- Правду говоришь, брат! - согласился Магаш. - Они спят и видят, как бы посадить отца в тюрьму или сослать его за тридевять земель, а для этого им все средства хороши. Они называют Абая врагом казахов, не понимая, что можно взять у русских много хорошего. Они оба - ненасытные хищники, которые творят всякие напасти и враки! Ни дня не знают покоя, науськивая, натравливая жалобщиков, скандалистов на нашего ага. Вот, в последнее время хотят перетянуть на свою сторону Такежана, им кажется, что с его помощью они легко возьмут верх над Абаем. А перетянуть Такежана на свою сторону им ничего не стоит: достаточно дать ему побольше скота, вот и весь разговор.

Оразбай все посылает к Такежану своих людей, хочет стать его сватом. Будто бы хочет сосватать одному из своих внуков дочь Азимбая, которая еще в колыбели. Вроде бы пообещал дать сто голов верховых лошадей!

Здесь Абиш не удержался и перебил брата:

- Вот подлые пройдохи! А что говорит об этом Оспан-ага?

- Уловок Такежана он пока что не замечает, - проговорил Ма-гаш, - но о том, что Оразбай и есть настоящий подстрекатель нескончаемой вражды с жигитеками, хорошо знает и, верно, разобраться с ним решил напоследок. Ты же знаешь его: если руками ухватится, то готов даже рук лишиться, зубами вгрызется, то и зубы потерять ему не жалко! Пока что не выпускает Оразбая, сделал его зависимым, не дает бумагу об отделении в другую волость. Оспан все еще рассчитывает на Такежана, не думает, что тот может отложиться от него и тем самым уронить свою честь. Узнав о том, что Оразбай накрепко опутал Такежа-на, Оспан понял, что, если они сойдутся, то границы злодеяний только расширятся. Волостной для кочевников - беда известная, но Оспан-ага пока еще не был замечен на лихоимстве и взятках. Думаю, что именно он может одолеть Оразбая, если, конечно, захочет! - завершил Магаш.

То, что он говорил, покачиваясь в седле, было сущей правдой, но джигит, по молодости своей, знал ее не до конца. Например, о том, что Оспан собирался насильно изъять у разбогатевших баев их долги перед бедным людом. Или о том, что Оразбай, уже давно стоявший во главе межродовых интриг, не желал подчиняться воле прежних волостных глав. Его воры пригнали ему более тысячи лошадей, от родов Керей, Сыбан, Уак, Бура и Каракесек. И ни один из обворованных родов не мог поднять руку на него, в надежде когда-нибудь вернуть свое добро. Не мог Магаш знать и о замысле Оспана, который намеревался в ближайшее время созвать волостной съезд старшин, чтобы судить Оразбая.

Оспан, хотя и имел тяжелый характер, никогда не причинял зла другим. Слыша сетования людей на Оразбая, решил волостной голова, пока еще тайно, созвать всех биев, задержать в среде тобыктинцев людей, прибывших в поисках украденного скота, и созвать съезд аткаминеров. Конечно, на этом съезде Оразбаю пришлось бы вернуть значительную часть наворованного. Он прекрасно знал, насколько силен Оспан, как крепка его хватка. Поэтому и решил перехитрить Оспана. Когда люди уже начали собираться на съезд, Оразбай, передав: «Не могу быть на съезде», сбежал в город. Узнав об этом, Оспан принял этот поступок как сигнал к открытой вражде.

Не зная всех тонкостей дела, Магаш все же рассказал Абишу о том, что слышал: Оспан сам отправился вслед за Оразбаем в город, со словами: «Пусть хоть сквозь землю провалится, найду его, пригоню!» До того самого дня, когда Оспан сел в седло, воскликнув: «Я покажу ему, как измываться над людьми!» - были лишь интриги, противостояние издали. Это было похоже на закрытую воспаленную рану, которая долго ныла, но сейчас уже готова лопнуть.

- Всякие напасти сваливались на голову нашему отцу, - с грустью сказал Магаш. - Он тяжело переживал их, а они продолжались всю зиму и лето. Жизнь в кочевьях сложна и запутана, любая маленькая беда разрастается, словно степной пожар, и отец не может не замечать этого огня. Как мы ни пытаемся оградить его от всего этого, он сам не может сидеть спокойно: такова натура истинного казаха. Кроме того, нас мало, его сыновей, мы словно подлесок в непроходимой чащобе векового бора, среди чужих недобрых людей. Хотя бы на год оставили его в покое, чтобы он мог заниматься своим любимым делом!

По мере того, как Абиш слушал брата, в душе его нарастало негодование. Он сидел в седле, опустив голову, порой горестно вздыхал. Так стремиться в родной край, чтобы встретить отца и братьев, и узнать, что маленькая кучка злобных людей творит здесь такое великое беззаконие!

- Верно, Магаш, - сказал он. - Пусть только все эти напасти не мешают нашему отцу. Нельзя допустить, чтобы он постоянно был в плену одних лишь горьких размышлений. Жизнь - это борьба, и его окружают зло и коварство, и он, конечно, не может на это спокойно смотреть, но мы должны любыми силами, любыми путями защитить его великое дело. Я скажу и тебе, и Какитаю, и всем остальным: боритесь за нашего ага, боритесь нещадно, насмерть! Помни, что великая правда на вашей стороне! - закончил Абиш, и голос его прозвучал неожиданно громко и сильно в вечерней тишине.

Солнце уже ложилось на горизонт, когда путники увидели вдали большой аул, тот самый, куда и стремились попасть до заката. Теперь они перешли с дорожной рыси на спорый шаг, подойдя к самому берегу реки Шаган, чье извилистое русло огибало подножия гор Чингиз, глубоко вгрызаясь в их белый суглинок. Чуть дальше, за отвесными берегами, расстилались серые каменные россыпи, а за ними - золотистый, щедро освещенный вечерним солнцем луг, у края которого и стоял гостеприимный аул.

Кокпай придержал коня, подождав, пока Абиш нагонит его, и указал кнутом на ослепительно сверкающую гору за рекой.

- Это и есть гора Коныр-аулие, а там и пещера! - сказал он. - Завтра хоть целый день будем там ходить.

Быстро въехав в аул, всадники оказались в самой гуще его обыденной жизни, в разноголосице блеяния, ржания и лая, будто бы все местные ягнята, жеребята и псы разом приветствовали их. Это было владение Байтаса, где жили родные Еркежан - жены Оспана. Тут и остановились путники на ночлег...

Назавтра в полдень они уже встали возле отвесного горного ската, привязав своих коней на калмыцкий манер - голова к голове. Вытянувшись на узкой горной тропе в длинную цепочку, джигиты добрались до пещеры. Вход в пещеру смахивал на узенькую дверцу, здесь тоже пришлось выстроиться гуськом. Возглавлял процессию Кокпай, хорошо знающий Коныр-аулие.

Впрочем, проход вскоре расширялся, открывая высокий, просторный грот, где было свежо, сыро. Кокпай достал маленький факел, навернутый на степной тростник. Все остальные также принялись устраивать себе путеводный свет - заранее приготовленные лучины, масляные коптилки и факелы из пучков чия. То тут, то там в глухом мраке пещеры загорались огни, освещая чьи-то пальцы, половину лица... Шли врассыпную, будто неся в руках золотые звезды, осторожно ступали, внимательно осматривались по сторонам. Чем дальше продвигались, уходя под уклон, тем больше становилась пещера - шире и выше, а вместе с тем - холоднее и безмолвнее. Камни, мерцающие в ручном подвижном свете, напоминали мрачные надгробья, с которых кто-то стер письмена, и мертвое молчание мазара царило вокруг. Казалось, что путников с каждым шагом затягивает загадочная страна, которая представлялась Абишу страной вечного сна.

Дармен, Алмагамбет и Какитай, также никогда не бывавшие в пещере, хоть и пытались порой шутить, продвигались вперед с большой опаской, теснясь друг к другу. Плоский камень под ногой, ничуть не похожий на горные камни снаружи, уходя уклоном, ускорял их шаг, будто бы устремляя в глубокую западню. Магаш подталкивал Какитая вперед, стараясь держаться за его спиной. Кокпай и Абиш, уйдя далеко в глубь этой подземной страны, с тревожным любопытством смотрели вокруг себя и вдруг разом узрели впереди какой-то блеск. «Вода, вода!» - громко закричали они и остановились. Тяжелое эхо понесло под сводом пещеры ответные возгласы: «Вода. вода.»

Вскоре все сгрудились на каменном берегу водоема, чей противоположный край терялся в темноте, однако напоминал о себе громогласным эхом: стоило кому-то заговорить, как голос его тотчас возвращался. Впереди лежала прозрачная, чистая как стекло вода. Опустив свои лучины, путники всматривались в нее, не в силах сдержать возгласы восхищения. Дармен, державший в руке длинную палку, пройдя по берегу, стал мерить глубину подземного озера.