Абай отметил про себя, что в горячности молодого Дарме-на проявился прежде всего поэт... Горящий взгляд его и глаза удивительно были схожи с глазами ястреба, которого он держал на руке. И как ловчая птица устремлялась к броску и полету, так и душа молодого акына порывалась к высокой мысли.

- Абай-ага! Хочу еще сказать. Позвольте!

- Говори, Дарменжан!

- Оу, сколько раз за сто лет проходившие мимо путники сворачивали сюда к могилам, чтобы постоять возле них и почитать молитвы. Каждый молился, как он мог, как душа его велела. Пусть молитвы их будут благословенны Всевышним! И я сегодня хочу прочитать молитву, но это будет не молитва из Корана. Моя молитва - в память любящим сердцам Енлик и Кебека. Дайте соизволение сотворить ее, мой ага!

- Читай, сынок, - ответил Абай, ласково глядя на юношу.

- Пусть молитвой за души Енлик и Кебека будет песня! -сказав это, Дармен красивым, высоким голосом затянул протяжную песню.

Акыны Кокпай и Шубар, почувствовав некоторое стеснение за выходку молодого Дармена, нарушившего скорбную тишину могил своим пением, вскинулись с двух сторон, порываясь остановить юношу, но Абай властным взмахом руки удержал их. Безмолвно призвал не мешать певцу и слушать его. И все окружение Абая, вняв его повелению, слушало пение с завороженным вниманием.

Дармен пел известную песню Абая «Ты - зрачок глаз моих». В обыденной аульной жизни звучала эта песня в праздничной обстановке, пели ее для душевного увеселения, восславляя человеческую любовь. Но над могилами Енлик и Кебека молодой джигит пел те же слова, - но в такой окрашенности мелодии и голоса, что песня звучала не празднично и весело, а с глубокой скорбью по загубленной любви двух чистых, юных душ.

Магаш и Какитай сразу вняли словам и желанию Дармена и теперь смотрели на своего друга восторженными, любящими глазами. Дармен спел не всю песню, а выборочно те места, где звучали нежные заверения в любви, тоска разлуки или радость встречи ликующих сердец. Но здесь, у могил убитых влюбленных, эти места песни звучали и воспринимались с невероятной по силе скорбью.

Певец умолк, завершив песнь любви как плач по любви. Абай молча, не сказав ни слова, тронул коня, завернул назад и тихо поехал с вершины холма. Все остальные так же молча последовали за ним. Серый, со звездочкой на лбу, упитанный конь Абая ступал неторопливо, плавно, изредка подергивая головой и звеня удилами. Конь словно чувствовал настрой души всадника. Вся группа верховых ехала кучно, теснясь друг к другу. Два серых сокола, сидевших на руках у хозяев без колпачков, вдруг оба разом встрепенулись, подняли и опустили крылья и затем горящими, неистовыми глазами уставились вперед.

На ходу, все еще увлекаемый прежней мыслью, Абай продолжил ее вслух, обращаясь к молодежи:

- Как вы полагаете - горе и муки, испытанные Енлик, так и ушли в небытие, исчезнув вместе с нею, задушенной арканом? Кто сможет рассказать о последних душевных страданиях несчастных? Никто, кроме акынов. Вы сможете поведать об этом в своих песнях! Разве не настало время для этого? Сегодня, в этот пасмурный осенний день, считайте, - к вам прилетел из другого времени печальный, разрывающий душу кюй, и настиг вас у могил Енлик и Кебека. И запомните мои слова: акыну вдохновение надо искать не только на пиру жизни, в радости и веселье, но и в страдании и печалях народа, в тоске и мучениях отдельного человека. Если песнь ваша породнится с правдой жизни, то она далеко разольется по стране, словно вода родника, пробившего путь себе из скалы высоко в горах. И для начала, дорогие мои, почему бы кому-нибудь из вас не выразить в новой песне все, что он пережил сегодня у этих печальных могил? Есть ли среди вас кто-нибудь, кто захочет это сделать? - закончил он свое обращение вопросом ко всем.

Сразу уловив мысль Абая и соглашаясь с нею, Дармен хотел высказать вслух свое решение, но его опередил Шубар.

- Абай-ага, я напишу эту песню! - поспешно воскликнул он.

Не смутившись тем, что его опередили, Дармен с такой же молодой пылкостью возвестил:

- Абай-ага, из уст Шубара прозвучали мои слова! Я тоже напишу песню об этом!

Шубар остался недоволен, лицо его стало напряженным, и молодой акын, язвительно улыбнувшись, молвил:

- Знаешь, друг, слова из моих уст - это все же не твои слова, а мои. И это мое решение. И я напишу песню по собственному желанию, а не по твоему разрешению. Как ты посмотришь на это?

- Пусть решат другие, кто из нас прав! - воскликнул Дар-мен. - Только учти, - все слышали, что я первым сказал о том, что песней надо помянуть убитых влюбленных. Значит, мне первому и сочинять песню о Енлик и Кебеке!

- Ты говоришь так уверенно, словно акын, победивший в состязании. А между прочим, если говорить начистоту, - разве ты стал петь свою песню? Нет, ты спел песню Абая-ага. И я что-то не слышал, чтобы ты сказал, что хочешь написать свою песню про Енлик и Кебека. Об этом сказал первым я! Мне и писать песню!

- Первым вслух произнес ты, но сердцем-то первым высказался я! - настаивал Дармен. - О, Тенгри! Неужели мы не акыны? Надо ли нам цепляться за всякие суетные слова, когда для истины достаточно молчания или просто - тонкого намека?

Ербол ехал между спорящими, посмеиваясь, посматривая на одного, на другого, затем вглядываясь прищуренными глазами куда-то вдаль, в сторону видневшейся впереди синеватой гористой местности. Вдруг он вмешался, не переставая, однако, всматриваться вперед из-под руки, прикрывая глаза от солнца:

- Уай, джигиты! Мне нравится, что вы спорите, кому первому написать стихотворение! Дети мои, это добрый спор! Я вот что вам скажу... если хотите послушать меня, подскажу, как решить его.

Оба джигита воскликнули одновременно:

- Хотим! Подскажите!

- Тогда слушайте меня! Вон там, на гусином лугу, в густой траве на зеленом пригорке сидит стая дроф. У обоих у вас на руках ястребы. Ваши птицы уже давно приметили их. Мы сейчас от них далековато, но ничего, у вас хорошие ловчие птицы, живо достанут их. Только выпускайте одновременно! И у кого из вас ястреб сработает лучше, тому наградой будет вдохновение для написания песни! Идет, джигиты?

- Барекелде! Отлично! - похвалил Абай решение Ербола. -Пусть ястребы состязаются! Но тише! Дрофы отлично слышат на далеком расстоянии!

Джигиты замолкли, и Ербол тоже заговорил тихо, сдерживая голос:

- Чья птица первой сразит дрофу, тот и напишет песню о Енлик и Кебеке! Есть уговор?

Всадники сгрудились кучно, голова к голове стояли их лошади. Шубар и Дармен тотчас дали согласие.

- Пусть так и будет!

- Добро!

- Ну, отпускайте!

Два джигита, выехав рядом, бок о бок вперед, одновременно размахнулись и с силой бросили в воздух своих птиц.

Шубар, проследив за полетом своего ястреба, обернулся к Абаю.

- Значит, ага, на том и порешили?

- Е! Ты только глянь, как птицы рванулись вперед! Вот будет им сейчас потеха! - С этими словами Кокпай взбодрил коня, дернув за поводья, и хотел пуститься вскачь, однако товарищи остановили его с возбужденными возгласами «придержи», «не торопись», «не спугни».

Лишь один Абай, на удивление всем, остался невозмутим и спокоен в эту минуту. Улыбнувшись, он молвил:

- Ербол решил правильно. У меня, однако, есть что добавить. Пока состязаются ястребы, кто первым схватит дрофу, пусть и хозяева птиц посостязаются! Каждый из вас на скаку должен сочинить хотя бы несколько строк нового стиха, а мы потом послушаем. Идет?

- Пойдет! Иншалла! - воскликнули дружно акыны, и кони их с места рванули в карьер.

Шубар и Дармен притирались с обеих сторон к Абаю. Шу-бар возбужденно вскричал:

- Ага! Стих должен быть про ястреба?

Абай на всем скаку обернулся к Шубару.

- Нет, не про ястреба! Ставлю условие: стих не про охоту. Уйти от этого как можно дальше! Стих про старенькую бабушку! В зимнюю ночь, под вой вьюги, убаюкивает маленького внука! Вот тема! Начинайте! - И Абай, довольный, рассмеялся.