- Я хотел спросить у вас - это дело рук доведенных до отчаяния жатаков? Или под водительством Базаралы произошло в степи восстание бедняков? А он сам - сознательно пошел на бунт или в порыве гнева? И как вы смотрите на его набег с высоты вашей поэзии, вашей человечной деятельности, когда вы постоянно защищаете мирных людей степи? И, наконец, что вы скажете об этом как мыслитель, как наш учитель?

Новые вопросы Абиша нелегким грузом легли на душу Абая, осознающего свою особенную ответственность за ответы на них. Читая книги Герцена, Чернышевского, Абай понимал все глубины их мысли, иногда сразу, а порой в продолжение долгих размышлений. Но ответы на вопросы Абиша не восходили светом истины из тьмы самой окружающей жизни. Поэтому Абай продолжал молчать.

Но вот он выкинул из-за губы насыбай, отхлебнул кумыса из пиалы и заговорил, с задумчивым видом двигая тюбетейкой вверх-вниз на лысеющей своей голове:

- На твой вопрос отвечу одно: решимость таких действий зрела в душе многих обиженных людей. Но окончательно решиться на это никто не мог, сознание наше здесь, в степи, еще не пришло к этому. Чтобы призвать русское крестьянство к топору, нужен был Чернышевский. Однако тех, у кого достаточно накопилось в сердце обиды и гнева, было и у нас, в степи, немало. Словом, многие чувствовали, что нельзя покорно сносить все обиды и надо бороться, однако высказать это вслух не могли. Я бы сказал, что и решимости на борьбу не хватало. И дерзкий набег Базаралы оказался неожиданным уроком для всех. У нас в степи еще не понимают, что не жаловаться надо, а драться с оружием в руках. Я много передумал об этом - и скажу вам, джигиты, что поступок Базаралы исходил все же не только от его разгневанного сердца, а родился как вырвавшаяся наружу неудержимая сила народного гнева. Набег Базаралы - это большое, беспримерное событие в нашем краю, и оно послужило во благо народу, пробуждая его. - Высказав это, Абай снова задумался и смолк надолго.

Присутствующие в доме тоже молчали, ожидая продолжения слов Абая. Абиш, в глубокой задумчивости, кивнул самому себе... И снова, переменив позу, Абай заговорил, продолжая отвечать сыну:

- Ты еще спрашивал, сознательно ли Базаралы пошел на это дело... Я-то знал и раньше, что в его душе всегда бродили такие мысли и желания. Ну а побывав на каторге, вернувшись оттуда, он, конечно, вполне уразумел, что ему надо делать. Сознательно пошли в набег и те сорок джигитов, которых он отобрал и призвал. У меня есть знакомый старик-жатак, зовут Даркем-бай, - который носит в своей великой душе все невысказанные страдания и все печали народа, вот он бы мог лучше меня рассказать вам всю подноготную этой небывалой барымты. Ну а на последний твой вопрос, как я, ваш Абай-ага, смотрю на это событие, то вот тебе мой самый краткий и ясный ответ: всеми помыслами и всеми делами своими я на стороне этих людей! -Так завершил Абай свой пространный ответ сыну.

Затем, вновь через небольшое молчание, вдруг встрепенулся и словно преобразился весь: в глазах вспыхнул огонек, речь стала быстрой, горячей:

- И все же я в долгу перед Базаралы! В долгу перед горсткой этих отважных джигитов! И перед всеми другими, неизвестными, которые стоят за ними. Эти люди совершили подвиг. А я обязан - воспеть их подвиг, их смелый поступок и донести эту песнь до людей нынешнего поколения и всех последующих поколений. Но сделать это обязан не только я один, - а все мои юные друзья, молодые акыны, которые находятся здесь! Пишите все! Рассказывайте веским языком поэзии о народных печалях, страданиях! И этим поможете народу осознать свое горе, - затем, чтобы он смог преодолеть его.

При этих словах молодежь так и встрепенулась, подняла свои головы и, воодушевленно переглядываясь между собою, всей душою восприняла наказ своего ага и учителя.

Абиш сполна получил ответы на все свои вопросы. Он был удовлетворен ответами Абая, но сыну хотелось еще о чем-то спросить у отца.

- Последнее у меня, ага! Если посмотреть на то, чем завершилось это дело, то можно с горьким сожалением признать, что Базаралы принес простому народу еще больше страданий. Разве бедняки степи сделали не такой вывод? А вы сами, что думаете по этому поводу, ага?

На этот вопрос Абай тоже не спешил дать ответ. По каким-то своим внутренним соображениям, он сидел и, прищурившись, смотрел на одного только Дармена. Будто увидел в нем, в сияющем молодостью и здоровьем, приветливом лице джигита, самый верный ответ на заданный ему вопрос. Чуть заметно улыбнувшись, он порывисто наклонился к Абишу и молвил:

- Да! Многие столкнулись с еще большей нищетой и обездоленностью. Забрали дойных коров, отняли верховых лошадей - может ли быть большая беда для степняка? И стало бы великой печалью это значительное для степи событие, если оно родило в памяти людей только порицание и отвращение. Но я хорошо знаю, что не только Базаралы, Даркембай, Абылгазы не сожалеют о содеянном, нанеся сокрушительный удар по шайке

Такежана, - но и все сорок джигитов! Многие из них впоследствии ушли в дальние районы Арки и, переменив свой кочевой образ жизни, стали жить оседло и сделались землепашцами. И мой друг-жатак, старик Даркембай, дядя Дармена, тому хороший пример. А ведь он уже стоит на пороге своего семидесятилетия!..

А еще скажу: нельзя о событиях такого значения судить только по тому, насколько хуже или лучше стали жить люди после них. И результатом крупного народного выступления нельзя признавать только успех, приблизивший народ к лучшей доле. И наоборот - считать его безуспешным, если цель восстания не достигнута. А вы только представьте, что действия Базаралы привели бы лишь к приумножению поголовья коров у жатаков и лошадей у жигитеков, и на этом бы все мирно завершилось! Велика ли была бы польза и достоин ли пример для истории казахов? Открылись бы у них глаза, чтобы увидеть свой дальнейший путь? И чтобы это произошло - сколько же «голов лошадей», «дойной скотины», «верблюжьих связок» надо было бы передать бедным людям? Апырай! Разве с такими соображениями надо подходить к этому событию? Если на денежную меру переводить историю, то мы далеко не уйдем и в своем сознании останемся на уровне лавочника-перекупщика!

А что у нас получится, друзья мои, если мы будем все расценивать иначе? - продолжал Абай дальше. - Вот вам пример из истории России. Восстание Степана Разина было потоплено в крови. Крестьянская война Пугачева закончилось тем, что его четвертовали на Лобном месте возле Кремля. Все это печально: если смотреть на события глазами несчастных детей того же Разина или Пугачева, оставшихся обездоленными сиротами, если мерить события лишь ценой обездоленности народа, слезами старых матерей и отцов, - то можно засомневаться в праведности тех, кто выходил на смертельную схватку с царизмом. Но разве истина в этом? Разве не поставила история России на свои достойные места этих страшных бунтовщиков? Так и поступок нашего Базаралы - это не деяние, приведшее бедный люд к еще большей бедности. Это подвиг, который возвысил народ. И в понимании этого - наше с вами пробуждение, и мы должны пробуждать сознание народа, чтобы он стремился к высоким свершениям.

Слова Абая произвели на присутствующих большое впечатление. Глубокая тишина наступила в юрте. Абиш восторженным голосом воскликнул:

- «Из искры возгорится пламя!»

Абай ласково посмотрел на Абдрахмана и улыбнулся.

Аул Абая перекочевал в урочище Кызылкайнар, где, кроме узенькой извилистой речки, немало водоемов с ключевой водою и родников. Пастбища с сочной травою просторны, потому и стоят рядом множество других аулов, прикочевавших вслед за аулом Абая. Из одного только рода Иргизбай их больше десятка, помимо них расположились по всему урочищу стоянки аулов Карабатыр, Аннет, Торгай, Топай.

Аулы теснились на равнине в виду друг друга. Бросались в глаза стоящие на краю аулов черные юрты и дырявые лачуги бедняков. На зеленом джайлау эти нищие жилища смотрелись особенно убого, и, глядя на них, нетрудно было догадаться, каково живется их обитателям.