Заметив нас, почтмейстер вышел из-за стойки и склонил голову в приветствии:

— Добрый день, мастера, — начал он. — Какая неожиданная честь… Чем могу быть полезен?

— Из столицы к нам должен был прибыть ревизор, — сказал я. — Не заходил ли он к вам сегодня?

Почтмейстер покачал головой.

— Никого не было. Из последнего — только дорожный курьер из Белоозёрья. Но он отбыл ещё утром.

Паренек за его спиной вдруг лукаво улыбнулся и кивнул, будто подтверждая слова почтмейстера. Я же почувствовал, как внутри растёт то знакомое ощущение тревожного ожидания, когда всё складывается слишком логично, но всё же неправильно.

— Спасибо, — произнес я, и почтмейстер кивнул:

— Могу еще быть чем-то полезен? — уточнил он.

— Нет, — ответил я, и старик вернулся за стойку.

Морозов стоял чуть позади, задумчиво осматривая зал. В углу хлопали двери сортировочной. Несколько работников в выцветших мундирах, аккуратно перекладывали посылки, не обращая на нас никакого внимания.

— Значит, сюда он так и не добрался, — довольным тоном произнёс Морозов.

Я кивнул, и воевода улыбнулся:

— Видит Всевышний, мы сделали все, что могли, чтобы обезопасить этого дурака от проблем, — произнес он. — Пора и честь знать. А то обед мы пропустили, а если и к ужину опоздаем, Никифор весь вечер ворчать будет.

— А ревизор? — с сомнением уточнил я. — Если он действительно ушёл один, стоит ли выслать людей на поиски? Или направился в лес напрямую.

Воевода хмуро посмотрел в окно:

— Солнце повернуло на закат, Николай Арсентьевич, — сказал Морозов. — И если этот столичный гость не совсем выжил из ума, он не подойдет к лесу даже на километр.

— Не извольте беспокоиться, мастер-князь, — послышался за спиной звонкий мальчишеский голос.

Я обернулся. В нескольких шагах от меня стоял тот самый приютский парнишка, который рассматривал газеты.

— Мастер Зубов разослал ориентировки патрулям и нас попросил за гостем приглядеть, — произнес парень, заметив, что я обратил на него внимание. — Так что из города столичного никто не выпустит. Даже если он очень того захочет. Посмотрит Северск, да спать пойдет.

— Вот как? — удивился я. — Ну, спасибо.

Воевода же достал из кармана мелкую купюру и протянул ее мальчишке:

— Вот, за труды.

— Да не стоит, — начал было паренек, но я заметил, каким взглядом тот смотрит на деньгу.

— Бери-бери, раз дают, — улыбнулся воевода.

— Спасибо, дядь, — поблагодарил мальчишка и быстро схватил купюру, незаметно пряча ее в карман. А затем показал мне знак, что все будет хорошо. Воевода же повернулся ко мне и произнес:

— Ну вот, можно ехать домой. Раз Зубов сказал, что с этим пришлым ничего не случится, значит, так оно и будет.

Я только кивнул. Мы попрощались с почтмейстером и вышли из здания. Вечер опускался на город мягко, почти незаметно. Небо окрасилось в глубокие тона — от перламутрового серебра до густого вишнёвого у горизонта. Ветер приносил прохладу с реки.

— Все равно переживаю я за этого ревизора, — пробормотал я, спускаясь по ступеням крыльца.

Воевода усмехнулся с иронией, что приходит только к людям, которые достаточно повидали в жизни.

— Ему полезно. Будет наука дураку: как приезжать инкогнито и устраивать самодеятельность в чужом краю. Пусть сам убедится, что Северск не место для самовольных прогулок.

Я усмехнулся в ответ:

— Хорошо сказано. Теперь одно мы знаем наверняка: ревизор хоть и себе на уме, но не связан с «Бастионом».

Воевода повернулся ко мне и с интересом уточнил:

— С чего вы взяли?

— Если бы это было так, ревизор бы встретился с представителями мануфактурщиков, — пояснил я. — Он никому не сообщал о своем визите, а значит, мог бы действовать, не скрываясь. И скорее всего, за завтраком его бы заметили не одного, а в компании кого-нибудь из «Бастионовцев».

— Логично, — согласился Морозов, подошел к машине, открыл дверь, сел за руль. Я обернулся, бросил последний взгляд на почтовое здание, в окнах которого отражались косые лучи солнцв, словно последний отблеск дня цеплялся за стекло, не желая уступать ночи. А затем сел в салон. Воевода завел двигатель, и авто выехало на дорогу.

Я устроился поудобнее, положив локоть на подлокотник, и позволил себе на мгновение просто смотреть на город. Как Северск медленно укрывается вечером, будто натягивает на плечи тёмный шерстяной плед. Один за другим вспыхивали уличные фонари, отражаясь в мокром булыжнике мостовой. В окнах зданий мелькали загорающиеся лампы. Редкие прохожие торопились домой, на углу, у лавки торговка запирала дверь, а неподалеку двое мальчишек, гоняли мяч по брусчатке. Всё казалось тихим, размеренным и спокойным. Неторопливым. И я внезапно поймал себя на мысли, что даже как-то начал привыкать к этой неторопливости.

— Привыкнете и потом столичные скорости начнут раздражать, — словно прочитав мои мысли, заметил воевода, не отрывая взгляда от дороги.

— Уже начинают, — признался я с тихой усмешкой.

Он хмыкнул, будто именно такого ответа и ждал.

Улицы тянулись одна за другой: лавки с опущенными ставнями, мастерские, двери которых были еще открыты, тихие дворики с высохшими на солнце верёвками для белья, редкие распахнутые окна, где мелькали подсвеченные лица.

Мы выехали на окраину, и город остался позади. Дорога освещалась только фарами. По краям темнели кусты, легкий туман стелился над землёй, словно поднимаясь от самой почвы. Где-то в лесу ухнула сова и этот звук отозвался в тишине сухим, тягучим эхом.

Я смотрел на темнеющие силуэты деревьев и вдруг подумал о ревизоре. Приезжий, чужой человек, который, возможно, в этот самый момент один бродит по улицам Северска, ломая голову над тем, что делать дальше.

— Владимир Васильевич, — тихо начал я. — А вдруг он всё-таки рискнёт уйти в сторону леса?

Морозов не сразу ответил. Лишь слегка сжал руль.

— Может, — признал он. — Городские иногда до странности уверены в том, что лес — это что-то вроде прогулки по парку. Но Зубов сказал, что патрули предупреждены. А у начальника жандармов нюх на неприятности лучше, чем у любого сторожевого пса.

Я усмехнулся:

— Вы слишком его нахваливаете.

— Да ни капли, — фыркнул Морозов. — У Зубова есть свои люди на каждом углу. Порой я сам удивляюсь, как он этим управляет. Вы же видели того парнишку на Почте, который ревизора выслеживал?

Я кивнул, и воевода продолжил:

— Это было идеей Зубова. Он сам, лично отбирал в приютах подростков из неблагонадежных. Знаете, которые в столице или крупных городах сразу после выпуска пополняют ряды уличных банд, и проводил с ними работу по перевоспитанию.

— И получилось? — с сомнением уточнил я.

— Само собой, — подтвердил Морозов. — Все из будущих уголовников стали самыми патриотическими подданными Северска. Таким образом, Зубов сократил уличную преступность в несколько раз. А перевоспитанники еще и молодежь начали учить нужным мыслям.

— Выходит, у Зубова талант к воспитанию, — протянул я.

— Перевоспитанию, — поправил меня Владимир. — Это куда сложнее, чем работа с чистого листа, Николай Арсентьевич.

Я только кивнул, соглашаясь с Морозовым.

— Вот из таких детишек, Зубов создал агентурную сеть. Которая предана начальнику жандармов, и готова выполнить все, что он прикажет. Такие дела.

— Интересный персонаж этот ваш Зубов, — протянул я, но Владимир промолчал.

После разговора с воеводой мне стало чуть спокойнее. Хотя в груди всё равно шевелилось лёгкое беспокойство, будто тонкая заноза. Инкогнито… Полевой опыт… Не до конца понятные намерения пришлого… Слишком много вопросов и мало ответов.

В кармане зазвонил телефон, вырывая меня из раздумий. Я вынул аппарат, на экране высвечивался номер Зубова. Я нажал на кнопку, принимая вызов:

— У аппарата.

— Добрый вечер, Николай Арсентьевич, — послышался в динамике хриплый, взлаивающий голос бывшего начальника жандармерии. — Докладываю: ваш ревизор приблудился в центральную гостиницу «Павловская». Снял там номер, заперся в нем и носу не кажет.