Звонок разбудил меня под утро, когда мы с Оксаной ещё наслаждались объятиями друг друга.

— Кто там? — недовольно нахмурилась Оксана, уже зная, что в такое время звонить могут только с работы.

Значит, снова что-то произошло в городе, и мы нужны. И она не ошиблась.

Звонил дежурный, Ляцкий. Пыхтел в трубку:

— Максим, у нас тут происшествие. Несколько трупов в доме. До Оксаны Геннадьевны дозвониться не могу. Шульгину сообщил — он сказал тебя поднять.

— Убийство, что ли? — пробурчал я сонным голосом.

— Непонятно. Следов насильственной смерти, вроде как, нет.

— Ну так, а я при чём? — ворчливо спросил я, прижимая Оксану одной рукой к груди, будто это могло бы нам помочь не расставаться, не ехать на вызов. — Отправь участкового, пусть разбирается, судмедэксперта — пусть посмотрит. Занимайтесь…

— Так уже смотрели, и эксперт, и участковый, — вздохнул Ляцкий. — И следак комитетский на месте. Там, это… что-то непонятное. Съездил бы, Макс, разобрался, а? Мне спокойнее будет. Утром с меня же спросят, как я работу по этому происшествию организовал. Столько трупов враз… Ух, чую отхватим по это самое…

— Ладно, — сказал я. — Оксане Геннадьевне не звони. Говори адрес, я сам вызвоню начальницу, если что.

— Вот, Максим, спасибо! — облегчённо сказал Ляцкий. — Записывай адрес.

Когда я отключился, Оксана хмуро посмотрела на меня.

— Что там?

— Похоже на какое-то массовое самоубийство, — проворчал я. — Несколько трупов без признаков насильственной смерти в частном доме.

— Ну, так пусть опер дежурный отрабатывает, — зевнула Кобра.

— Да там уже и Шульгин подключился, — ответил я. — Тем более… начальница сейчас лежит со мной, в тёплой постели. Придется работать. Эх…

Она улыбнулась. Сейчас передо мной была не начальница, не Кобра — а просто моя женщина. Ласковая, красивая, добрая и страстная. Которую не хотелось отпускать.

Но пришлось.

Я подъехал на место происшествия. Дачный массив за городом — тот, что постепенно превращался в жилой сектор для круглогодичного проживания. Старые участки застраивались добротными домами, но где-то просто перестраивали и утепляли старые хибары, проводили отопление. Такие СНТ росли повсюду вокруг развивающегося Новознаменска, который, кажется, больше не хотел выглядеть заштатным городком и жаждал новых высот.

Но вместе с тем, кажется, получал и новые проблемы.

Один из домов, старая дача, когда-то выглядел внушительно. С виду настоящая дача советской номенклатуры, пережившая свою эпоху. Деревянный дом с широкой верандой и высокими окнами, обрамлёнными наличниками с облупившейся белой краской. Этот резной оконный бордюр, когда-то блестевший, теперь потемнел от времени. Крыша из ржавого железа, кое-где с заплатками, крыльцо просевшее, но крепкое, всё ещё держалось. На веранде виднелись старые плетёные кресла и столик, накрытый пластиковой скатертью, занесённой снегом. Дом доживал век, но держался гордо, будто ни на день не забывая, как принимал когда-то высоких гостей.

У дома уже стояла дежурная «Газель». Опергруппа на месте. Я вышел из машины. Под ногами хрустел свежевыпавший снег. Он всё ещё шёл, попадая за ворот и щекоча шею холодными крупинками. Я поёжился — зябко.

На крыльце стоял Коля Шульгин и, что поразительно, нервно курил.

— О, Макс, привет! — обрадовался он. — Геннадьевна трубку не взяла, меня от руководства вместо неё сюда направили.

— Коля, ёшкин-матрёшкин! — воскликнул я. — Так ты же не куришь!

— Да тут закуришь… — мрачно ответил он. — Там зрелище такое… Одну вот стрельнул у собачника.

— Что там такое? — спросил я.

— Всё в крови… в кишках, — сказал он и сам себе махнул рукой. — Да шучу я. Все как живые, но мёртвые. Прикинь… Ни одной ранки. И понимаешь, не старики совсем. Некоторые молодые. Совсем молодые, один — вообще щегол как ты.

Я громко хмыкнул.

— Ну, пошли посмотрим.

— Да ну, — отмахнулся Коля. — Я тут пока подышу. Постою, покурю…

Я помнил, что Шульгин боялся трупов, когда мы только познакомились. Потом он это переборол, не без моей помощи. Однако, когда мёртвых становилось слишком много на квадратный метр, фобия могла снова дать о себе знать. Я не стал настаивать, понимающе кивнул и вошёл внутрь.

В доме за столом сидел Паук — следователь Следственного комитета, старый знакомый. Он писал протокол осмотра.

— О, Яровой, привет, — буднично кивнул он, чуть оторвав взгляд от бумаг. При этом рука его не остановилась, уверенно продолжала выводить строчки в бланке, вот что значит мастерство протокольное. — Сюда, я так понимаю, весь уголовный розыск согнали?

— Да, похоже… — ответил я. — Что тут вообще?

— Ну, отравились, скорее всего, угарным газом, — сказал он. — Алиса уже осмотрела.

Он кивнул в сторону судмедэксперта.

Я прошёл в комнату. Стена полукругом уходила в сад, во всю стену — большие витражные окна. Вдоль стен — старые кресла и мебель, когда-то дорогая, теперь величавая в своей увядающей старости.

В центре стоял большой круглый стол. За ним в креслах сидели мёртвые. То, что они мёртвые, было понятно не сразу, потому что сидели все как живые. Только бледность лиц, восковая неподвижность выдавала их состояние.

Рядом с телами возилась судмедэксперт Скляр.

— Здравствуйте, Максим Сергеевич, — улыбнулась она, сдувая со лба выбившуюся светлую прядку.

— Что скажете, Алиса Вадимовна? — спросил я.

— Налицо признаки отравления угарным газом, — сказала она. — Кожные покровы имеют розово-вишнёвый оттенок, характерный для высокого уровня карбоксигемоглобина. Зрачки без выраженных изменений. На губах и ногтевых ложах наблюдается лёгкая гиперемия. Видимых повреждений и ранений не обнаружено. Переломов тоже.

Я кивнул, глядя на тела.

Четверо. Две женщины и двое мужчин. Молодые, ухоженные, интеллигентной наружности. При этом на них простая, повседневная одежда. Обычные люди.

— Ещё четверых удалось спасти, — добавила Скляр.

— Вот как? — удивился я. — Про это пока не говорили.

Я заметил ещё четыре пустующих стула вокруг стола.

— Да, — подтвердила она. — Их госпитализировали с признаками отравления. Состояние средней тяжести.

— Так у нас банальное отравление, — произнёс я. — Что ж тогда за кипиш такой поднялся?

— Да не совсем банальное, — сказал Паук, не отрываясь от бумаг. — Дымоход-то перекрыт фанеркой.

— Кто-то забрался на крышу? — уточнил я.

— Забрался, — кивнул он. — Только следов нет. Всё закрыл свежий снег. Но дощечка на дымоходе осталась. Кто-то же её туда положил? Да ещё после того, как растопили печь. Она прогорела по краям, иначе бы они не смогли затопить при закрытом дымоходе — дым бы валил в дом.

— Значит, прикрыли уже потом, когда угли тлели, — задумчиво сказал я.

— Именно. Грамотно сделали, — подтвердил Паук.

— Убийство получается, — хмыкнул я.

— Получается, — равнодушно кивнул он.

Он уже привык. За жизнь отработал десятки таких случаев. Да и искать убийцу — не его забота, а оперов. Он это прекрасно понимал.

Его дело — зафиксировать, запротоколировать, изъять правильно, оформить всё как надо. Назначить экспертизы. А потом получить результаты.

И ждать, когда опер Яровой притащит на допрос подозреваемого. Правда, и при этом его бумажном кругозоре у нас случались некоторые… недопонимания насчёт того, как надо вести дела.

— Не было печали, купила баба порося, — проговорил я. — Это что за гнида такая удушила четверых и покушалась на жизни ещё четверых? И вообще, кто все эти люди? — кивнул я на трупы. — Ни малолетки, ни тинейджеры… они что, тут таким образом оттопыривались, сидя за столом? А что за книжки у них, и блокноты? И где бухло? — добавил я.

— Тонкое дело, — ответил Паук. — Никакой выпивки. Ни закусок, ни музыки, ни наркотиков. У них был вечер… кхм… поэзии.