— Владимир Игоревич, нужны софиты. Иначе будет темно.

— Ставьте.

Лёха с помощником тащили софиты, подключали. Свет залил помещение — стало намного лучше. Начальница поморщилась:

— Ой, ярко-то как...

— Потерпите, бабушка, — Лёха улыбнулся. — Мы быстро.

Сцена в почтовом отделении была простая — Петя заходит, спрашивает про девушку-почтальона, начальница отшивает его. Володя объяснил мизансцену Николаю и начальнице, которая согласилась сыграть саму себя.

— Вы просто будьте собой, — сказал Володя ей. — Представьте, что к вам пришёл человек с глупым вопросом. Как обычно реагируете?

— Да я таких каждый день по десять штук вижу, — начальница фыркнула. — Приходят, ничего толком объяснить не могут. «Мне письмо», говорят. А какое письмо? От кого? Куда? Молчат.

— Вот и играйте так же. Раздражённо, но не зло. Просто устали от глупых вопросов.

— Это я могу.

Снимали быстро. Николай заходил, подходил к стойке, мялся:

— Здравствуйте... Я тут... ищу одну девушку. Она у вас работает.

— Какую девушку? — начальница даже не поднимала глаз от бумаг.

— Почтальоном. Она...

— У меня почтальонов пятеро. Какая конкретно?

— Ну... — Николай терялся. — Молодая. В голубом платке.

— Молодых трое. С платком — все ходят. Имя знаешь?

— Нет...

— Адрес?

— Нет...

— Тогда чего пришёл? — начальница наконец подняла взгляд, и в нём была такая натуральная досада, что Володя чуть не рассмеялся. — У меня работа. Некогда мне.

Николай стоял растерянный, крутил фуражку в руках. Потом пробормотал «извините» и вышел.

— Стоп! — Володя хлопнул в ладоши. — Отлично! Бабушка, вы прирождённая актриса!

Начальница смутилась:

— Да ладно вам... Я просто как всегда.

— Вот поэтому и хорошо. Ещё дубль снимем, для подстраховки.

Сняли ещё два дубля. Начальница входила во вкус, даже начала импровизировать — добавила фразу: «Ишь, женихов понаехало. С фронта вернулись, теперь всех девок ищут.»

Володя оставил это в дубле — фраза была в тему, добавляла живости.

— Принято! Спасибо вам огромное, бабушка!

— Да не за что, — она помахала рукой. — Приходите ещё, если что.

Дальше переехали в небольшой скверик недалеко от Чистых прудов. Там снимали сцену с гармонистом. Старик-музыкант, которого нашёл Иван Кузьмич, уже ждал — сидел на скамейке, держал гармонь.

— Здравствуйте, дедушка, — Володя подошёл. — Спасибо, что согласились.

— Да чего там, — старик махнул рукой. — Я рад. Давно в кино не снимался. Ещё до революции один раз снялся, у Протазанова.

— Правда? — Володя удивился.

— Правда. Играл извозчика. Одна сцена была, но я горжусь.

— Тогда вы профессионал. Сцена такая — Петя сидит рядом с вами, грустит. Вы играете на гармони, он подпевает. Песня «Гори, гори, моя звезда». Знаете такую?

— Знаю. Играл тысячу раз.

— Отлично. Николай Фёдорович помнит слова. Просто играйте, а он запоёт.

Готовились быстро. Камеру поставили так, чтобы в кадре были оба — старик с гармонью и Николай рядом. Задний план — деревья, прохожие вдалеке.

— Мотор!

Старик заиграл. Гармонь запела — протяжно, грустно. Николай сидел, опустив голову, слушал. Потом начал подпевать — тихо, почти шёпотом:

*«Гори, гори, моя звезда,*

*Звезда любви приветная,*

*Ты у меня одна заветная,*

*Другой не будет никогда...»*

Голос дрожал. Володя видел — Николай вспоминал. Вспоминал фронт, товарищей, тех, кто не вернулся. Вспоминал и пел.

На втором куплете голос окреп, стал увереннее. Но в глазах стояли слёзы. Старик играл, не глядя на него, но Володя чувствовал — между ними возникла связь. Два человека, прошедшие войну, сидят на скамейке и поют о потерянной звезде, о надежде, о любви.

Когда песня закончилась, на площадке стояла тишина. Катя плакала, вытирая слёзы рукавом. Лёха отвернулся. Ковалёв сморгнул влагу.

— Стоп, — прошептал Володя. — Это было... Боже, это было невероятно.

Николай сидел, уронив голову на руки. Старик положил гармонь на колени, смотрел куда-то вдаль.

— Извините, — Николай поднял голову, вытер глаза. — Я не хотел... Просто вспомнилось.

— Не извиняйтесь, — Володя подошёл, положил руку на плечо. — Это и нужно было. Это правда. Спасибо вам. И вам, дедушка.

Старик кивнул:

— Я тоже вспоминал. Гражданскую, двадцатый год. Мы тогда тоже пели эту песню. У костра, в окопах. Многих нет. А песня осталась.

Володя дал всем пять минут передохнуть. Сам отошёл в сторону, достал платок, вытер глаза. Слишком сильно. Слишком пронзительно. Это не просто кадр — это документ эпохи, свидетельство.

— Ещё дубль? — спросил Ковалёв.

— Нет, — Володя покачал головой. — Не надо. Это невозможно повторить. Один дубль — и достаточно.

Дальше снимали быстрее. Сцена, как Петя бегает по городу, спрашивает прохожих, заглядывает в трамваи. Эти кадры были лёгкие, почти комедийные. Николай импровизировал — то спотыкался, то чуть не сбивал старушку, то путался в словах. Володя давал ему свободу, и это работало.

К двум часам дня сняли уже половину запланированного. Сделали перерыв на обед — прямо на улице, сидя на скамейках. Вера Дмитриевна привезла термос с чаем и бутерброды. Все ели молча, устало, но довольно.

— Как думаете, успеем сегодня всё? — спросил Ковалёв.

— Успеем, — Володя посмотрел на список. — Осталось ещё несколько сцен поисков и финальная сцена в парке. Финальную, правда, оставим на другой день — оркестр только завтра сможет.

— Тогда реально успеем.

После обеда продолжили. Снимали на разных улицах — Петя заглядывает в магазин, Петя бежит за трамваем, Петя спрашивает у милиционера. Каждую сцену делали по два-три дубля, не больше. Время поджимало, плёнка была на вес золота.

К пяти вечера команда выдыхалась. Жара спала, появилась вечерняя прохлада. Володя посмотрел на уставшие лица: