Сценарий готов. Настоящий, живой, с душой.

Громов вложился. Загорелся.

И Владимир тоже загорелся — с новой силой. Хотелось бежать в павильон, собирать команду, начинать репетиции прямо сейчас.

Он остановился посреди коридора, открыл сценарий на случайной странице. Прочитал диалог Пети и Кати:

*ПЁТР:*

*Вы поёте, когда работаете?*

*КАТЯ:*

*Откуда знаете?*

*ПЁТР:*

*Слышал. Вчера. Когда вы письма разносили.*

*КАТЯ (смущённо):*

*Я не знала, что кто-то слушает...*

*ПЁТР:*

*У вас красивый голос. Как... как весна звучит.*

Владимир улыбнулся. «Как весна звучит». Громов писал от сердца.

Он закрыл папку, прижал к груди.

Его фильм оживал. Из наброска превращался в настоящую историю. С характерами, диалогами, душой.

Владимир зашагал быстрее — в свой кабинет. Надо готовиться к читке. Надо печатать копии сценария для актёров. Надо...

Он остановился у двери своего кабинета, посмотрел на папки в руках.

Впервые за всю прошлую жизнь он чувствовал — он не один. Есть команда. Громов пишет диалоги. Катя будет монтировать. Лёха — звук. Актёры сыграют.

Все вместе. Все ради одного — хорошего, честного кино.

Владимир открыл дверь кабинета, вошёл, сел за стол.

Работа продолжалась.

И теперь он горел. По-настоящему.

Владимир вышел со студии в половине седьмого. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в персиковые и розовые оттенки. Он шёл к скверу быстро, но не бегом — не хотел показаться слишком нетерпеливым.

Алина сидела на той же скамейке. В руках книжка, на коленях — небольшой альбом. Увидела Владимира, помахала.

— Пришёл вовремя.

— Обещал же.

Она встала, убрала книжку в сумку. Сегодня на ней было простое жёлтое платье, волосы распущены. На носу — нет угольных пятен.

— Отмылась, — заметил Владимир.

Алина засмеялась:

— Специально старалась. Чтобы не выглядеть как трубочист.

Они пошли по аллее сквера — неспешно, рядом.

— Так куда ты хотела меня вести? — спросил Владимир.

— Увидишь. Недалеко. Минут двадцать ходьбы.

— Интрига?

— Сюрприз.

Они вышли из сквера, свернули на узкую улочку. Старые дома с деревянными воротами, палисадники с сиренью, тишина.

— Как день прошёл? — спросила Алина.

— Хорошо. Актёров выбрал на кастинге. Сценарий получил — отличный, живой. С директором чай пил, про материализм и дух беседовали.

Алина удивлённо посмотрела на него:

— Про материализм? С директором?

— Ага. Он философ оказался. Говорит, кино — это материализация духа.

— Красиво сказано. — Алина задумалась. — А по-моему, живопись тоже. Берёшь краски — материю. А создаёшь что-то... неосязаемое. Настроение, чувство.

— Получается, мы с тобой одним занимаемся. Только ты кистью, а я камерой.

— Наверное, да.

Они шли дальше. Миновали булочную, где гасили свет. Прошли мимо небольшой церкви — заколоченной, с облупившимися куполами.

— Жаль, что закрыта, — тихо сказала Алина.

— Веришь?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Бабушка верила. Меня в детстве крестила тайком. Но я об этом почти не помню.

— Я тоже крещён, наверное. — Владимир вспоминал память Леманского. — Мать говорила что-то такое.

— Сейчас это не принято. Но многие втайне верят. Просто молчат.

Они помолчали. Тема скользкая. Лучше не углубляться.

— А у тебя как день прошёл? — спросил Владимир.

— Обычно. Рисовала в мастерской. Натюрморт с грушами и кувшином. Скучный, но нужен для зачёта.

— Груши хотя бы съесть можно после?

Алина рассмеялась:

— Можно. Но они уже три дня лежат, подвяли. Не очень аппетитные.

— Печально. Страдать ради искусства и даже грушу нормальную не получить.

— Такова жизнь художника.

Они свернули ещё раз, вышли к небольшому мосту над рекой. Москва-река текла внизу — неширокая, спокойная. Солнце садилось прямо над водой, окрашивая её в золото.

— Вот, — сказала Алина тихо. — Я сюда часто прихожу. Красиво же?

Владимир остановился, посмотрел. Река, мост, старые ивы по берегам. Закатный свет превращал всё в живопись.

— Красиво, — согласился он.

Они прошли на середину моста, прислонились к перилам. Внизу вода отражала небо — розовое, золотое, с облаками.

— Я здесь рисую иногда, — сказала Алина. — Пытаюсь поймать этот свет. Но никогда не получается так, как вижу.

— Почему?

— Не знаю. Может, потому что свет живой. Меняется каждую секунду. А краски статичные.

Владимир кивнул. Та же проблема в кино — свет на плёнке не передаёт того, что видишь глазами.

— А ты можешь поймать? — спросила Алина. — Камерой?

— Попробую. Хочу финальную сцену снимать на закате. В парке. Чтобы свет был такой же — тёплый, золотой.

— Это будет красиво.

Они помолчали. Вода журчала внизу. Где-то каркнула ворона, перелетела с дерева на дерево.

— А знаешь, что мне нравится в закатах? — сказала Алина. — Что они всегда разные. Ни один не повторяется.

— Как люди.

— Как люди, — согласилась она. — Вот вчера закат был красный, почти багровый. А сегодня — персиковый. Завтра будет какой-то третий.

— И ты каждый рисуешь?

— Не каждый. Но стараюсь запомнить.

Владимир посмотрел на неё. Профиль на фоне заката — нос с маленькой горбинкой, губы сжаты в задумчивой улыбке, волосы развеваются на ветру.

— Ты бы хорошо в кадре смотрелась, — сказал он.