Он обвел взглядом собравшихся, стараясь вложить в свой голос уверенность, которую не до конца чувствовал сам.

— Их сила – в конном строю, в таранном ударе. Наша – в этих стенах, в знании местности и… в хитрости. Мы не можем быть сильнее их в грубой силе. Но мы можем быть умнее. Мы можем сделать так, чтобы их сила обратилась против них самих.

Он видел, как в глазах Хергрира загорается знакомый азарт охотника, почуявшего добычу. Как в глазах Рёрика вспыхивает и гасет та самая искра – интерес к нестандартному решению, к инструменту, который может принести победу. Он видел, как Ратибор сжимает кулаки, его молодое лицо озарено верой и решимостью.

Гроза с юга, что висела в пыльном мареве над лесом, наконец обрела имя и форму. Она надвигалась, неумолимая и тяжелая. Игорь понимал – время теоретических изысканий, мелких политических игр и демонстрационных учений окончательно кануло в лету. Начиналась настоящая, без прикрас, война на уничтожение. И от его следующего слова, от того плана, что уже начинал складываться в его голове, зависело, уцелеет ли это хрупкое Гнездо, устоит ли оно, или его имя, как имена десятков других сожженных дотла славянских поселений, навсегда канет в лету, став лишь горькой строкой в летописи, которую еще не начали писать.

*** ******

Гридница Рёрика, обычно дышавшая спокойной и уверенной силой, сейчас напоминала растревоженный улей. Густой воздух был насыщен запахом пота, перегара вчерашнего меда и острого, почти осязаемого страха. Смоляные факелы, вкрученные в стены, отбрасывали тревожные, пляшущие тени на серьезные лица собравшихся. За массивным дубовым столом, на котором виднелись глубокие царапины от клинков и пятна от пролитых напитков, сидели главные игроки, от чьих слов зависела судьба всего Гнезда. Никто из них даже не пытался скрыть своих истинных чувств.

Рёрик восседал во главе на своем резном кресле, его лицо было непроницаемой маской стоика, но кончики пальцев правой руки медленно и методично выбивали нервную дробь по дубовому подлокотнику. Хергрир стоял у стола, расставив ноги, как перед битвой, его могучая грудь вздымалась под кольчугой от сдерживаемого гнева. Напротив них, на скамьях, сидели бледные и испуганные Вышата и Добрыня. Старейшины выглядели съежившимися, будто пытались стать меньше, невидимее. Аскольд, верный советник Рёрика, замер в глубокой тени у дальней стены, его хищные, узкие глаза безостановочно скользили по лицам собравшихся, словно выискивая малейший признак слабости или предательства.

— Повторяю в последний раз! — гремел Хергрир, с такой силой ударяя заскорузлым кулаком по столу, что затрещали деревянные чаши. — Мы выходим в поле и даем им бой! Честный, открытый! Пусть эти степные шакалы узнают, как воют и умирают северные волки! Лучше смерть в сече, чем жизнь в позоре!

— И все мы ляжем костьми в этом проклятом поле! — визгливо, почти истерично крикнул Добрыня, вскакивая с места. Его тучное тело тряслось от страха. — Твои волки против стаи голодных стервятников! Они просто расстреляют вас из своих дальнобойных луков, даже не подпустив на расстояние броска топора! Это бойня, а не битва!

— Значит, будем отсиживаться за стенами, как мыши в норе! — парировал Хергрир, его лицо побагровело от ярости. — Покажем им, что мы не трусы!

— А наши поля? Наши закрома, что остались за стенами? Наши луга, наши огороды? — вступил Вышата, его голос был ядовитым, шипящим шепотом, который был слышен хуже любого крика. — Они все спалят! Оставят нас голодными на предстоящую зиму! Или, что даже вероятнее, просто возьмут в осаду и уморят голодом, как крыс! Ты думал об этом, конунг? Или твоя ярость затмила твой разум?

— Я думаю о том, что лучше умереть с топором в руке, чем сдохнуть, как пресмыкающееся, отдавая им последнюю краюху хлеба и своего собственного ребенка! — взревел Хергрир, и его рука инстинктивно потянулась к рукояти меча.

— Прекратите! — властно, без повышения тона, прозвучал голос Рёрика. Всего одно слово, но оно повисло в воздухе, как удар хлыста, заставив всех присутствующих замолчать и выпрямиться. — Мы не дети на порке, чтобы обмениваться пустыми оскорблениями. Нам нужно решение. Железное и ясное. Хергрир, твоя прямая атака – это гибель для дружины и конец для всех нас. Вышата, твоя капитуляция – медленная, унизительная смерть. Есть ли третий путь? Или мы обречены выбирать между петлей и клинком?

В гриднице воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием факелов и тяжелым дыханием Хергрира. Собравшиеся беспомощно переглядывались. Третий путь? В их мире, мире грубой силы и честного противостояния, его не существовало. Перед ними лежала лишь жестокая дилемма, два конца одного копья.

Игорь стоял у входа, в арке двери, прислонившись плечом к косяку, и молча наблюдал за этим спектаклем отчаяния и гнева. Его аналитический ум, отрешившись от эмоций, видел не воинов и старейшин, а компоненты сложной, разбалансированной системы, которые отказывались работать в унисон, грозя разрушить самих себя. Он искал точку приложения силы, тот единственный рычаг, который мог бы переломить ситуацию, найти выход там, где его, казалось, не было.

— Есть.

Это было сказано негромко, без вызова и пафоса, но абсолютно четко, с ледяной уверенностью. Словно в душной гриднице ударила струя свежего, холодного воздуха. Все головы, как по команде, повернулись к нему. Вышата смотрел с немой, звериной ненавистью, Добрыня – с подобострастным и жадным любопытством, Хергрир – с яростной, но уже робко теплящейся надеждой. Рёрик – с тем же холодным, всесокрушающим анализом, оценивая не слова, а самого человека.

— Говори, Ведающий, — приказал Рёрик, жестом приглашая его подойти ближе. — Мы слушаем.

Игорь оттолкнулся от косяка и медленно, не спеша, подошел к столу. Он не сел на предложенное место. Он положил ладони на прохладную дубовую столешницу, поочередно встречаясь взглядом с каждым из собравшихся, заставляя их ощутить свою волю.

— Вы все это время спорили о том, *где* драться. На открытом поле или за стенами. Но никто не задал единственно верный вопрос – *как* драться. Как превратить нашу слабость в силу, а их силу – в слабость.

— Как? — язвительно усмехнулся Вышата, с ненавистью глядя на его ладони, лежащие на столе, словно Игорь осквернял его своим прикосновением. — Мечами и топорами, как водится испокон веков! Или твои заморские боги научили тебя иному способу проливать кровь?

— Мои «боги», жрец, научили меня не проливать кровь понапрасну, — холодно, отчеканенно парировал Игорь, даже не удостоив его взглядом. Он повернулся к Рёрику, обращаясь к единственному, чье мнение здесь имело для него вес. — Тяжелая конница – это таран. Ее единственная сила – в прямом, стремительном, сокрушительном ударе на ровной, открытой местности. Лишить ее этой возможности – значит, выиграть половину битвы, еще не обменявшись ни одним ударом.

Он обвел взглядом стол, стараясь донести свою мысль до каждого.

— В полуверсте к югу от Гнезда, за старым дубовым редколесьем, есть место. Река там делает крутую петлю, с одной стороны поднимается крутой, поросший кустарником холм, с другой – топкое, непроходимое болото. Между ними – узкая, не более двадцати шагов в самом широком месте, полоска твердой земли. Естественное дефиле. Теснина.

Хергрир нахмурился, его военный ум уже начал работать, рисуя в воображении эту картину.

— Туда и волк не пробежит, не то что целый отряд тяжелых всадников! Они там скучкуются, как овцы в загоне!

— Именно так, — кивнул Игорь, в его глазах вспыхнула искра одобрения. — Они туда не пойдут. Добровольно. Но что, если мы заставим их? Что, если мы покажем им самую лакомую, самую легкую добычу? Небольшой, нарочито слабый отряд, расположившийся лагерем у подножия того самого холма. Они его увидят, решат с ходу смять – это в их духе, в их правилах. И ринутся в эту теснину, как сомкнутый кулак.

Он жестом остановил готовое сорваться возражение Хергрира.