Команда оживилась. Володя продолжал:

— Погода нам помешала, но не остановила. Сегодня снимаем всё, что можно снять в помещении. Иван Кузьмич, вам нужно время подготовить декорации?

— Час максимум. Почту мы вчера оставили собранной. Трамвай можем сделать — у нас есть старые сиденья, поручни. Поставим, будет как настоящий.

— Отлично. Коля, вызывай актёров — Зину, Николая Фёдоровича. Говори, чтобы приезжали к десяти. Лёха, готовь звук. Ковалёв, камеру. За работу!

Все рванули кто куда. Володя почувствовал прилив энергии. Да, планы изменились. Но они не сдаются. Они будут снимать.

Он зашёл в административный корпус, доложил Борису Петровичу о ситуации.

— Правильно делаете, — директор одобрил. — Погода — вещь непредсказуемая. Главное — гибкость. Снимайте в павильоне, не теряйте время.

К десяти утра третий павильон превратился в улей. Иван Кузьмич с помощниками выстроил декорацию почтового отделения — стойка, стеллажи, ящики с письмами, даже старые часы на стене. Выглядело абсолютно реалистично.

Ковалёв расставлял камеру и софиты. Лёха натягивал провода. Катя раскладывала реквизит — стопки писем, бланки, печати.

Зина и Николай Фёдорович приехали промокшие — добирались под дождём.

— Извините, Владимир Игоревич, — Зина вытирала волосы платком. — Вот напасть с погодой.

— Ничего страшного. Идите переодевайтесь. Сегодня снимаем в павильоне.

Пока актёры переодевались, Володя обсуждал с Ковалёвым освещение:

— Сцена в почте — утро. Значит, свет мягкий, рассеянный. Вот здесь софит поставьте, имитируя окно. Вот здесь подсветку — чтобы на лице Зины не было жёстких теней.

— Понял. Сделаем.

Зина вернулась в форме почтальона. Села за стойку, разложила перед собой письма. Володя объяснял сцену:

— Катя пришла на работу. Разбирает почту. Это рутина — каждый день одно и то же. Она устала, но держится. Берёт письмо, смотрит адрес, раскладывает в ячейки. Механически, не думая. Но вдруг попадается письмо, и она видит — оно от фронта. Старое, потрёпанное, шло долго. Катя останавливается, смотрит на конверт. И на секунду её лицо меняется — она вспоминает, что сама ждала таких писем. Что кто-то там, далеко, ждёт весточки от близкого человека.

Зина кивала, вслушиваясь.

— Это короткая сцена, без слов. Просто руки, лицо, эмоция. Понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда попробуем. Мотор!

Зина сидела за стойкой, перебирала письма. Механически — взять, посмотреть, положить в ячейку. Взять, посмотреть, положить. Руки двигались сами по себе, лицо усталое, безучастное.

Вдруг она взяла конверт — потрёпанный, с выцветшими чернилами. Полевая почта. Зина замерла. Посмотрела на конверт внимательнее. Провела пальцем по адресу. И Володя увидел, как в глазах что-то дрогнуло — память, боль, тоска по тем временам, когда она сама ждала таких писем.

Зина осторожно положила конверт в ячейку, задержав руку на секунду. Потом вздохнула и продолжила работу.

— Стоп! — Володя почти прокричал. — Это было прекрасно! Зина, ты... Боже, это было так правдиво!

Зина вытерла слёзы:

— Я вспомнила, как ждала письма от мужа. Как каждый день боялась, что придёт похоронка вместо письма. И вот это чувство... оно до сих пор здесь, — она прижала руку к груди.

— Вот именно. Ты живёшь роль. Ещё дубль — для подстраховки.

Сняли второй дубль. Третий. Каждый был хорош, но первый всё равно оставался лучшим — там была та самая свежесть первого переживания.

Дальше снимали сцену, где Петя приходит в почту вечером. Николай заходил — уставший, измотанный целым днём поисков. Голос охрипший, плечи поникшие.

— Здравствуйте... Простите, я знаю, что уже спрашивал утром. Но может быть... может быть, вы всё-таки вспомните? Девушка, почтальон, молодая, в голубом платке...

Начальница — её снова играла настоящая почтовая работница, которая согласилась приехать на студию — смотрела на него уже не с раздражением, а с сочувствием:

— Слушай, парень. Я бы рада помочь. Но я правда не знаю, кого ты ищешь. У нас три молодые почтальонши. Все в платках ходят. Может, в другом отделении попробуешь?

Николай кивнул обречённо:

— Попробую. Спасибо.

Он вышел, и в спине его читалась такая усталость и безнадёжность, что Володя понял — дубль идеальный.

— Стоп! Принято! Николай Фёдорович, вы мастер!

К обеду сняли все сцены в почтовом отделении. Сделали перерыв — ели всё те же бутерброды и пили чай из термоса. Дождь за окном не стихал, барабанил по крыше павильона.

— Хорошо, что павильон есть, — заметил Лёха. — А то сидели бы сейчас и скучали.

— Вот именно, — Володя кивнул. — Иван Кузьмич, как там с трамваем?

— Почти готово. Ещё минут двадцать — и можем снимать.

После обеда декорация почты была разобрана, и на её месте появился интерьер трамвая. Два ряда сидений, поручни, окна из фанеры с нарисованными видами улиц.

— Иван Кузьмич, это же гениально! — восхитился Володя. — Как настоящий трамвай!

— Да ладно, — декоратор смущённо почесал затылок. — Просто старые сиденья приспособил. У нас на студии всё хранится.

Сцена в трамвае была короткая — Петя едет, смотрит в окно. Вдруг видит девушку на остановке — в голубом платке. Вскакивает, рвётся к выходу, но трамвай уже уехал. Петя смотрит в заднее окно — девушка удаляется. Оказывается, это была не Катя.

Снимали с нескольких точек. Камера внутри трамвая, снимает Петю. Потом камера за окном, снимает его лицо через стекло. Потом вид из заднего окна — девушка остаётся позади.

Ковалёв работал как часовой механизм — переставлял камеру, настраивал свет, проверял кадр:

— Владимир Игоревич, смотрите. Вот здесь, если софит чуть сдвинуть, на лице Николая Фёдоровича будет светотень — драматичнее получится.

— Давайте попробуем.

Переставили софит. Сняли дубль. Действительно, светотень добавила глубины — лицо Пети стало более выразительным, отчаяние читалось сильнее.

— Отлично! Ковалёв, у вас глаз алмаз!

Оператор усмехнулся:

— Тридцать лет в профессии. Кое-что да умею.

К четырём часам сняли все трамвайные сцены. Володя посмотрел в окно — дождь чуть ослаб, но всё ещё шёл. Снимать на улице было нельзя.