост прячется. У кого клыки вырастают. У кого характер…

— … невыносимый, — договорил я, многозначительно глядя на него.

— И это тоже, — с невозмутимым видом согласился воевода. — Я человек добрый, могу при случае кого-то спасти или выдать подзатыльников.

— Или плед, — буркнул я. — Но только если заранее попросить.

— Чай горячий будете? Или мне остатки выливать? — словно между делом поинтересовался Владимир.

— А у вас есть чай? — спросил я с таким изумлением, что сам себе показался шокированным столичным юнцом.