— А это уж как повезёт.

Он выдержал паузу, явно наслаждаясь тишиной, и добавил, чуть склонив голову:

— Но потом будет, что внукам рассказать.

В его голосе слышалось особое удовлетворение. Морозов хмыкнул, расправил плечи и уже спокойнее произнёс:

— Там, за мостом, в принципе, можно найти всё, кроме здравого смысла и трезвого человека. Так что пусть бежит. Опыт — лучший наставник. Особенно когда учит коротким путём через Кузнечный мост.

Он усмехнулся, и в этой усмешке слышалось не злорадство, а тихая доброта. С такой старшие смотрят на молодого дурака, уверенного, что сам знает дорогу.

Мы попрощались с телеграфистом, который, впрочем, ещё долго стоял в дверях, словно опасаясь, что мы забудем про его заслуги и вернёмся уточнить какие-нибудь бюрократические тонкости.

Когда мы отошли на безопасное расстояние, и старик уже не мог нас услышать, я спросил:

— И часто у вас пользуются телеграфом?

Морозов охотно пояснил, даже не сбавляя шага:

— Это у вас, в столице, — сказал он, взмахнув рукой, будто отмахиваясь от целой цивилизации, — у каждого по мобильному телефону, да ещё и с двумя симками, чтоб, не дай Всевышний, не остаться без связи. Да и стационарным мало кого удивишь. А нам, жителям настоящей империи, нужно средство понадежнее.

Я не перебивал.

— Телеграф, — продолжил воевода, — переживет и снегопады, и грозы, и даже наводнения. Которые, к слову сказать, у нас иногда случаются. А вот ваши эти… — он замялся, подбирая слово, — трубки, коробочки… при первом же громовом раскате начинают прятаться, мигать, пищать и просить «сеть верните».

Я невольно усмехнулся, представив, как Морозов в полном обмундировании стучит по телеграфному аппарату, а за окном — гроза, буря и половина Империи сидит без связи.

— Настоящей империи? — переспросил я, уловив интонацию, которой он выделил это выражение.

— А то какой же, — фыркнул Морозов. — У нас здесь всё по старинке, зато работает. И люди живые. Упал провод — подними. Сломалось — почини. А не как в столице: сеть пропала, и весь народ сидит без духа, будто им воздух отключили.

Он произнёс это с тем простым достоинством, с каким рыбаки говорят о своих снастях, а кузнецы о молотах. И я подумал, что, пожалуй, в этих словах есть своя правда.

— Оглянитесь, Николай Арсеньевич, — произнёс Морозов, и стало ясно: сейчас будет новый урок. — Что вы видите?

Я обернулся, стараясь не показать, что вопрос застал врасплох. Перед глазами был самый обыкновенный городской пейзаж: чисто одетые прохожие, которые неспешно прогуливались по тротуарам, аккуратно подстриженные кусты вдоль бордюра, над которыми трудился местный садовник с выражением тихого героизма; голуби, самодовольно вышагивающие по тротуару, словно участники заседания по важному зерновому вопросу. Один из них, особенно откормленный, ворковал так страстно, что даже полосатый кот на скамейке заинтересовался. Он, впрочем, действовал рассудительно: он не нападал, а просто ждал, выбирая, кто из пернатых сегодня будет недостаточно быстр, чтобы дожить до обеда.

— И что я должен увидеть? — не выдержал я, потому как слишком хорошо узнал воеводу и его любовь к лекциям.

Морозов откинул голову, прикрыл глаза и вдохнул так, будто собирался продекламировать гимн здравому смыслу.

— Я тоже когда-то обитал вблизи столицы, — начал он неторопливо, с тем самым оттенком воспоминания, когда прошлое уже не жалит, но всё ещё греет. — Был одним из тех, о ком пишут главные издания и кого показывают в репортажах по телевидению.

Я моргнул. Вот этого я точно не ожидал. В моей голове никак не укладывалось, что этот суровый человек с руками, способными починить трактор кувалдой, когда-то стоял под софитами и давал комментарии о чём-то.

Морозов, уловив мой взгляд, чуть усмехнулся уголком рта:

— Удивлены, князь? Не стоит. В молодости мы все немного красивые, умные и глупые одновременно. Но со временем одно проходит, другое остаётся.

Он сказал это с той душевной усталостью и лёгкой иронией, что свойственна людям, видевшим достаточно, чтобы перестать удивляться, но ещё не настолько, чтобы разучиться шутить.

— Пусть наш ревизор побегает, — добавил Морозов, выдохнув с ленивым удовлетворением, словно речь шла не о живом человеке, а о бродячей курице, сбежавшей с подворья. — А раз ему понадобилась Почта Империи, то там его и надобно ожидать. Туда мы с вами и отправимся.

— Уверены? — спросил я, хотя ответ уже знал. — Может, всё же направимся следом?

— За город он не сбежит, — уверенно произнёс воевода, даже не взглянув в сторону Кузнечного моста. — За ним присмотрят жандармы. Если надо, то приведут обратно. За ухо, конечно, вряд ли ухватят, но у них свои методы имеются. Надёжные. И, главное, воспитательные.

Он говорил с таким спокойствием, будто речь шла не о человеке, а о почтовой посылке, которая рано или поздно всё равно найдёт адресата.

Я с сомнением посмотрел в сторону моста. Туда, где между домами уже тянулась лёгкая дымка и мелькали редкие прохожие. Место казалось безобидным, даже мирным. Но всё равно где-то внутри шевельнулась тревога.

Морозов заметил мой взгляд, хмыкнул и добавил:

— Не бойтесь, Николай Арсеньевич. Долго он там не задержится. Северск быстро воспитывает даже тех, кто считает себя умнее остальных.

Я вздохнул, поправил воротник и решил не спорить. Всё же у воеводы было то самое чутьё, что никогда не подводило. А я научился за это время одному: если Морозов говорит уверенно, то значит этому стоит доверять.

Почта Империи располагалась в старом каменном здании на углу центральной площади. И судя по фасаду, строение помнило, как ещё в прошлом веке сюда приезжали ямщики и конные гонцы.

Это было величественное и немного суровое строение, которое являлось воплощением имперского порядка. Пусть камень фасада местами потемнел от дождей и времени, кое-где по швам пробилась тонкая полоска мха.

Над массивной дверью с железными заклёпками висел герб Империи, сделанный из чёрного чугуна. Когда ветер дул с реки, откуда-то из-под щита доносился глухой, чуть звенящий звук. Под орлом висел старый, когда-то лакированный почтовый рожок, а сбоку от входа была закреплена мраморная доска с датой постройки. Слева от дверей стояли два чугунных ящика для писем: один был подписан «Для внутренних отправлений», другой — «Для столичных и дипломатических». Краска на ящиках давно облупилась, и под ней виднелся тусклый металл, от которого веяло холодом.

— А это здание строили еще до императора Павла, — пробормотал я, рассматривая дом.

— Одно из первых заложенных в городе, — гордо сообщил Морозов. — Чтобы поддерживать связь с княжеством.

Я только кивнул, поднялся по ступеням крыльца и потянул на себя тяжелую створку.

Главный зал был просторным, с высоким сводчатым потолком, расписанным потускневшими орнаментами в виде лавровых ветвей и почтовых голубей. В центре висела на цепях массивная бронзовая люстра, когда-то сверкавшая, а теперь покрытая патиной. Свет падал неровно, и тени от решёток ложились на пол похожими на страницы раскрытой книги полосами.

Пол был каменный, с вкраплениями белого мрамора, и каждый шаг отдавался под высоким потолком гулким эхом.

Слева от входа, за деревянной решёткой, украшенной резьбой и гербовыми виньетками, шли столы, за которыми находились рабочие места почтовых служащих. А справа расположились кабинки с таксофонами.

На стенах висели пожелтевшие афиши: «Письма по Империи — за три дня!», «Гарантия доставки. Проверено временем!». И при виде их я с трудом сдержал улыбку.

За стойкой регистрации сидел усталый человек лет пятидесяти, в синем мундире работника почты. Рядом с ним стоял неприметный паренек в серой приютской робе, который увлеченно рассматривал стенды с газетами, но я заметил, что он то и дело оборачивается, цепко осматривая зал. Словно проверяя, не пришел ли кто.