Наконец огромная тёмная масса вверху медленно сдвинулась, сердце моё радостно ёкнуло, медленно и величественно, словно грозовая туча, начала уползать, как я понимаю, от берега в сторону моря.

Ушла из поля зрения подводная часть корабля, сплошь усеянная ракушками, я выждал ещё пару минут, осторожно всплыл и, стараясь не плескать водой, начал долгое и неприятное движение к берегу.

Пройдет ли сигнал через толщу воды, мелькнула обеспокоенная мысль, сосредоточился, послал мысленный импульс, почти сразу услышал далекий отклик:

— Здесь, прямо над точкой входа в воду!

Я с облегчением перевёл дух, ну да, Балтийское море сейчас ещё не мусорная лужа, полная отработанного мазута, Мата Хари видит меня отчётливо.

— Мата, Горчаков на берегу?

— Да, сидит у самой воды.

— А его автомобиль?

— Наверху на обочине дороги.

— Хорошо, я иду в верном направлении!

— Шеф, вы всё делаете верно, это я подлизываюсь, а то вдруг не поймете. Как там рыбы, красивые?

— В Балтийском? — спросил я устало. — Ну да, семьсот миллионов лет тому здесь были тропики. И рыбы яркие, как попугаи.

Я слышал как она демонстративно со смаком зевнула, изобразила чавканье.

— Вообще-то ночью порядочные рыбы спят.

— Хорошо, — ответил я, — ты не рыба… Хотя…

— Шеф! — вскрикнула она, почуяв неладное. — Рыбой не хочу! Там темно и страшно!

— Если партия велит, — сказал я строго, — мы хрен во что превратимся, лишь бы мир во всем мире! Только пулеметов надо побольше.

По дну идти тяжело и медленно, потому я плыл, время от времени интересовался у Маты Хари, сколько ещё осталось, уже замерз и устал, организм отказывается бросать в топку калории, самому нужны.

— Сколько ещё до берега?

— Семь с половиной тысяч верст, — отрапортовала она бодро.

— Чего–о–о?

— Разе вы не в Дарданеллы… Ох, я не то направление задала?

Я не ответил, дно начало резко повышаться, сквозь толщу воды увидел светлое пятно, ещё пара мощных гребков, и я вынырнул на поверхность, берег уже в десяти шагах, а у самой воды сидит с фонарем в руках скукоженый Горчаков и стучит зубами.

Я торопливо выдернул пистолеты из-за пояса и сунул в пузырь, Горчакову их видеть не обязательно, только затем выпрямился во весь рост и двинулся к берегу, тяжело разгребая воду, что сперва по грудь, потом быстро начала опускаться.

Горчаков вскочил, ринулся навстречу, вбежав в тёмную ледяную воду по колени, сорвал с себя шинель и набросил мне на плечи.

— Юра!.. Ты уцелел!

— Бумаги при мне, — сообщил я сразу. — Где автомобиль?

Он подхватил меня под руку, помогая выбраться по крутому берегу, по причалу пробежались, стараясь согреться. Дорогой автомобиль притулился у бетонной стены, изображая сироту, мы ввалились вовнутрь, наконец-то ощутил животворное тепло, Горчаков не жалеет кристаллы на обогрев, богатенький, гад.

Его руки не дрожали, а тряслись, пока запускал двигатель, наконец авто послушно понёс нас из порта. Горчаков то и дело посматривал с тревогой на меня, я ответил вымученной улыбкой:

— Я же сибиряк, забыл? А мы не только медведи, но и моржи.

Он сказал тихо:

— Документы… Ты в самом деле?

— В самом, — согласился я. — Им стыдно стало, извинились и сразу отдали.

— А сами застрелились от позора?

— Далеко пойдешь, — восхитился я. — Ничего, что я в твоем будуаре намочил?

— Юра! Да хоть всё здесь промочи, я так счастлив, что ты мой друг!

— И ты мой друг, — ответил я. — Вон даже ноги ради меня промочил! Я ценю, Саша. Да, кстати, мне кажется, будет лучше, если твой отец не будет знать о моей роли в возврате этих документов.

Он на миг повернул ко мне голову с выпученными глазами.

— Почему?

— Потому, — отрезал я. — Мне только не хватает для счастья, чтобы ещё и Тайный Отдел начал вербовать работать на благо Отечества.

Он вывел автомобиль на широкую улицу, даже извозчики спят в своих пролетках на обочине, можно гнать, он поддал скорости, но что-то явно мучит, спросил смущенно:

— А что плохого работать на благо Отечества?

Я сказал чуточку резко:

— Мне виднее, где я и как могу принести пользу. Саша, каждый человек вообще хочет, чтобы кто-то другой делал его работу, а ему только деньги и титулы. Потому заранее категорическое нет!

— Тогда что плохого, — сказал он разочарованно, — если будут знать о твоем подвиге?

— Да на хрен это всё! Не было никакого подвига!.. Взял бумаги и вернул владельцу!.. Это знаешь ты, а так вообще и отцу не говори!

Он замялся.

— Юра, а как я объясню, что бумаги вернулись?

— Ну… он просто сразу не нашёл, у стариков такое бывает, даже очки ищут, а они у них на лбу. Переложил на другой стол и забыл, что переложил.

Он взглянул растерянно.

— Попробую. Но слишком уж как-то…

— У нас вся жизнь слишком, — сказал я. — И ничего, выжили. Будь проще, Саша!.. Чем проще, тем ближе к народу. А народ, знаешь, «бей богатых!» Потому демократия победит.

— Да ну тебя, — сказал он. — В общем, Юра, я твой должник вовеки!.. Ты спас весь наш род от позора.

— Да? — удивился я. — Ты оптимист. Ничего, ещё всё щасте впереди.

Вдали показался величественный особняк их семейства, Горчаков всё мрачнел, наконец сказал с тяжёлым вздохом:

— Прости, Юра, но врать нехорошо. Не могу обманывать отца!..

Я окрысился.

— Да все родителей обманывают!

— Пусть все, — ответил он упрямо, — но я не буду. Всю жизнь знать, что я обманул? А любая ложь рано или поздно вылезает наружу. Юра, отец никому не скажет, что ты помог. Просто… будет благодарен тебе.

Автомобиль только подъезжал к воротам, сбрасывая скорость, а привратник уже торопливо распахнул, то ли ждал, то ли рассмотрел издали.

— Пойдем, — сказал Горчаков настойчиво. — Это недолго отдать бумаги… Ты в самом деле их взял?

Я вытащил из пузыря папки, отдельные листы тоже сложил в первую попавшуюся папку. Глаза Горчакова расширились, бумаги совершенно сухие, правда, и я за обратную дорогу успел высушиться, в то время как в сапогах Горчакова всё ещё хлюпает.

Он схватил папки и прижал к груди, так и поднялись по лестнице в дом, где всё так же везде горят свечи.

Горчаков-старший сбежал вниз, лицо бледное, цветной платок, изображающий галстук, сдвинут в сторону.

— Саша! — вскрикнул он. — Ты где пропадал в такое время?

Он запнулся, увидев в руках сына знакомую папку. Тот кивнул и быстро направился в сторону кабинета отца. Мы поспешили следом.

И только в кабинете, когда дверь захлопнулась за нами и отрезала от чужих ушей, он протянул отцу папку.

— Посмотри, ничего не пропало?

Канцлер дрожащими руками распутал тесёмки завязок, открыл, быстро просмотрел бумаги, там не больше десятка листков, вскинул на нас испуганный и в тоже время ликующий взгляд.

— К-как?

Горчаков-младший указал на меня.

— Это всё он! Я пожаловался ему, он же друг и никому не скажет, а он быстро помчался на «Звезду Ливерпуля», там ухватил эту папку и быстро вернулся.

Канцлер вперил в меня обжигающий взгляд. Мне показалось, что такие люди и без всякой магии могут видеть собеседника насквозь, но он тут же опустил взгляд на бумаги, раскрыл другую папку, что я захватил из сейфа.

— А это… что это?

— Да так, — ответил я. — Вдруг пригодится. Камин растопить, к примеру.

В дверь кабинета постучали, Саша быстро подбежал, распахнул, молчаливый дворецкий стоит с подносом в руках, там тарелка сахарного печенья и три чашки кофе.

— Спасибо, Гаврила! — сказал Саша счастливо. — Ты всегда знаешь, что нужно…

Он взял из его рук поднос и, пройдя к столу, опустил на край и переставил чашки и печенье.

— В-вов-ре-мя, — проговорил я, чувствуя как тело начинает подрагивать от холода и голода. — Спас-сибо…

А канцлер продолжал всматриваться и всматриваться, брови поползли вверх, перевернул ещё лист, отшатнулся. Следующий наполовину залит кровью, уже подсыхает, но видно, что свежая.