Алина посмотрела на него:

— Ты о чём задумался?

Он молчал секунду, потом вдруг сказал:

— Алина, а пойдём ко мне домой.

Она удивилась:

— К тебе? Но ты же в коммуналке живёшь...

— Именно, — Володя повернулся к ней. — Я хочу познакомить тебя с матерью.

Алина побледнела, остановилась:

— С матерью? Володя, но... но я не готова... Я не знаю, что говорить, как себя вести...

— Просто будь собой, — Володя взял её за руки. — Мама хорошая. Она уже знает о тебе. Я рассказывал. Она хочет познакомиться. И я... — он помолчал, — я хочу, чтобы вы встретились. Ты самая важная для меня женщина. И она самая важная. Вы должны знать друг друга.

Алина кусала губу. В глазах плескался страх, волнение, но и что-то ещё — надежда, может быть.

— Хорошо, — наконец сказала она тихо. — Пойдём.

Они шли молча. Алина явно нервничала — поправляла платье, волосы, теребила альбом. Володя тоже волновался, хотя и пытался не показывать. Две самые дорогие женщины в его жизни встретятся. Что, если не понравятся друг другу?

У подъезда Алина остановилась:

— Подожди. Как я выгляжу? Нормально?

— Прекрасно выглядишь, — Володя поцеловал её в лоб. — Не волнуйся. Всё будет хорошо.

Они поднялись по знакомой скрипучей лестнице. Володя открыл дверь в коммуналку. Из кухни доносились голоса — Клавдия и Пётр Иванович о чём-то спорили. Запахло борщом и жареным луком.

— Мам! — позвал Володя. — Я пришёл! И гостью привёл!

Из кухни выглянула Анна Фёдоровна. Увидела Алину, вытерла руки о фартук и улыбнулась — широко, тепло, по-матерински:

— Ох, батюшки! Так вот она какая! Проходите, проходите, милые!

Алина неуверенно шагнула в коридор. Анна Фёдоровна подошла, взяла её за руки, оглядела:

— Какая ты красивая, деточка. Володя не обманул. Очень красивая.

— Здравствуйте, — Алина смутилась. — Я Алина. Очень приятно.

— Анна Фёдоровна, — мать обняла её, прижала к себе. — Ох, какая ты худенькая-то. Небось, не ешь ничего, всё за рисованием сидишь?

— Как вы узнали? — Алина удивилась.

— А Володя рассказывал, — Анна Фёдоровна повела их на кухню. — Что ты художница, что рисуешь всё время. Иди, иди, садись. Я как раз ужин готовлю. Останетесь?

— Мам, мы не хотели мешать...

— Какое мешать! — Анна Фёдоровна замахала руками. — Садитесь оба! Сейчас я вам такой ужин накрою!

Она засуетилась у плиты. Володя и Алина сели за стол. Алина всё ещё нервничала, комкая край платья. Володя накрыл её руку своей, сжал успокаивающе.

В кухню заглянул Пётр Иванович:

— О, Володя! И барышню привёл. Здравствуй, милая.

— Здравствуйте, — Алина встала, чуть поклонилась.

— Сиди, сиди, — Пётр Иванович махнул рукой. — У нас тут просто. Анна Фёдоровна, дай-ка я тебе помогу.

— Иди, иди, Петрович, в свою комнату, — отмахнулась Анна Фёдоровна. — Тут дел на пять минут.

Пётр Иванович исчез. Клавдия высунулась из-за двери, окинула Алину любопытным взглядом, прыснула и тоже ушла. Володя знал — через пять минут вся коммуналка будет в курсе, что он привёл девушку домой.

Анна Фёдоровна поставила на стол миску с борщом, хлеб, сало, солёные огурцы, масло. Разлила борщ по тарелкам — густой, красный, с большим куском мяса и сметаной.

— Ешьте, не стесняйтесь, — она села напротив. — Алиночка, ты борщ любишь?

— Очень люблю, — Алина взяла ложку. Попробовала, и лицо её просветлело. — Боже мой, как вкусно! Я такого давно не ела!

— Ешь, ешь, деточка, — Анна Фёдоровна сияла. — Я могу ещё добавить, если хочешь.

Они ели молча. Алина явно наслаждалась — борщ был и правда отменный, как могла приготовить только мать. Володя смотрел на них двоих — на мать, которая с нескрываемой нежностью поглядывала на Алину, и на Алину, которая постепенно расслаблялась, перестала нервничать.

— Алиночка, — заговорила Анна Фёдоровна, когда все доели, — а расскажи мне о себе. Володя говорил, что ты в училище учишься?

— Да, на третьем курсе, — Алина кивнула. — Художественное училище. Скоро защита диплома.

— И что рисуешь? Портреты? Пейзажи?

— Разное, — Алина оживилась. — Сейчас работаю над серией городских пейзажей. Москва после войны. Хочу передать... как бы это сказать... надежду. Город разрушен, но люди строят, восстанавливают, живут. Вот это и хочу показать.

Анна Фёдоровна слушала, кивая:

— Умница. Доброе дело делаешь. Людям сейчас нужна надежда. Нужно видеть, что жизнь продолжается.

— Вот именно, — Алина улыбнулась.

— А родители у тебя есть, деточка?

Алина потупилась:

— Нет. Погибли давно. В тридцать седьмом. Бабушка воспитывала, но она умерла в эвакуации. Я одна.

Анна Фёдоровна охнула, встала, обошла стол, обняла Алину:

— Ох, сироточка ты моя... Бедная девочка. Одна-одинёшенька.

Алина прижалась к ней, и Володя увидел, как в её глазах блеснули слёзы:

— Я привыкла уже. Давно одна живу.

— Ну нет, — Анна Фёдоровна гладила её по голове. — Теперь ты не одна. Теперь у тебя есть Володя. И есть я. Будешь ко мне приходить, как к родной матери. Я тебе и борща наварю, и пирогов напеку, и рубашки постираю, если надо.

Алина тихо всхлипнула. Володя почувствовал, как у него самого к горлу подступил комок. Вот она, настоящая материнская любовь — без слов, без расспросов, просто принять чужого ребёнка как своего.

Анна Фёдоровна вернулась на своё место, достала платок, вытерла глаза:

— Ладно, хватит слёзы лить. Давайте лучше чай пить. Я пирожки вчера пекла с яблоками. Володя их любит с детства.

Она поставила на стол чайник, тарелку с пирожками. Разлила чай по чашкам, положила в каждую ложку мёда.

— Алиночка, а Володя тебе про себя рассказывал? Какой он был в детстве?

— Мам, — Володя покраснел, — зачем...

— А что зачем? — Анна Фёдоровна лукаво улыбнулась. — Пусть девочка знает, за кого замуж выходить собирается.