— Посиди, я сейчас.
Он подошёл к стойке, заказал два лимонада и порцию печенья. Женщина за стойкой — полная, добродушная, лет пятидесяти — улыбнулась:
— Молодец, парень, что с девушкой гуляешь. После войны-то надо жить, радоваться. Вон и фронтовик, небось?
Володя кивнул, показывая медаль на пиджаке.
— Дак и я говорю — живите, любите! — она щедро наложила печенья на тарелку, явно больше, чем полагалось. — На, возьми. Девушку-то надо угощать.
Володя вернулся к столику с подносом. Алина смотрела на заходящее солнце сквозь листву липы — свет пробивался зелёными пятнами, играл на её лице. Она прищурилась от удовольствия.
— Красиво как, — прошептала она. — Этот свет... я бы хотела научиться его рисовать. Вот так, как он падает сквозь листья.
— Научишься, — Володя поставил перед ней стакан с лимонадом. — У тебя талант.
Алина взяла стакан, отпила. Лимонад был холодным, с настоящим лимоном, чуть терпким. Она прикрыла глаза от удовольствия.
— Господи, как вкусно... Я забыла, когда последний раз лимонад пила.
— Тогда пей, — Володя придвинул к ней тарелку с печеньем. — И ешь. Ты сегодня обедала?
— Обедала, — она взяла печенье, надкусила. — Кашу. В столовой училища.
Они сидели молча, наслаждаясь моментом. Вокруг звучали голоса других посетителей, где-то играл патефон — старый довоенный вальс, липа тихо шелестела листвой, воробьи прыгали по асфальту, подбирая крошки. Обычный московский вечер, но для Володи он был особенным — потому что рядом была она.
— Володя, — Алина вдруг положила руку на его руку, — а расскажи мне про твои мечты. Про то, что ты хочешь после этого фильма.
Володя задумался. Что он хочет? В прошлой жизни он мечтал снимать настоящее кино, но застрял в клипах и рекламе, выгорел, стал циничным. А теперь...
— Хочу снимать кино, — сказал он медленно. — Настоящее кино. Не про подвиги и не про героев. Про обычных людей. Про их радости, про их любовь, про то, как они живут. Чтобы человек пришёл в кинозал и увидел на экране себя, свою жизнь. И чтобы ему стало легче. Теплее. Чтобы он вышел и подумал: «А ведь жизнь — это хорошо.»
Алина смотрела на него влюблённым взглядом:
— Ты добрый. Ты хочешь делать людей счастливее своим кино.
— Может быть, — Володя пожал плечами.
Они допили лимонад, доели печенье. Володя расплатился, оставив женщине чаевые, за что та благословила его, и они пошли дальше, держась за руки.
Москва жила своей вечерней жизнью. По улицам прогуливались пары — фронтовики с жёнами и невестами, старики с палочками, женщины с детьми. Играли дети, гоняя мяч во дворах. Где-то пели — застольная песня лилась из открытого окна. Пахло сиренью и липой, жареным луком и щами, пылью и речной свежестью.
— Пойдём к реке, — предложил Володя.
Они спустились к набережной. Москва-река текла медленно, лениво, отражая розовеющее небо. На парапете сидели рыбаки с удочками, влюблённые парочки, старушка кормила голубей. Володя и Алина нашли свободное место, сели.
Алина достала альбом, открыла на чистой странице. Володя наблюдал, как она водит карандашом по бумаге — быстро, уверенно, лёгкими штрихами. Постепенно на листе проступал город — силуэты домов, мост, река, небо.
— Ты рисуешь закат, — сказал Володя тихо, чтобы не мешать.
— Угу, — Алина не отрываясь работала. — Хочу поймать этот свет. Видишь, как он играет на воде? Вот эти блики, вот эта розовость неба...
Володя смотрел не на закат, а на неё. На то, как она прищуривается, всматриваясь в детали, как кусает губу, сосредотачиваясь, как её пальцы, испачканные углём, уверенно создают линии. Она была прекрасна. Не классической красотой — нос с горбинкой, рот широковат, лицо угловатое. Но в ней была какая-то особенная прелесть — живость, искренность, одухотворённость.
— Ты смотришь на меня, — Алина подняла глаза от рисунка, улыбнулась.
— Смотрю, — признался Володя. — Ты красивая.
— Неправда, — она смутилась. — Я обычная.
— Для меня ты самая красивая, — Володя наклонился, поцеловал её в висок. — Самая лучшая.
Алина закрыла альбом, отложила в сторону. Повернулась к нему, обняла, положила голову на плечо. Они сидели так, обнявшись, наблюдая, как солнце медленно скрывается за крышами домов, как небо меняет цвета — от золотого к розовому, от розового к лиловому, от лилового к тёмно-синему.
— Володя, — прошептала Алина, — мне так хорошо с тобой. Как будто я всю жизнь ждала именно этого. Вот так сидеть рядом и просто быть счастливой.
— Мне тоже хорошо, — Володя гладил её по волосам. — Очень хорошо.
Стемнело. Фонари вдоль набережной зажглись — тусклым, жёлтым светом. На противоположном берегу замерцали огоньки окон. Река почернела, стала похожа на расплавленное олово. Прохладой потянуло от воды.
— Тебе холодно? — спросил Володя, чувствуя, как Алина поёжилась.
— Немного.
Он снял пиджак, накинул ей на плечи. Алина благодарно прижалась к нему:
— Спасибо.
— Пойдём, провожу тебя, — Володя помог ей встать.
Они шли по ночной Москве медленно, не торопясь. Улицы опустели — кое-где горели окна, изредка попадались прохожие. Луна взошла, большая и яркая, освещая дорогу серебристым светом. Где-то вдали играл патефон — тихо, еле слышно, какой-то старый романс.
— Потанцуем? — вдруг предложил Володя.
— Здесь? — Алина удивлённо посмотрела на него. — Посреди улицы?
— А почему нет?
Он обнял её за талию, взял её руку в свою. Алина положила голову ему на грудь. И они начали медленно кружиться прямо на пустынной улице, в лунном свете, под далёкую музыку патефона. Неловко, сбиваясь, но им было всё равно.
— Ты сумасшедший, — тихо засмеялась Алина.
— Возможно, — Володя прижал её ближе. — Но мне нравится быть сумасшедшим с тобой.
Они танцевали, пока музыка не стихла. Потом просто стояли, обнявшись, под луной.
— Алина, — Володя заговорил серьёзно, — я хочу, чтобы ты знала. Ты — самое важное, что со мной случилось. Самое лучшее. Я не знаю, что было бы со мной, если бы я тебя не встретил, но... но с тобой я впервые чувствую, что живу по-настоящему.
Алина подняла голову, посмотрела ему в глаза. В лунном свете её лицо казалось почти неземным.
— Я тоже, — прошептала она. — Я так долго была одна. Так долго думала, что так и буду всю жизнь. А потом появился ты. И всё изменилось. Как будто мир стал цветным.
