Мгновенно Сержан и Аскар, последовав его примеру, отобрали косы еще у двоих косарей и, выставив их наперевес, лезвиями вперед, двинулись на Азимбая.

Теперь уже Магаш и Дармен стали громко кричать на них:

- Эй, неразумные! Что вы делаете? Бойню тут хотите устроить? Придите в себя - обе стороны! Азимбай, останови своих! Абди, брось сейчас же косу!

Абди и его товарищи косы опустили, но бросать их не стали.

Азимбай соскочил с коня и стоял, темнее тучи, словно загнал весь гнев в себя. Приезжие тоже спешились, все стали большим кругом. Магаш намеренно повел разговор самым спокойным образом, в хорошем тоне. Это должно было попридержать, приугасить ярость обеих сторон.

- Сородичи, меня послал к вам отец мой Абай... Он просил передать, чтобы вы разрешили спор мирно, без ссоры, ругани, драки. Азеке, в первую очередь отец имел в виду тебя. Вот его наказ: «Если хочет иметь сено, пусть покупает. Даст цену по обоюдному согласию. Бесчинствовать же ему не стоит! Мы не одобряем всякое его насилие!» Так передал Абай-ага, твой старший родственник. И ты найди понимание его словам и приди с людьми к согласию!

После таких весомых, убедительных слов, высказанных с благородной сдержанностью, Азимбаю ничего не оставалось, - чтобы не выглядеть мелко и подло, - как отвечать в том же духе и тоне. Свою злобу, упрямство и строптивость он вынужден был укрыть приличными словами.

- Раз Абай хочет так думать, пусть себе думает. Я ничего не имею против того, чтобы в наши споры вмешивался, как посредник, мой старший родственник. Но если Абай приходится мне дядей, то его старший брат, Такежан, - мой отец! И что же мне делать? Абай повелевает «не коси!», отец приказывает «коси!» Он ушел в кочевье, оставив мой аул заготавливать сено. Магаш, дорогой, мырза Такежан не только отец мне, - он старший брат Абая, потому и для тебя - отец! И он приказал: косить здесь...

- Повеление неправедное, содержит произвол и бесчинство. Нас с тем и послал Абай, чтобы не допустить бесчинства.

- Так он считает наши действия несправедливыми? Что же, пусть так считает, но тогда он об этом должен сказать не мне, а своему старшему брату, пусть попробует сам остановить его!

- А ты, Азеке? Будешь косить, пока отцы наши станут выяснять дело?

- Конечно, буду косить. Я выполняю приказ, который дал мой отец. Магаш, ты когда-нибудь сам пробовал противиться воле своего отца? Не было ведь такого? Вот и я такой же. То, что Абай послал тебя ко мне со своим приказом, - это он зря! Не ко мне надо было обращаться, а к мырзе Такежану. Вот мои последние слова, и больше я ничего не скажу, знать ничего не хочу! Все, брат! Мои люди будут здесь косить! - Как отрезав на этом, он пришпорил лошадь и ускакал, оставив посланцев Абая стоять рядом с бедняками-жатаками.

Заговорил один из них, седоголовый, худощавый старик Келден:

- Уа, джигиты, мы увидели воочию и услышали своими ушами и теперь точно знаем, чего ожидать от Азимбая. Ма-гаш, жаным, расскажи Абаю все, что ты увидел и услышал. Мы хотим, чтобы он узнал всю правду. А насчет Азимбая мы сами разберемся... Пусть делает, что ему заблагорассудится, пусть косит наше сено. Поставит стога. Ну, и назавтра же мы перевезем сено в свои дворы. Потом возместим Азимбаю расходы на косарей. Что скажете на это, джигиты?

- Тому и быть!

- Верно!

- По-другому не выйдет!

Все возрадовались, найдя такой простой и, главное, достойный выход из унизительного положения. Один лишь разгневанный Абди никак не мог успокоиться:

- Аттен! Жаль! - вскричал он. - Жаль, нет с нами Базара-лы! Нет нашего батыра! Нам бы сейчас засучить рукава и без оглядки ринуться в бой, сойтись с врагом и расквитаться с ним за все многолетние унижения! О, могучий Базаралы, достославный наш джигит! С тобою рядом мы не оробели бы, -пустили кровушку из наших мучителей! Но без тебя дни наши проходят в унижениях и обидах, о, славный азамат наш!

Прокричав все это, словно плач, Абди сел на землю, поставил перед собой на землю косу, уткнулся головою в косовище. В молчаливой скорби, в унынии, он умолк надолго, и джигиты безмолвно стояли рядом с ним. Магаш высказался коротко:

- На Азимбая-агу и Божья воля не подействует, мы видели. Расскажем все Абаю. Передадим и ваше решение. Но очень прошу, - повремените немного, подождите до ответного слова Абая!

Жатаки стояли молча. Они не знали, что сказать.

Магаш и Дармен сели на коней и собирались отправиться в обратный путь. Косари Азимбая толпой пошли на обед. Когда они проходили мимо, Дармен, хорошо знавший Ису, сына вдовы Ийс, приветливо обратился к нему:

- Иса! Ты добрый джигит. Показал себя достойным человеком. Не захотел сделать зла - и хозяину не подчинился, хотя давно работаешь у него...

- А ты как думал? Я не пес дурной, которого он может науськивать на кого хочет. Нет уж, на злое дело не пойду, хоть ты убей меня! Неужели я мог бы нанести хоть какой-нибудь урон уважаемому Абди? Да никогда на свете! - И с этим он удалился вслед за косарями.

Магаш и Дармен тоже направились по тому пути, каким прибыли сюда. Они уносили в душе не самые приятные чувства от встречи с Азимбаем. Джигитам не терпелось скорее обо всем рассказать Абаю.

Сегодня осеннее небо столь же пасмурно, как и вчера, - в сплошных переменчивых пестрых облаках. Серая юрта, поставленная Абаем и Айгерим, это осеннее жилье, сильно урезанное в размерах для сохранения тепла. В маленькой юрте размещаются хозяин и хозяйка, вместе с ними верная служанка и наперсница Айгерим - Злиха. Растопив очаг посреди юрты, она варила в казане свежину молодого стригунка, забитого утром.

Убранство юрты было под стать наступившим осенним холодам. На пол, на вышитые кошмы-сырмак, разостланы толстые стеганые корпе, сверху брошены пышные подушки под локоть. Вкруговую по стене, для ее утепления, вывешены вплотную друг к другу теплые, добротные, яркие ковры. На месте тора поверх узорчатого сырмака распластаны шкура архара и подстилки из кудрявой мерлушки.

В тесной, но уютной юрте нижняя часть стены выгорожена войлоками, коврами, пол застелен достаточно плотно и высоко, - так что холодная сырость осени не касалась людей, укрывшихся в надежном кочевом жилище. Ярко пылавший желтоватый огонь кизяка в очаге прогревал юрту по всему ее пространству, снизу и доверху, заставляя забыть о сырой, неуютной погоде.

После утренней трапезы, набросив на плечи легкую накидку-купи, подбитую верблюжьей шерстью, надев на голову шапочку-борик из меха козленка, Абай приступал к чтению книг, привезенных из города. Обычно на столе перед ним лежали книги Пушкина, Лермонтова, переводы на русский Байрона, Гете. Абай в эту пору своей жизни читал книги уже постоянно в очках.

По прибытии Магаша и Дармена из поездки к жигитекам состоялся обстоятельный разговор. Поначалу, выслушав джигитов, Абай даже несколько растерялся. Он не понимал, как ему надлежит теперь действовать.

Невеселые думы одолевали его. Для разума это непостижимо, но всякое насилие, похоже, не руководствуется разумом. Оно служит злу и существует извечно, как сама жизнь. Насилие проявляется сегодня в том же виде, что и пятьдесят, сто лет назад... Сумрак зла, никакого просвета... Вспомнились Абаю могилы Енлик и Кебека, их печальные судьбы. Размышляя об этом, Абай представил тех, от которых исходили жестокость, беспощадность, смерть - суть волчий закон. Меняются имена исполнителей этого закона, стихия зла остается та же. В одном случае это был Кенгирбай, в другом - Кунан-бай, сегодняшним днем исповедует волчий закон Азимбай. Когда-нибудь преодолеется ли в душах людей этот звериный сумрак зла?

Размышляя над этим, Абай пришел к соблазняющей, горькой мысли - покинуть их. Уйти в поисках другой страны, другой жизненной среды, нежели эта степная косность. Уйти? - и тут Абай усмехнулся над самим собой. Куда уйти? Он подумал, разумеется, о русской среде, о русском обществе, представление о котором получил через книги... Уйти... Но это следовало сделать, наверное, в более молодые годы, когда отваги и решимости было намного больше. Однако в годы молодости и мысли не приходило, что где-нибудь найдется страна, в которой тебе будет лучше, чем на милой степной родине! Что вокруг тебя может быть людское окружение - дороже твоих родичей. Ну а теперь что? Разве ты думаешь по-другому? А если бы и думал, - куда ты денешь свои годы, разменянные безвозвратно? Поздновато, дорогой, думать о том, чтобы отбросить все былое и вступать в новую жизнь.