— Максим… — выдохнула она со страхом и неясной надеждой. — Там Кожевников… Даня…

— Что Кожевников? — спросил я. — Ну говори уже, не тяни!

— Он… кажется, мёртвый.

— Так кажется или мёртвый?

— Мы не знаем, — прошептала рыжая. — Мы боимся туда войти.

— Тьфу ты… — выругался я. — Пошли посмотрим.

Я отвлёкся только на то, чтобы натянуть носки, спал-то я в одежде, только босиком. Не могу в носках спать, хоть что делай.

Прошел в дом через подвал, поднялся на второй этаж. Остальные уже толпились там, у двери. Растерянные и молчаливые.

Дверь в комнату Кожевникова красовалась с только что вывороченным замком.

— А дверь кто выбил? — спросил я.

— Да ну… это самое… — буркнул Антон, потирая плечо. — Очкастый не отзывался, ага… не открывал, я ударил и вышиб.

— Зачем вышиб?

— Да из-под двери холодом тянет, как с улицы, — сказал он, и тут я сам ощутил это ледяное дыхание.

Ветер пробирался откуда-то изнутри, из спальни, которую занял Кожевников. Я подошёл, заглянул в комнату. На кровати, под одеялом, кто-то лежал и не шевелился. Окно настежь, задувает снегом. Внутри такой дубак, что дыхание стелется паром, а ковёр у окна уже припорошен белой крошкой.

Окно явно открыто давно. Снег кое-где намело в три пальца, подоконник заиндевел. Живой человек в таком холоде и пять минут спокойно не пролежит. Вот как, выходит, все поняли, что Кожевников мёртв, только никто не решился подойти ближе. Послали за мной журналистку.

Я шагнул к кровати, резко сдёрнул одеяло.

Передо мной лежал Кожевников. Тихий и дохлый, мертвее не бывает. Лицо синее, губы вздулись, глаза выкатились.

За спиной послышался чей-то тихий всхлип.

— Ну что там, Максим? — выдохнула Мария.

— Он задушен, — сказал я. — На шее странгуляционная борозда. Следы от удавки.

— Какая ещё борозда? — не понял Антон.

— Так называется, — ответил я. — След от петли.

— Божечки… — вскрикнула Плотникова, прикрывая рот ладонью. — Кто же это сделал?

— Погодите, — проговорила Мария, обернувшись ко всем. — Если окно было раскрыто, значит, кто-то вошёл через него. Дверь-то мы выбили, она была заперта. Значит, это не один из нас. Это тот, кого нет в доме. Вы не понимаете? Это Ланской! Это он! Он не погиб, он жив!

— Заткнись, дура рыжая! — взвизгнула Нинель, тут же поддавшись ярости. — Тёма добрый, он не мог так поступить! Я своими глазами видела, как он плавал в проруби! Мертвенький…

— Плавал, говоришь? — прошипела Мария. — И где же он, твой мертвенький, сейчас? Куда уплыл? Или ты придумала все? Или не разглядела?

— Я не слепая…

— А скажи мне, у тебя столько ботокса и филлеров на роже, что глаза заплыли? Ничего не видишь, всё перепутала! Может, ты вообще с ним заодно, а?

— Да ты… — начала Нинель, но голос её дрогнул.

На этот раз она не стала кидаться в перепалку, как обычно. Опустила плечи, устало присела в коридоре на корточки.

Последние события, казалось, вытянули из неё весь пыл. В этот момент в её глазах не было больше привычной бравады дерзкой девчонки, а только страх и опустошение.

— Да угомонитесь вы, — не выдержала Ирина. — И без вас тошно!

— Цыц, бабоньки, — проговорил Антон. — Разбрелись по углам! Брейк-на!

Он встал между ругающимися женщинами, заслонив их своей широкой фигурой.

Когда он был трезв, в нём проявлялась толика здравого смысла. Он не успел ещё нализаться с утра, опустошил только одну бутылку пива, вторую держал в руке, и теперь, глядя на всех поверх горлышка, мрачно добавил:

— Перегрызем друг дружку раньше, чем убьют…

— Вот и всё, — всхлипнула Нинель. — Началось. Один за другим дохнем.

Речкин молчал, глядя то на меня, то на труп. Он первым подошёл рассмотреть тело, будто не боялся.

— Максим, скажи. Почему он не кричал? — тихо спросил он, кивнув на мёртвого. — Убийца залез в окно, а он что, спал так крепко?

Я подошёл ближе, осмотрел запоры на рамах. Все замки на месте, целые.

— Нет, — сказал я. — Он никого не впускал с улицы… это инсценировка.

— Как это — инсценировка? — хором, наперебой переспросили все. — Мертвый же по-настоящему…

— Так, — ответил я. — Убийца вошёл через дверь. Кожевников сам его впустил, потом тот задушил его, забрал ключ, распахнул окно, чтобы показать, будто пролез снаружи, а потом спокойно вышел тем же путём и запер за собой дверь.

— Божечки… — выдохнула Ирина. — Это что же, выходит, убийца среди нас?

— Не факт, — вмешался Речкин. — Может, убийца просто ушел. Вышел и зашёл, когда хотел — ходит себе по дому. А если это Ланской, то у него ключи есть от всего. Или его сторож этот, смотритель базы. Надо проверить, не объявился ли он.

— Надо уходить отсюда! — вскрикнула Нинель. — Немедленно! Разве вы не видите, что нас всех убивают?

— Да куда уходить, дура, — оборвал её Антон. — Снег по колено, метёт как в аду, ветер стеной. Пешком до ближайшего посёлка хреналлион верст. С твоими колготками и губами ты и сотни метров не пройдёшь.

— Я в юности занималась лёгкой атлетикой, — гордо вскинула подбородок Нинель. — Это ты, боров, не дойдёшь, а я дойду.

— Ну да, скатертью дорога, — хмыкнул Антон. — По весне откопают, будешь как новенькая. Красивую в гробик покладут. Не размораживая. Хе…

— Хватит, — повысил я голос. — Отставить разговорчики! Антон прав. Мы сюда ехали долго, по грунтовке. Сейчас и их уже перемело, дороги нет. Пешком отсюда не уйти. Идти в такую погоду — это два-три дня пути, как минимум с ночевкой. Мы не белые медведи, чтобы ночевать в сугробе, не умеем в снегу жить.

— Ну палатку же можно взять, — вдруг предложила Мария.

— Можно, — кивнул я и саркастически добавил. — Если найдёте палатку на всех, да еще и зимнюю, да еще и с походной печкой — зовите меня сразу. Вот только маленький нюанс…. когда мы дом обыскивали, я ни одной захудалой палатки не видел.

В комнате повисло молчание. Все смотрели на меня, ожидая, что я скажу что-то утешительное.

— Я не против уехать, — продолжил я. — Просто размышляю. Отметаю всё, что нереально.

— Может, лыжи есть, — подал голос Антон. — А что, я на лыжах ходил, оно ж быстрее, чем пешком. За день и полтинник можно намолотить по пухляку. Ну, я-то, конечно, сейчас не в той кондиции, — он хмыкнул, — но вон губошлёпная грит, что спортсменка, типа. Давайте ей лыжи нацепим, и вперёд, за помощью. А?

— Фигню не неси, — оборвал я. — Девушку одну я не отпущу.

— А я бы и правда попробовала, — оживилась Нинель. — Только бы лыжи нашлись. Я ведь не просто бегала, у нас секция лёгкой атлетики была. Зимой километры на лыжах наматывали. Люди, дайте мне лыжи, я схожу за помощью! Правда!

— Ты хоть знаешь, куда идти? — с сомнением спросил Речкин.

— Да хоть куда, — выдохнула Нинель. — Лишь бы подальше отсюда. Из этого ада.

Тем временем я продолжал осмотр комнаты. Нагнулся, заглянул под кровать и вдруг увидел телефон.

— О-па, вот это находка, — пробормотал я.

Вытащил аппарат, экран разбит, будто по нему ударили молотком. Стекло пошло мелкой паутинкой, местами выкрошено.

— Это чей? — спросил я, показывая телефон.

— Похоже… на мой, — удивилась Плотникова, разглядывая исковерканный корпус.

— Не понял, — нахмурился Антон. — А какого лешего твой телефон делает в спальне этого очкарика?

— Ты что, к трупу ревнуешь, что ли? — фыркнула Плотникова. — Ты в своём уме, Антон? Ты башкой хоть иногда думаешь, или она у тебя только для того, чтобы к бутылке присасываться? Откуда я знаю, как телефон у него оказался? Я же его в мешок с остальными кинула, когда Артём собирал! Сказал, мол, сыграем в игру без связи, будет интереснее. И мы их так и не нашли.

— Вот дура, — выдохнул вахтовик.

— Всё правильно! — воскликнула Мария. — Значит, это Артём и убил! Он телефоны собирал, он их прятал, а этот один, видимо, оставил у себя, потом уронил, разбил и забыл.

— Вряд ли он забыл, — сказал я. — Это не случайность. Это знак. Убийца оставил нам знак, только я пока не понимаю, какой. Телефон ведь не упал, его специально разбили.