Тишина. Даже при читке, без музыки, без декораций — момент был пронзительный.

Владимир закрыл сценарий:

— Всё. Финал. Титры.

Актёры выдохнули, отложили сценарии. Переглянулись.

— Ну? — спросил Владимир. — Как ощущения?

Зина первая подняла руку:

— Мне... мне очень понравилось. Катя — она как я. Простая девчонка, которая просто хочет любить.

— Точно! — Николай кивнул. — И Петя тоже обычный. Не герой, не сноб. Просто парень, который встретил девушку.

Кондукторша добавила:

— Мне моя роль маленькая, но мне нравится. У меня есть... смысл. Я помогаю влюблённым.

Старик-гармонист усмехнулся:

— А я мудрость вношу. Нравится.

С последнего ряда поднялся Борис Петрович. Все замолчали.

Директор прошёл вперёд, посмотрел на Владимира:

— Товарищ Леманский, я слушал внимательно. Скажу честно — сценарий хороший. Простой, но честный. Диалоги живые. Актёры — правильные. — Он повернулся к актёрам. — Вы молодцы. Читали с душой. Вижу, что верите в материал.

Актёры просияли.

Борис Петрович вернулся к Владимиру:

— Одобряю. Начинайте репетиции. Через неделю хочу увидеть прогон сцен. Без костюмов, без декораций. Просто актёрскую работу.

— Будет сделано, товарищ директор.

Борис Петрович кивнул, вышел. Семён Семёныч подошёл к Владимиру, похлопал по плечу:

— Молодец, Леманский. Чувствую, кино получится. Актёры горят, текст правильный. Главное — не загаси огонь.

— Постараюсь.

Семён Семёныч ушёл. Остались только актёры и команда.

Громов-сценарист подошёл к Владимиру:

— Ну что, доволен?

— Очень. Текст зазвучал.

— Актёры хорошие. Особенно твои Петя и Катя. — Громов кивнул на Николая и Зину. — Они не играют. Они живут.

— Именно поэтому я их и выбрал.

Громов усмехнулся:

— Тогда не испорти. Дай им свободу. Пусть импровизируют, где хотят. Текст — основа, но не закон.

— Понял.

Сценарист ушёл. Владимир повернулся к актёрам:

— Товарищи, спасибо за читку. Завтра в десять утра начинаем репетировать. Сцена за сценой. Будем искать правду, отрабатывать взаимодействие. Есть вопросы?

Николай поднял руку:

— А костюмы когда примерять?

— Через три дня. Вера Дмитриевна подберёт, вы примерите, подгоним по фигуре.

Зина спросила робко:

— А если я забуду слова?

— Не страшно. У нас есть вариации. Главное — суть сохранить. Можешь своими словами, если органичнее.

— Спасибо.

Актёры разошлись. Остались только Владимир, Катя и Лёха.

Катя подошла, глаза горели:

— Володя, это было прекрасно! Текст живой, актёры настоящие. Я уже представляю, как монтировать!

— А я звук, — Лёха усмехнулся. — Николай когда пел — мурашки. Запишем живьём, без фонограммы.

— Обязательно, — Владимир кивнул.

Он собрал сценарии со стульев, сложил в папку. Посмотрел на пустой павильон.

Читка прошла хорошо. Лучше, чем ожидал. Актёры поверили в материал. Руководство одобрило.

Теперь — репетиции. Неделя работы. Потом костюмы, декорации, съёмки.

Владимир улыбнулся.

Его фильм оживал.

Из слов на бумаге превращался в голоса, эмоции, жизнь.

— Ну что, команда, — он повернулся к Кате и Лёхе. — Работаем дальше?

— Работаем! — ответили они хором.

И работа продолжалась.

Настоящая. Живая. Его.

Столовая Мосфильма гудела как улей. Обеденный перерыв — все потянулись за щами и кашей. Владимир с подносом прошёл к длинному столу у окна, где уже расселась его команда.

Николай жевал хлеб, размахивал руками, объясняя что-то Зине. Та кивала, улыбалась. Катя записывала что-то в блокнот. Лёха уплетал кашу, слушая старика-гармониста.

— Вот и режиссёр! — Николай подвинулся, освобождая место. — Садись, Володя!

Владимир поставил поднос, сел. Щи дымились, пахло укропом и сметаной.

— Ну что, как впечатления? — спросил он.

— Володь, я не спала всю ночь! — Зина всплеснула руками. — Всё думала — а вдруг не получится? А вдруг забуду слова? А сегодня прочитала — и поняла, что Катя — это же я! Я так говорю, так думаю!

— Вот это и нужно, — кивнул Владимир. — Не играть Катю, а быть ей.

Николай отпил компота:

— А я вообще думал — ну что я, шофёр, в кино-то понимаю? Пришёл, думаю, посмеются надо мной. А оказалось — всё просто. Говори, как в жизни, и всё.

Старик-гармонист неторопливо намазывал хлеб маслом:

— А я, молодые, в двадцатые годы в немом кино статистом снимался. Тогда всё по-другому было. Никто не разговаривал, только мимика. А сейчас слова важны. И вот эти слова, что мне написали — они правильные. Я бы так и сказал в жизни.

— Алексей Николаевич постарался, — Владимир кивнул в сторону Громова, который сидел за соседним столом, один, курил и читал газету. — Он умеет писать так, чтобы люди говорили по-человечески.

Женщина-кондукторша — тётя Клава, крупная, добродушная — поддержала:

— А мне вот моя роль маленькая, но я довольна! Я же каждый день в трамвае вижу таких, как этот Петя. Мечутся по городу, ищут кого-то, спрашивают. И я всегда стараюсь помочь. Вот и в фильме помогаю. Это... честно.

Катя оторвалась от блокнота:

— А я сидела, слушала и уже монтаж в голове складывала! Вот встреча у лужи — крупный план на руки, наплыв на лица. Вот сцена поиска — быстрый монтаж, ритм, музыка. Вот финал — медленно, красиво, на эмоциях.

— Записывай, записывай, — Владимир кивнул. — Потом обсудим.

Лёха проглотил кашу:

— А я думаю про звук. Володя, когда Николай запел на читке — у меня мурашки. Надо живьём писать. Без всяких фонограмм. Пусть поёт прямо в кадре, я рядом с микрофоном стою.