– Эй, впердинцы! – кричит кто-то, а затем раздаётся гомерический хохот. И снова протяжное: – Впер-дин-цы!

Я обречённо вздыхаю и, глянув на лучи от фар, пляшущие на стене, переворачиваюсь на другой бок. Городские! Что с них взять? Катаются по ночам, бесы полошные, только скотину пугают. И чего к названию нашей деревеньки привязались? Хорошее название. Вдохновляющее жить и развиваться.

«Вперёд», – гласила белая вывеска, которую я два года назад увидела сквозь слёзы.

Тогда это слово спасло меня, и сейчас каждое утро я смотрю на неё, чтобы прожить ещё один день. Ведь с каждым закатом боль потихоньку уходит, а с каждым рассветом душа наполняется безмятежностью, какая бывает лишь в бесконечной утренней тишине.

Кстати, об этом.

Приподнимаюсь и тянусь к тумбочке, на которой лежат часы. Три пятьдесят.

– Скоро уже вставать, – ворчу, проклиная про себя городских бездельников.

И охота им тратить два часа на дорогу, чтобы ездить по деревенским разбитым улочкам и орать во всё горло? Ладно, хоть сегодня безвредные нагрянули – только горланят. Недавно какие-то придурки в дом попытались влезть – испугалась очень. А другие в огород зачем-то сунулись. Калитку сломали, грядки потоптали… Вот зачем им это? С жиру бесятся!

– Впер-дин-цы! – тают вдали голоса, а следом пропадает и шум моторов.

Наступает благословенная тишина, но мне уже не до сна. Поднимаюсь и подхожу к потемневшему от времени алюминиевому умывальнику. Протягиваю к нему свои круглые ладони с короткими пальцами без намёка на маникюр и жму снизу вверх на металлический шарик.

Вода льётся, охлаждая кожу, капли стучат по алюминиевому тазу, который стоит на полу. Я умываюсь, а потом тщательно расчёсываю светлые волосы и смотрю на себя в мутное от старости зеркало.

Чёткости нет, но так даже лучше. Я не вижу ни своего излишне широкого лица, ни пухлых щёк. Не расстраиваюсь из-за ста двадцати килограммов, снизить которые не удаётся, даже питаясь исключительно огурцами.

Врачи говорили про гормоны, цыганка про венец безбрачия, а я думаю, что это моё проклятие. А как иначе это назвать? Мне уже тридцать семь, а у меня ни семьи, ни детей. Только старый дом, корова и две козы. А ещё неприятная история, о которой даже вспоминать не хочется!

Со стуком кладу расчёску на комод и смотрю на чёрно-белое фото женщины, которая спасла мне жизнь и рассудок. Бабы Поли не стало в прошлом году, но она всегда будет жить в моей памяти, как самый родной человек в этом мире, несмотря на то, что нас не связывают кровные узы. Ещё одно доказательство, что свои хуже чужих.

Накидываю телогрейку, – разгар лета, но по утрам свежо и сыро, – подхватываю ведро и выхожу из дома. Со стороны сарая слышу нетерпеливое мычание и прибавляю шаг. Пришло время дойки.

– Как спалось, милая? – оглаживаю коровий бок, и Мерсе́дес доверительно тыкается в меня широким мокрым носом.

Моя кормилица протяжно мычит, а Беляночка и Розочка поддерживают её весёлым блеянием.

– А вы потерпите, – велю им и ставлю ведро под вымя. – Все по очереди.

Сегодня собираюсь на базар, чтобы выручить денег на починку забора. Козий сыр и творог уже приготовила, осталось надоить молока. Сажусь на облезлую табуретку и начинаю плавно, но сильно и быстро давить на соски, и вниз устремляются белоснежные струи.

Пальцы у меня короткие и толстые, – ни красоты, ни изящества! – зато сильные и ловкие. Ведро быстро наполняется, в воздух поднимается парок, и через некоторое время я выпрямляюсь и вытираю рукавом взмокший лоб.

– Умница, – глажу коровий бок и, поднимаясь, осторожно вытаскиваю полное ведро. – Скоро вернусь.

Выношу молоко из сарая и ставлю на крыльцо. Накрываю приготовленным заранее чистым льняным полотенцем и подхватываю пустое ведёрко поменьше, чтобы подоить козочек. Возвращаюсь в сарай и приступаю к делу, как вдруг слышу снаружи шум.

Опять городские безобразники?

Вскочив, выбегаю из сарая и при виде опрокинутого ведра охаю. Белый ручеёк бежит по сырой от росы земле, а вокруг никого. Оглянувшись, вздрагиваю при виде поваленного забора.

– Вот же придурки! – выдыхаю со злостью. – Совсем больные!

Подхватив пустое ведро, решительно иду на улицу и вижу недалеко роскошный чёрный автомобиль, к которому идёт незнакомец. Как раз от моего дома идёт! Со спины видный такой: высокий и широкоплечий, одет в хороший костюм, но это ничего не значит. Дурь в голове не зависит от уровня достатка!

– А ну, стой! – кричу во всю силу. – Извинись, мелкий пакостник, не то ведро на голову надену!

Мужчина останавливается и, обернувшись, прищуривается.

– Мелкий пакостник?

С лица тоже ничего так. Похож на знаменитого актёра боевиков. И чего неймётся?

– А как тебя ещё назвать? – приближаюсь, намереваясь выбить извинения. – Забор сломал, молоко пролил! Что за радость ездить по деревням и пакостить людям? Стресс на работе? Скука? Или приключений захотелось? Так я устрою!

И замахиваюсь ведром, а мужчина, отпрянув, закрывается руками. Я, разумеется, бить не собираюсь, лишь хочу немного отомстить. На безупречном костюме незнакомца расцветают кляксы от молока, и я довольно улыбаюсь:

– А теперь садись в свою дорогую тачку и катись колбаской! Не то действительно сделаю из тебя снеговика!

И снова замахиваюсь ведром, но мужчина выставляет вперёд ладони:

– Бабушка, успокойтесь!..

– Бабушка? – ахнув, смотрю на него с изумлением. – Бабушка?!

Мне, конечно, не двадцать лет, но бабушкой называть себя не позволю. И вообще, судя по виду, мужчина не сильно моложе меня. На вид ему тридцать с небольшим. Три-пять лет разницы не дают права обзывать кого-то старушкой!

– Ну не дедушка же, – раздражённо выдыхает незнакомец и, пока я вспоминаю литературные слова, чтобы выразить своё возмущение без применения ведра, быстро продолжает: – Поясните про мелкие пакости. Я не понял…

– Полиция всё доступно объяснит, – решительно заявляю ему. – И расскажет о наказании за преднамеренную порчу имущества!

Круто развернувшись, стремительно иду к своему дому, чтобы вызвать управу на обнаглевшего вандала, как вдруг слышу тоненький голосок:

– Папа, ты зябиль в машине очки!

Замираю, не веря ушам.

Ребёнок?!

Медленно оборачиваюсь и вижу, что одна из дверей автомобиля распахнута, а к вандалу бежит очаровательная девчушка лет четырёх или пяти. Протягивает ему очки, которые незнакомец цепляет на породистый нос, а потом смотрит в мою сторону и говорит:

– М-да… Неувязочка вышла.

Выходит, у незнакомца проблемы со зрением, вот и принял меня за пожилую женщину? С одной стороны, его можно понять. Я невысокая и полная, одета по-старушечьи: в длинную бесформенную юбку и старенькую телогрейку, которую ещё бабушка Пелагея носила. А мои волосы светлые, можно принять за седые. Но голос-то у меня молодой!

– Прошу прощения…

Мужчина вопросительно смотрит на меня.

– Добродея, – представляюсь я.

Незнакомец приподнимает брови:

– Необычно. Интересно, как звучит сокращённое имя.

Это первое, что у меня спрашивают при знакомстве. Я сухо отвечаю:

– Добродея Степановна Полёвкина. А вас как зовут? Сообщу полиции.

– Таир Натанович Горских, – хорошо поставленным голосом представляется мужчина.

Видно, что ему много раз приходилось произносить своё имя перед большой аудиторией, и гадаю, кто же Таир по профессии. Представительская машина, добротный костюм, ослепительно белая рубашка и идеально повязанный галстук. На широком запястье часы, но я не разбираюсь в таких вещах. Украшений не замечаю.

Аудитор? Лектор? Насколько большой стресс испытывает этот человек, если сбрасывает его таким способом?

Таир кладёт широкую ладонь на голову притихшего ребёнка, и голос мужчины смягчается:

– Ева Таировна Горских. Ева, поздоровался с тётей.