Захлопнув книгу, увидел, что в учительской, кроме меня, больше никого нет. Похоже, дамы ушли раньше. Я встал, схватил со стола свой трофейный карандаш и пошёл к девятому Б. Грибоедова решил прихватить с собой за компанию.

На этот раз прислушиваться и мяться под дверью не стал. Открыв дверь, молча вошёл в кабинет и встал напротив класса. Дети сидели на своих местах и смотрели на меня исподлобья.

— Значит так, школота, — начал я и услышал возмущённое фырканье. — Да, вы не ослышались, — повторил я с нажимом. — Потому что ведёте себя, как школота. Другого эпитета вы пока не заслужили. Это понятно?

Класс притих, шепотки стихли. Я же решил не сдерживаться и говорить с ними откровенно. Они же сами хотели, чтобы с ними говорили, как со взрослыми? Пусть и получат взрослое отношение.

— Не слышу ответ! — рявкнул я, как в армии на строй.

Передние парты вздрогнули, и по рядам прокатилось нестройное: «да-а».

— С этим определились. Едем дальше. Мы с вами действительно не с того начали наше знакомство, — я сделал паузу, а некоторые из детей позволили себе довольные улыбки, ожидая извинений. Но их ждал сюрприз. — Не стоило пытаться говорить с вами, как с адекватными людьми. Нужно было сразу запихать вам это наглядное пособие туда, чем вы думали, когда решили бунтовать против учителя и вашего классного руководителя.

Я поднял вверх руку с зажатым в ней карандашом и прошёл вдоль рядов, чтобы все хорошенько познакомились с новым членом нашей команды.

— Впредь все борзые будут тесно знакомиться с дядей Стёпой. Кто не понял, дядя Стёпа — это он, — я снова продемонстрировал карандаш. — Если вы думаете, что я шучу, можете быкануть и проверить прямо сейчас. Ну, есть желающие? — я медленно прошёлся взглядом по каждому ученику. — Хорошо. Потому что я не шучу.

Пришлось прервать свой монолог, потому что на заднем ряду поднялась рука.

— Слушаю, — обратился я к пацану, который тянул руку.

— Если чё, я не к дяде Стёпе, — пояснил пацан, а я еле удержался от смешка. Прониклись. — Но у меня есть вопрос. На каком основании вы нас прессуете? Так-то вы не имеете права применять физическое насилие. Даже сам Макаренко, Антон Семёнович который, а не наш, говорил, что рукоприкладство неприемлемо.

— Фамилия?

— Щитков, — ответил пацан, продолжая стоять, оперевшись руками о парту.

— Во-первых, выпрямись. Или ты не до конца прошёл эволюцию?

Класс заржал, но быстро смолк, стоило мне поднять вверх дядю Стёпу. Щитков покраснел, но выпрямился.

— Во-вторых, вопрос резонный, но отвечу я только один раз. Поэтому все слушайте внимательно, повторять не буду.

Я медленно стал прохаживаться по рядам, постукивая дядей Стёпой по ладони.

— Макаренко много всего говорил. В целом правильного, но также он говорил, что в редких случаях физическое воздействие допустимо. Считаю, наш случай именно таким — редким. Как я уже говорил, вы пока не заслужили нормального к себе отношения. Ведёте себя борзо, дерзко, права качаете. Вот только борзые ребятки могут пояснить за свой базар, а вы — нет. Чуть что, бежите к мамкам под юбки жаловаться.

Приподнял перед собой руки и изобразил писклявый голос:

— Елена Павловна, нас Егор Викторович буллит, школотой называет. Уберите его, нам страшно.

Я остановился возле Щиткова и встал напротив него.

— Отвечаю на твой вопрос по поводу оснований, — серьёзно проговорил я, глядя ему в глаза. — Потому что могу. Усёк?

Пацан кивнул.

— Садись. Вы все забываете одну важную вещь, — я резко развернулся к классу и обвёл его дядей Стёпой по кругу. — Школа отвечает за вас так же, как и родители. Более того, в силу разных обстоятельств, учителей вы порой чаще видите, чем своих родителей. Вам дают бесплатную возможность выучиться, а вы это сливаете в унитаз и абсолютно не цените.

Вы привыкли жить в комфорте, который для вас создали родители, учителя, воспитатели и далее по списку. Вы только вдумайтесь, поколение, у которого ничего не было, вырастило поколение, у которого всё есть.

Но вы всё это ни хрена не цените. Вот, в чём прикол. Вы относитесь к своим телефонам, одёжкам, цацкам, компьютерам, как к чему-то должному. А ведь вам никто ни хрена не должен.

Например, мне, прежде чем получить велик, нужно было целый год бегать на рынок или в магазин и глазеть на него. Мечтать о нём, лёжа в темноте. Булочки в школьной столовке тырить, чтобы денег сэкономить. А вы что? С папкиной или мамкиной карточки оплатили и довольны.

Вам всю жизнь в жопу дули и сделали вас слабыми. Орать на вас нельзя, потому что буллинг и абьюзивные отношения. Бить вас нельзя, заставлять что-то делать тоже нельзя, потому что сразу депрессия начнётся.

У нашего поколения не было времени на депрессию. Мы себе путь в жизни прогрызали. Потому что знали главный закон жизни: Кто сильнее, тот и прав. А вы не знаете. С вами нужно сюсюкаться. А начнёшь нормально разговаривать, так вы обижаетесь, сразу про токсичность орёте. А как мудаку сказать, что он мудак без прямого на то указание?

Вы разучились думать! А зачем, если есть интернет и эти, как их… Щитков, помогай, — я обернулся к ошарашенному парню и поторопил его, помахав рукой.

— Нейронки? — предположил он.

— Да, они. Благодарю. Так вот, на хрена вам думать, если за вас уже подумали? Никого и ничего добиваться не нужно. Захотел на машине покататься, есть каршеринг, захотел писю погреть, есть всякие приложения для знакомств. Привыкли, вашу материю, жить хорошо. А когда плохо становится — скулите. Ваши отцы, деды, прадеды жили плохо, но выжили, потому что хищниками были. А вы — травоядные.

Я так увлёкся своим монологом, что даже забылся. Забыл, что я сейчас Егор Викторович Истомин, а не Саня Макаренко, у которого в девяностых каждый день был полем боя. Только сейчас осознал, что, возможно, слегка перегнул палку и нужно было выбрать выражения помягче.

Но всё сказанное шло от души. Такой я. Люблю правду выложить, как она есть. Неприглядную, уродливую, в потрёпанных лохмотьях. Но правду. Потому что иначе эти дети так и останутся травоядными и их попросту сожрут. Ведь мир, в сущности, не изменился.

Да, есть прогресс. Да, красиво всё, удобно. Да, больше не стреляют, как раньше. Но законы остались прежними.

Я осмотрел притихший класс. Никто не хихикал, никто не скалился и не строил самодовольные рожи. В кои-то веки они задумались. По крайней мере, я на это надеялся.

— Там у вас в курилке написано, что школа готовит вас к жизни в мире, которого не существует. Так вот, я приготовлю вас к существующему миру. Но будет непросто. А чтобы у вас не падал уровень мотивации, мы будем начинать наш день с правильной аффирмации при участии дяди Стёпы. Всем всё понятно? — я посмотрел на класс.

— Да-а, — послышался в ответ слитный рёв.

— Вот и отлично. А теперь открываем учебники и приступаем к уроку.

Я поднимался в кабинет директора, когда услышал знакомые голоса. Выглянул в лестничный пролёт и увидел неразлучную троицу. Они стояли на площадке между этажами и, попеременно оглядываясь, как заправские заговорщики, обсуждали любопытную темку.

Разговор меня заинтересовал. Он мог стать ключиком к нашему примирению. Или поможет чуть больше узнать о прошлом Егора, то есть уже о моём прошлом. Поэтому я неслышно поднялся поближе к коллегам и остановился так, чтобы меня не было видно, но при этом всё было хорошо слышно.

— Что случилось? — обеспокоенно прошептала Алёнушка.

— Задача, — сурово проговорила Наталья Михайловна, осматривая округу, как постовой. — Три педагога взяли микрозайм под большие проценты, чтобы начать свой бизнес, с выручки которого планировали перекрыть остаток другого кредита. На все деньги они купили панты алтайского марала для перепродажи. Вопрос. Зачем Тамара Дмитриевна притащила всё это в школу? — Следом послышался глухой удар, как будто мешок пнули.

Я снова аккуратно выглянул и увидел, что у ног дам валялись два огромных баула. Таких, с которыми раньше челноки рассекали.