— Вот и я так думаю.

Алина закрыла альбом, обняла его руками.

— А знаете, что мне нравится в живописи? — сказала она негромко. — Что можно остановить момент. Поймать свет, настроение, чувство. И оно останется навсегда.

— В кино то же самое, — Владимир посмотрел на неё. — Только ещё добавляется движение. Время. Музыка. Это как... живая живопись.

Алина повернулась к нему, глаза блеснули:

— Живая живопись! Красиво сказано.

— Это правда. Я вот сегодня раскадровку рисовал — каждый кадр как картина. Только они идут один за другим, создают ритм, рассказывают историю.

— Можно когда-нибудь посмотреть? — спросила она. — На вашу работу?

— Конечно. Приходите на студию, покажу.

Алина улыбнулась — впервые за разговор по-настоящему, тепло:

— Спасибо. Обязательно приду.

Она встала, собрала мольберт, альбом. Владимир помог — взял мольберт.

— Вам куда? — спросил он.

— На Чистые пруды. А вам?

— Туда же.

Они пошли рядом. Мольберт неловко торчал между ними, Владимир нёс его осторожно. Алина шла, прижимая к груди альбом и коробку с углём.

— Вы знаете, — сказала она, — я думала, режиссёры все такие... важные. Говорят только о кино, о себе.

— Бывают разные.

— А вы не такой. Вы... обычный. В хорошем смысле.

Владимир усмехнулся:

— Я только начинаю. Может, потом важным стану.

— Не становитесь, — Алина посмотрела на него серьёзно. — Важные люди скучные.

Они дошли до трамвайной остановки. Стояли, ждали. Вокруг темнело совсем, фонарь горел тускло. Редкие прохожие спешили домой.

— Вы часто в том сквере рисуете? — спросил Владимир.

— Два-три раза в неделю. Свет там хороший, особенно вечером.

— Тогда, может, ещё встретимся.

Алина улыбнулась:

— Может быть.

Трамвай подошёл — звеня, скрипя. Они зашли, встали у поручня. Мольберт Владимир держал между колен, чтобы не мешал другим пассажирам.

Ехали молча, но комфортно. Алина смотрела в окно, Владимир — на её отражение в стекле. Усталое лицо, пятно угля на носу, растрепавшаяся коса. Обычная девушка. Художница. Живая.

На остановке «Чистые пруды» они вышли вместе.

— Мне направо, — сказала Алина.

— Мне налево.

Владимир вернул ей мольберт. Их пальцы на мгновение соприкоснулись.

— Спасибо, что помогли нести, — сказала она.

— Не за что. И... у вас на носу, — он показал на своё лицо.

— Что? — Алина провела рукой по носу, посмотрела на пальцы — чёрные от угля. — Ой! Весь вечер так ходила?

— Творческий беспорядок, — улыбнулся Владимир.

Она засмеялась — легко, звонко. Вытерла нос платком, но только размазала ещё больше.

— Теперь совсем... — она махнула рукой. — Ладно. Дома отмоюсь.

— До встречи, Алина.

— До встречи, Владимир.

Она пошла направо, он налево. Владимир обернулся раз — она тоже оглянулась. Помахали друг другу.

Потом он пошёл дальше, к дому. На душе было тепло. Хороший день получился. Студия, команда, фильм. И встреча.

Алина. Художница с угольным пятном на носу.

Владимир улыбнулся в темноту и зашагал быстрее.

Мать ждала с ужином.

Когда Владимир поднялся на свой этаж, из коммунальной кухни доносились голоса и запах жареного лука. Он толкнул дверь — на кухне собралось человек пять.

Мать стояла у плиты, помешивала что-то в сковороде. Пётр Иванович читал газету, попыхивая самокруткой. Клавдия чистила картошку. Вася делал уроки прямо на краю стола, время от времени отвлекаясь на разговоры взрослых.

— А вот и наш кинематографист! — Пётр Иванович отложил газету, когда Владимир вошёл. — Ну что, приняли?

— Приняли, — Владимир снял пиджак, повесил на спинку стула.

Анна Фёдоровна обернулась, лицо осветилось:

— Володенька! Ну как? Рассказывай скорее!

— Дай человеку хоть сесть, — засмеялась Клавдия. — Он же с ног валится небось.

Владимир сел на свободную лавку. Мать тут же поставила перед ним тарелку — картофельные оладьи, ещё горячие, с хрустящей корочкой. Рядом плеснула сметаны из глиняного горшочка.

— Ешь, пока тёплые. А потом расскажешь.

Простая еда, но после долгого дня — лучше любого ресторана.

— Ну? — не выдержал Вася. — Что там на студии?

Владимир прожевал, запил чаем:

— Большая. Восемь павильонов, мастерские, костюмерная. Народу человек триста работает.

— Ого! — мальчишка даже тетрадку отложил. — А актёров видел?

— Видел. Один дедушка загримированным был — седую бороду приклеили, морщины нарисовали. А ему на самом деле лет сорок.

— Как это? — Вася не понял.

— Грим, — объяснил Пётр Иванович. — В кино можно кого угодно в кого угодно превратить.

— Вот это да...

Анна Фёдоровна села рядом с Владимиром, подперла щёку рукой:

— А директор какой? Строгий?

— Справедливый. Борис Петрович. Фронтовиков любит, говорит — у них стержень есть. Дал мне короткометражку снять. Если понравится — полный метр доверит.

— Короткометражка — это сколько? — спросила Клавдия.

— Минут тридцать.

— И про что снимать будешь?

Владимир отрезал ещё кусок оладьи:

— Про любовь. Демобилизованный солдат возвращается в Москву, встречает девушку-почтальона. Влюбляется. Ищет её по всему городу. Находит. Финал — танцуют вальс в парке.

Клавдия всплеснула руками:

— Ой, как романтично!

— А я сыграю? — напомнил Вася. — Ты обещал!