— Я в кино видел, — пробормотал Антон с туповатой миной. — Самые умные маньяки, это как раз полицейские… опытные такие…

— Отставить разговорчики, — сказал я жёстко. — Сейчас не до шуток.

Все притихли.

— Значит так. Я иду к смотрителю. А вы… — я показал пальцем на всех по кругу, — обыскиваете дом и ищете мешок с телефонами. Мой тут не ловит… даже 112 не берет. И еще… Из дома ни ногой. Никто и никуда не дергается, ясно?

Я сделал паузу.

— И держитесь на всякий пожарный по двое. Даже здесь, внутри. Дом большой, мало ли что.

— Господи… — прошептала Нинель. — Максим… Ты думаешь… убийца сейчас здесь среди нас? В доме?

— Ничего я не думаю, — буркнул я. — Это просто меры предосторожности. Так положено, если хотите. Всем ясно?

— Да… — хором ответили они.

Я поднялся наверх, скинул халат и переоделся в нормальную одежду, нацепил кобуру с пистолетом, натянул куртку, капюшон, застегнул молнию до подбородка и направился к выходу.

— Максим, постой! — крикнула мне вслед Мария. — Не ходи один, прошу тебя!

Я обернулся.

— Зайди в дом, простынешь, — сказал я.

— У меня плохое предчувствие, — прошептала она, подойдя ближе. — Мне кажется… Артёма действительно убили.

— Не уверен еще.

— Если не убили, — сказала журналистка, — значит, произошло нечто страшное. Если он исчез — это только начало. Нужно уезжать отсюда, слышишь? Не ходи один!

— Я привычный, — коротко ответил я.

— Эй, мальчики! — Мария повернулась к остальным. — Ну кто-нибудь, давайте, сходите с Максимом! Чего вы ссыте, а? Мужики вы или кто⁈ Почему он один идёт⁈

— Ну он же полицейский, — донёсся из глубины дома голос Кожевникова.

— Ладно, я схожу, — сказал Речкин, поднимаясь с дивана.

— Я справлюсь, — возразил я.

— Максим, не спорь, — умоляюще сказала Мария. — Так спокойнее будет. Ты единственный, кто может нас защитить. И не дай бог, с тобой что-то случится…

— Ну так уж и единственный, — пробурчал Антон. — Мы, так-то, тоже не пальцем деланы.

— Слышь ты, не пальцем деланный! — вспыхнула Мария. — Вот и сходи тогда с ним!

— Да меня штормит! — огрызнулся вахтовик. — Блевать тянет! Мне поспать надо. И вообще, поздно уже! Найдётся этот ваш Артём, никуда не денется! А не найдётся, ещё лучше! Гнида он был, а не человек!

— Заткнись! — взвизгнула Нинель.

Ссора снова разгорелась, голоса перекрывали друг друга. Я хотел было снова на них прикрикнуть, чтобы разнять, но вдруг подумал: может, без меня сами и успокоятся.

— Всё, я пошёл! — бросил я и направился к двери.

— Стой, Максим! — крикнула Мария. — С тобой идёт Речкин!

Я остановился у порога. Тимофей, запахивая на ходу пуховик, догнал меня.

— Ну, пойдём, раз так, — сказал я.

Мы вышли на улицу. Снег хрустел под ногами. Ветер усилился, снег падал всё плотнее. Лес будто придвинулся ближе, сжал со всех сторон.

Только что мы видели свои следы, которые оставили, когда шли сюда от озера, а вот теперь их уже не было. Заметало прямо на глазах.

Мы шли к домику, где в единственном окне горел тусклый, дрожащий огонёк.

— А может, это урка убил нашего Ланского? — сказал Тимофей, втягивая голову в плечи и кутаясь в пуховик. — Ну, этот смотритель. Тёмыч же говорил, что тот сидел за убийство. Может, обиделся за что-то на хозяина?

— Не знаю, — ответил я, глядя на сугробы перед собой. — Слишком явно было бы. Почему тогда не убил раньше? Да и вообще, трупа ведь нет. Так что пока считаем, что это не убийство, а… — я помолчал, — … большое, неприятное недоразумение, которое, однако же, нужно прояснить.

С этими выводами мы подошли к домику. Я постучал.

— Эй! Есть кто дома?

В ответ тишина.

— Открывай, полиция! — я постучал громче.

Ответа не последовало. Я потянул дверь, она скрипнула и поддалась.

Мы вошли. Внутри царил полумрак. Единственная лампочка на потолке висела на кривом, закопчённом проводе и еле-еле светила.

Обстановка была более чем скромной, особенно после хозяйского дома. Стол, грубо сколоченный из досок, старый шкаф с перекошенной дверцей, лежанка, похожая на нары, с вдавленным ватным матрасом.

Совсем не гостиница, м-да… спартанские, почти лагерные условия. Но, видимо, сторожа это устраивало.

Я отметил, что Артём Ланской не выглядел жадным: если бы захотел, поставил бы сюда нормальную мебель, хотя бы кровать. Значит, сам смотритель предпочитал жить так, по-отшельнически.

Не хватало только керосинки да медного чайника на печи.

Хотя печка здесь была. Старая, кирпичная. А рядом на чурке стояла портативная газовая плитка, подключённая к маленькому баллончику.

— Нет никого, — тихо сказал Речкин, прислушиваясь к дому.

Он подошёл к плитке, осторожно дотронулся до стоящего на ней чайника.

— Горячий, — пробормотал он. — Совсем недавно кипятили.

— Странно, — сказал я. — Куда он делся? На улице ночь, снег метёт, холод собачий, а его нигде нет. Какие могут быть по хозяйству дела в такой момент?

— Может, он к нам в дом пошёл? — предположил Тимофей. — Слушай, Максим, давай возвращаться. Там же девчонки одни.

— С ними Антон и Даниил, — ответил я.

— Тот бухарик, скорее всего, уже опять спит в отключке. А Даня… — он пожал плечами, — Даня и мухи не обидит. Трусливый и мягкий, как помет. Поэт, одним словом.

— А ты, я смотрю, поэтов не любишь? — усмехнулся я.

— Не в этом дело. Просто я привык судить по поступкам… А насчет любви к поэтам… то любил, — вдруг сказал он глухо. — Любил одну. Но кто-то ее отравил.

Я поднял взгляд.

— Елену твою, — тихо проговорил я. — Отравили цианистым калием. И такой же яд мы нашли у её дочери, Светланы.

Тимофей будто окаменел.

— Что? — выдохнул он. — Что ты сказал?

— У Светки, — повторил я. — Такой же яд, по составу идентичный.

Он провёл рукой по лицу.

— Нет… Нет, не может быть…

— У нее был мотив? — спросил я спокойно.

Он поднял глаза, в них блеснули слёзы.

— Она… лезла в нашу жизнь, да. Ну, развод этот не нравился ей. Переживала за отца, за мать. Пыталась их помирить. Но… отравить? Нет, Макс. Нет. Это бред.

— Пока не доказано, — сказал я. — Я не говорил, что она отравила свою мать. Я лишь сказал, что яд, найденный у неё, ровно такой же. Это факт. А саму Светлану мы пока не нашли. Но найдём. И если тебе, Тимофей, что-то известно, — добавил я жёстко, — лучше расскажи сейчас.

— Не знаю… — выдохнул он, опуская глаза. — Не знаю, что тебе рассказать. Всё, что мог, я уже сказал. Пришёл тогда, увидел, что она мертва. Это всё.

Он помолчал, а потом, будто оправдываясь, тихо добавил:

— Очень, конечно, жалею, что уехал тогда, в ту ночь, на объект. У меня в Краснокаменске стройка шла, утром надо было быть там. Проблемы…. Я метнулся поздно вечером туда, переночевал в гостишке, с утра всё порешал, вернулся, а она уже мертва.

Он закрыл лицо ладонями. Плечи у него подрагивали. Речкина пробрало, словно он снова оказался в том самом дне, у трупа Сагады. Когда увидел меня и рванул, сбежал через окно.

— Ведь поругались же тогда вечером. Знатно поругались, — частил он. — Все соседи слышали. А я хлопнул дверью, думал ещё: да пошла она. Лучше уж в гостинице переночую… И вот как…

Речкин опустил голову. Воспоминания, казалось, навалились на него всей тяжестью. Плечи его осели, взгляд потух.

— Мы найдём того, кто убил Елену, — сказал я тихо. — Если это Светлана, то обязательно найдём и её. Обещаю.

— Спасибо, Макс, — пробормотал он глухо.

Я уже собирался выходить из домика, но что-то зацепило взгляд.

— Погоди, — сказал я, подойдя к стене, и отдёрнул занавеску.

Речкин удивлённо поднял голову.

— Что там?

— Странно… — пробормотал я.

За занавеской не было окна. Нет, окно было, но за другой шторкой. А эта занавеска висела прямо на стене, натянутая на леску, и сама ткань была слишком чистой, будто недавно постиранной. Ни пыли, ни паутины — не то что на той, старой, запылённой раме, через которую тянуло сквозняком.