Игорь, уже бодрствовавший, просто кивнул. Он ожидал этого. Ратибор, дремавший у очага, метнул на него испуганный взгляд, но Игорь резким жестом велел ему оставаться. Эта встреча была его личным крещением огнем, и являться на нее с оруженосцем значило проявлять слабость.

Дорога до гридницы конунга заняла не больше пяти минут, но каждый шаг отдавался в висках напряженным стуком. Игорь замечал все: как затихали голоса, когда они проходили мимо, как женщины отводили глаза, а мужчины оценивающе щурились. Он был диковинкой, но диковинкой, которой заинтересовался сам Рёрик. Это возводило его в иной статус — из странного чужака в потенциального игрока.

Гридница Рёрика снаружи ничем не отличалась от других крупных срубов — те же мощные бревна, та же крыша, поросшая мхом. Но стоило переступить порог, и различие становилось разительным. Если жилище Хергрира дышало грубой силой и щедростью, пахло пиром, дымом и человеческим потом, то здесь царила строгая, почти спартанская дисциплина. Воздух был чист и прозрачен, пах лишь дымом яблоневых поленьев из очага да воском для полировки дерева. Лавки стояли в идеальном порядке, словно вымеренные по шнуру. Оружие на стенах — топоры, мечи, щиты — висело не для показной роскоши, а как готовый к немедленному применению арсенал: каждый предмет на своем месте, лезвия поблескивали в полумраке. Ни одной лишней вещи. Ни одного случайного звука. Сама тишина здесь казалась иной — напряженной, звенящей, как тетива лука перед выстрелом.

Рёрик сидел в дальнем конце зала, на единственном резном кресле, напоминавшем не столько трон, сколько походное кресло военачальника. Он не пил и не ел. Не листал свитков и не разговаривал с приспешниками. Он просто сидел, положив ладони на подлокотники, и его неподвижность была красноречивее любых слов. Он не просто ждал — он наблюдал, и весь зал был его кабинетом, а предстоящий разговор — экспериментом.

Рядом с ним, отступив на полшага в тень, стоял высокий, худощавый мужчина в темном плаще. Аскольд. Его лицо было аскетичным, почти монашеским, если бы не глаза — пронзительные, холодные, сканирующие все вокруг с безжалостной точностью. Он был не просто советником. Он был живым щитом, фильтром и скальпелем конунга одновременно.

— Подойди, — сказал Рёрик. Его голос был ровным, без привычной варяжской хрипотцы, без приглашения и без открытой угрозы. Он был как поверхность озера в безветренный день — гладкая, но скрывающая неизмеримую глубину.

Игорь подошел, преодолев расстояние по половицам, которые отполированы до зеркального блеска бесчисленными шагами. Он остановился в двух шагах, соблюдая дистанцию, достаточную для уважения, но недостаточную для подобострастия. Он не кланялся. Не опускал глаз. Он стоял, ощущая на себе тяжесть двух пар глаз: одна — как наковальня, медленная и неумолимая, другая — как острие кинжала, готовое найти слабое место.

Рёрик молча изучал его. Секунды растягивались в минуты. Его взгляд скользнул по лицу Игоря, задержался на странном покрое его промасленной куртки, на ботинках с остатками современной резины на подошве, на глазах, в которых не было ни страха, ни вызова, но была спокойная, почти отрешенная готовность. Этот взгляд был тяжелым, физически ощутимым, будто на плечи Игоря ложилась невидимая мантия из свинца.

— Ты — тот, кого зовут ведающим странником, — наконец произнес Рёрик. Это был не вопрос, а констатация, ярлык, который теперь предстояло оправдать или опровергнуть.

— Так меня называют, — нейтрально ответил Игорь, понимая, что любое другое слово — «да» или «я» — было бы уже уступкой.

— Хергрир говорит, ты принес ему новые знания, — продолжил Рёрик, не меняя интонации. — Сталь, что течет, как вода. Механизмы, что облегчают труд. Откуда?

Вопрос прозвучал внезапно, без предисловий, как удар боевого топора — прямой, без замаха, рассчитанный на то, чтобы выбить почву из-под ног. Игорь почувствовал, как под этим двойным прессом — тяжелым взглядом конунга и острым — советника — любая заготовленная ложь покажется жалким лепетом. Но и правда… правда была подобна тому самому пороху, который он тайком собирал, — слишком опасной, чтобы демонстрировать ее без нужды.

— Знания… приходят ко мне, — медленно начал Игорь, чувствуя, как каждое слово приходится вытаскивать из себя, как из застрявшей в болоте повозки. — Я вижу вещь… и понимаю, как ее улучшить. Как сделать сильнее. Прочнее. Быстрее. Я вижу не просто камень или дерево. Я вижу их… потенциал.

Аскольд усмехнулся — коротко, беззвучно, лишь уголки его губ дрогнули в насмешливом гримасе.

— Удобно, — его голос был тихим, но резал слух, как пила по кости. — Боги шепчут на ухо? Или духи? Наши жрецы говорят, что богов нужно ублажать кровью и дарами. А к тебе они сами приходят с дарами?

— Не боги, — парировал Игорь, намеренно игнорируя советника и глядя прямо на Рёрика. Он понимал, где находится источник реальной власти. — Логика. Понимание того, как устроен мир. Почему дует ветер. Почему течет вода. Почему гнется дерево и плавится камень. Я просто… вижу связи, которые другие не замечают. Цепочки причин и следствий. Сложить два камня в арку — и они не упадут. Это не магия. Это знание.

Рёрик не моргнул. Казалось, он даже не дышит.

— И откуда у тебя такое зрение? — спросил он, и в его голосе впервые прозвучала не требующая ответа заинтересованность. — Ты не похож на здешних. Одежда, речь… даже то, как ты стоишь. Все иное.

— Я из далеких земель, — это была полуправда, на которую Игорь решился, играя ва-банк. — Очень далеких. Оттуда, где знания ценятся выше золота, а умение строить и создавать — почетнее умения разрушать. Там этому учатся. Я… ученик тех земель. Всего лишь ученик.

— И что привело ученика таких просвещенных земель в наши болота и леса? — вновь вступил Аскольд, его тонкая бровь поползла вверх. — Просвещать дикарей? Нести нам свет своих знаний?

Игорь наконец перевел на него взгляд, встретившись с ним глазами. Взгляд Аскольда был колючим, язвительным.

— Буря. Кораблекрушение. Случай. Называйте как хотите, — Игорь пожал плечами, изображая безразличие, которого не чувствовал. — Судьба не спрашивает наших желаний. Она просто приносит тебя к одним берегам и уносит от других.

— И чего же ты хочешь теперь, оставшись здесь? — Рёрик вернул разговор в нужное ему, единственно важное русло. Его голос вновь стал ровным и неумолимым. — Богатства? Власти? Места при моем столе и миску с моей руки?

Игорь почувствовал, как земля уходит из-под ног. Это был ключевой момент, развилка. Просьба о богатстве выдала бы в нем алчного и мелкого человека. Жажда власти — опасного честолюбца. Оба пути вели в тупик или на плаху. Нужно было найти третий путь. Путь, который был бы и правдой, и ложью, и смиренной просьбой, и дерзкой амбицией.

— Я хочу жить, — тихо, но очень четко сказал Игорь, и в этих словах прозвучала такая первозданная, животная искренность, что даже Аскольд на мгновение замолк. — И… строить.

Рёрик слегка наклонил голову, словно прислушиваясь к отзвукам этого слова.

— Строить? — переспросил он, давая Игорю возможность продолжить, раскрыть свои карты.

— Да, — Игорь сделал шаг вперед, и его голос набрал силу, в нем зазвучали обертоны страсти, которую он и сам в себе до конца не осознавал. Он говорил не с конунгом, он говорил с самим собой, с тем инженером, который всегда жил в его душе. — Я вижу, как вы живете. Деревья рубите — новые не сажаете. Руды добываете — как придется, слой за слоем, не думая, что будет дальше. Строите — кое-как, на глазок, чтобы просто стояло. Вы сильны. Я видел это. Ваши воины могут горы свернуть. Но сила эта… хрупкая. Она зависит от удачи, от урожая, от того, пройдут ли дожди. Я могу сделать ее прочной. Научить не просто брать у земли, а отдавать ей. Чтобы одно срубленное дерево давало жизнь десяти новым. Чтобы из одной плавки руды получалось не три топора, а десять, и все — одинаково острые и крепкие. Чтобы стены Гнезда стали не просто частоколом, а неприступной крепостью, перед которой остановится любая вражеская рать. Я хочу строить. Нечто большее, чем то, что есть. Нечто долговечное.