— Вы с ума сошли! — возмутилась Плотникова, запахивая воротничок блузки, будто уже представила, как посторонние мужики будут пялиться на неё, когда она переодевается в процессе совместного проживания. — У меня вообще-то муж! Он не пустит меня жить с чужими мужчинами!

— Да ёшкин кот! — вскинулся Мордюков. — Тогда запрись дома!

В этот момент в дверь постучали.

— Разрешите? — послышался голос.

— Чего тебе, Ляцкий? — нахмурился шеф.

В кабинет просунулся дежурный.

— Да я хотел Максима Сергеевича отвлечь…

— Он занят, не видишь? У нас тут дискуссия. Потом! Всё потом!

— Всё, понял, — сказал Ляцкий и хотел уже удалиться.

Но Мордюков поднял руку:

— Ладно, говори, что там у тебя, только быстро.

— Там это… — кивнул Ляцкий, чуть пригибаясь в благодарность за то, что шеф разрешил слово вставить. — Заявитель. Бесячий какой-то, извиняюсь, граждане, — он заметил сидящих поэтов и прижал руку к груди. — В общем, потерпевший там истерит, говорит, что его на машине пытались сбить. И надо бы…

— Что ещё за новости? — нахмурился Мордюков.

— Ну, вот он прилетел сегодня из своей Тайландии, весь загорелый, с серьгой в ухе. Говорит — прямо возле аэропорта машина хотела его задавить. Я ему: пиши заявление, что ДТП было. А он: «Нет, — говорит, — это не ДТП. Это покушение на меня. На мою жизнь!» Я спрашиваю: кто ты такой, чтобы на тебя покушаться-то? Президент, что ли? А он — «Я поэт». Ну я и…

— Поэт? — поднял бровь шеф.

— Ну, так вот я и подумал, Семён Алексеевич, — продолжал Ляцкий, — что, может, это ещё один из этих… ваших поэтов, прости господи. Решил Максиму Сергеевичу доложить.

— Какой-такой поэт? — насторожился Мордюков.

— Сейчас, — сказал майор, выглянул в коридор и крикнул: — Эй, слышь, поэт! Подь сюда! Тебя как зовут-то?

— Артём, — послышался голос. — Артём Ланской.

— Тёма! — вскочил Кожевников и направился к двери. — Тёма, друг! Ты вернулся!

В кабинет заглянул мужчина — загорелый, ухоженный, с легкой самодовольной улыбкой. Престарелый мачо: серьга в ухе, волосы явно крашеные, чуть раскосые глаза — признак вмешательства пластического хирурга. На нём — фиолетовая шубейка нелепого кроя и сапоги на каблуках, которым позавидовала бы любая женщина.

— Ну, ряженый, да и только, — пробурчал себе под нос Мордюков, явно с трудом сдержавшись и сплюнув только мысленно.

— Вы чего тут делаете? — спросил Артём, осматривая всех.

— То же, что и ты, — нервно улыбнулась Мария Чижова. — На наши жизни тоже могут покушаться.

— Конечно, конечно, это всё ужасно, — вздохнул Ланской. Вышло у него чересчур театрально, с этаким налётом драматизма. — Я слышал, что произошло с нашим клубом…

— А что произошло? — воскликнула Мария, тряхнув рыжей челкой. — Нашего клуба больше нет! И Корней Поликарпович… — добавила она с грустью.

— Его тоже убили? — нахмурился Ланской.

— Нет, нет, что ты, Артём, — замахала руками Мария. — Типун тебе на язык! Он просто исчез. Из больницы пропал.

— Так, товарищи, — строго проговорил Мордюков, прерывая их воркование. — Вижу, вы знакомы. И теперь вы сами видите, что кто-то методично и верно взялся за вас, прости господи, поэтов из этого самого клуба… прости господи… «Мёртвой поэзии». Любой может стать следующим.

Он встал, упёршись ладонями в стол.

— Надеюсь, вам теперь ясно: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя появляться на улице без охраны. Я настоятельно рекомендую на ближайшие несколько дней вообще спрятаться. И лучше всем вместе. Тогда я смогу выделить вам охрану из числа своих сотрудников. Но только если вы будете все в одном месте. Потому что к каждому приставить сотрудника, уж простите, физически не могу.

Ланской, этот загорелый престарелый франт, почесал подбородок, провёл пальцами по лёгкой щетине, послушал, как она шуршит под его рукой, и задумался. Остальные — Кожевников, Чижова, Плотникова — не сводили с него глаз, будто ждали решения именно от него.

Он тихо крякнул, тряхнул головой так, что блеснула серебряная серёжка в ухе, и вдруг сказал:

— К чёрту всё, друзья! Живём один раз! А давайте… давайте лучше отпразднуем!

— Что? Что вы там несёте, гражданин⁈ — взвился Мордюков. — Я что вам сейчас только что сказал! Вы вообще в своём уме⁈

— Да подождите, подождите, товарищ генерал! — воскликнул Ланской.

Мордюков хмыкнул, скосив глаза в сторону, и смущённо проговорил:

— Я… ну, я не генерал. Я это… ну, не генерал ещё пока. Полковник я.

— Подождите, пожалуйста, товарищ полковник, будущий генерал, — протянул Ланской, улыбнувшись во всю загорелую физиономию. — Вы не дослушали! Вы разве забыли, друзья? — он обернулся к остальным поэтам. — Завтра у нас годовщина, юбилей нашего клуба! Пять лет! Пять долгих чёртовых лет мы ваяем эти грёбаные стихи, которые, давайте признаемся, никому не нужны. Ну кому, скажите, они нужны, кроме нас самих? Да никому они нафиг не упали!

Он махнул рукой на Кожевникова:

— Вон Даня, печатает нас задарма, считай, по себестоимости. Экземпляры, как семечки выпускает. И что толку? У всех дома шкафы забиты сборниками, пылятся!

— Артём, Артём, подожди, — воскликнула Плотникова. — Ты что? Мы же договорились, мы же ради самой поэзии!

— Вот именно, — отмахнулся Ланской. — Потому и называется «Мёртвая поэзия», потому что мёртвая! Мы хотим — а кому это надо? Да к чёрту всё пошло! Где Сагада, наш руководитель клуба? Нету! Где Стрельцов? Где Иконникова? Где Лисин?

Он поднял палец вверх и ткнул в потолок:

— Там! Там они…

Все посмотрели наверх. Дружно поморщились, потому что под плафоном тянулась паутина.

Мордюков смущённо закашлял в кулак.

— Ну… в смысле, на небе, на небе, — поспешил добавить Артём. — Не смотрите на люстру!

Я про себя порадовался, что он не стал играть словами «генерал» и «генералить».

— И мы скоро там будем! — добавил он, и поэты дружно загалдели.

— Нет-нет, ничего не говорите! — замахал руками Ланской. — Я имею в виду — не сейчас, а вообще, гипотетически! А завтра у нас юбилей, и мы должны его отпраздновать! Это — раз.

Он повернулся к Мордюкову, подняв палец.

— А два — товарищ будущий генерал сказал, что мы должны держаться вместе. Так вот — мы и будем вместе. И тогда вы нам дадите охрану! В общем, я предлагаю, друзья, поехать ко мне в загородный дом. С нами будут сотрудники доблестной полиции, и нас там никто не сможет найти. А если и сможет, то нас защитят. А если не защитят — то мы сами себя защитим. Потому что мы будем вместе. Предупреждён — вооружен. Так? Ну? Ну что вы молчите?

— А отопление у тебя там какое? — осторожно спросил Кожевников, потирая от волнения вспотевшую лысину. Потом пальцы перебрались на очки — он снял их, стал теребить дужку. — Ну, я к тому, что если дымоход закрыть, то можно всех нас, ну, чтоб угорели, как в тот раз, только… убить, в общем, я имею в виду.

— Там тёплые полы, а кочегарка отдельно от дома, — хмыкнул Артём. — Хоть весь дымоход завали, ни дым, ни угарный газ не пойдут в комнаты.

— Ну что, друзья, — проговорил Даниил, вновь нацепив очки, — я, как бы… я бы съездил. Вы сами смотрите, я-то на себя работаю, я сам себе начальник. А вы как? С работой как? Мария, у тебя что?

— Я могу взять отгулы, — сказала журналистка.

Все взгляды обратились к Ирине Плотниковой.

— А что я? — вздохнула она. — Меня муж не пустит. Он у меня…

— Так бери мужа с собой, — предложил Артём.

— С собой? — удивилась она.

— Ну а что? Познакомишь, заодно и отдохнёт.

— Не знаю… Так-то у меня и работа. Мы не баре, нам её деть некуда.

— Ой, Ира! — улыбнулся Артём. — Какая у тебя работа? В супермаркете на кассе? Ну давай, такое раз в жизни бывает.

Он подошёл, положил ей руку на плечо, ласково потрепал. Ирина вдруг растаяла, плечи опустились.

— Ой, ну Артём… ну ладно, я поговорю с мужем.