- Е-е, никак не могу понять наших казахов! Сами талдычат, не переставая, словно собаки брешут, а меня ругают за болтовню, даже наградили прозвищами: «Жуман-трепач», «Жуман-пустомеля». Это кто же из нас болтун и трепач, уважаемые мырзы? Если все люди, умеющие поговорить, считаются болтунами, то неужели и сам Кунанбай-ходжа, в бытность свою собиравший людей и говоривший перед ними целый день, мог быть назван болтуном? А взять нашего Абе-ке - сегодня он один говорил, и за все время, пока варилось мясо, никому не дал рта раскрыть - разве он не болтун? Не пустомеля? Так что не обзывайте меня больше трепачом, найдутся, как видите, похлеще меня!

Услышав это, Абай от души расхохотался, упираясь кулаком в бок. К нему присоединилась звонким, переливчатым смехом и Айгерим. Засмеялись и молодые гости.

- Уай, аксакал! - воскликнул Абай. - Ты меня развеселил от души! Но хочу тебе сказать, что не обязательно уж очень много болтать, чтобы пустомелей назвали! Достаточно сказать всего одну вещь: «Эй, жена! Какой я умный, что успел с утречка сбегать по-большому!»

Слова Абая вызвали в юрте громкий хохот, бурю веселья. Все знали эту байку. Прошлой зимой, выглянув в дверь и заметив, что быстро портится погода, наметает снег и усиливается ветер, Жуман подозвал свою старуху и с ликованием в голосе воскликнул: «Ты только погляди, жена! Как завьюжило! Апырай, какой я умный, что успел вовремя по.ть!»

Какитай и Дармен так смеялись, что не могли даже нарезать себе мяса, поданного на дастархан. Акылбай, сидевший рядом с отцом, ниже его, склонился к Айгерим и, с улыбкой на лице, зашептал ей в ухо:

- Женеше...

Акылбай, моложе отца всего на семнадцать лет, не называл Абая отцом, тем более, Айгерим - матерью. С детства он привык называть отца - Абай-ага, а к его молодой жене обращался как к старшей родственнице - женге, ласкательно - женеше. Себя считал, скорее, младшим сыном Кунанбая и Нурганым, в доме которых вырос, а к Абаю относился как к старшему брату. С улыбкой, прищурившись, он тихо говорил в ушко Айгерим:

- Женеше, ау, как же глуп этот наш кайнага! Не поймет даже, что помирает, когда смерть уже догонит его! Видели, как его Абай-ага выстегал? Бисмилла! Я бы не желал испытывать на себе такие шутки, пока мне мила жизнь!

Еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, Айгерим отворачивала лицо от старого шурина, Жумана, делая вид, что разговаривает со своей служанкой Злихой, сидевшей за ее плечом. А Жуман тем временем, уже не помня, что над ним посмеялись, усердно набивал брюхо нежным мясом жеребенка, отрезая от окорока изрядные куски. Наконец, насытившись, запив еду горячим бульоном из деревянной крашеной чаши, Жуман снова заговорил:

- Ну что, вдоволь потешились надо мной? А теперь я вам скажу такое, что вы перестанете смеяться! В последнее время я все не мог понять - отчего это так осмелел род Жигитек? Недавно ведь я жаловался тебе, Абай: «Один из их аулов, кочуя по долине Колькайнар, стравил своей скотине большой стог моего сена». Так вот, милые-дорогие, эти жигитеки, знаете ли, совсем обнаглели. Стали вторгаться на земли Иргизбая. Посмели пререкаться с самим Азимбаем, голодранцы нищие! Говорят, стали сбиваться в стадо и мычать, как коровы, напуганные волчьей стаей. Но если Азимбай - один из самых достойных людей рода Иргизбай, то кто такие они перед ним - эти оборванцы из Жигитека? С кем они собираются тягаться?

При этих словах Жумана молодой Дармен фыркнул и проговорил неторопливо, внимательно глядя на старика:

- Вот вам еще один пример того, какими могут быть разными истина, правда... Об этом и говорил Абай-ага.

На говорившего Дармена старик Жуман даже не обернулся. Он пытливым взором уставился на Абая. А тот самым откровенным образом отвернулся от Жумана и перестал обращать на него внимание. И тогда Жуман возвысил свой и без того излишне громкий голос:

- А теперь слушайте все! Да повнимательнее! Недавно на краю нашего аула спешился гонец, ехавший в сторону аулов Жигитека. Он чуть не лопался от радости, сообщая нам новость, и требовал суюнши! Этот гонец был жигитек из рода Тусипа - большеносый Мадияр. Как говорится, он скакал во всю прыть, надрывая глотку и на всю степь оглашая: суюнши! И сказал нам большеносый Мадияр: «Наконец-то и к нам пришел праздник! Кудай услышал нас, увидел слезы всего Жи-гитека. Наш защитник, опора наша, арыс наш возвращается! Базаралы сбежал с каторги и скоро будет с нами!»

Новость Жумана поразила всех в юрте. Абай вскричал: «Да это же замечательная весть!» Молодежь, вскинувшись вослед радости Абая, искренне радовалась.

- Апырау! Неужели он жив и здоров?

- Значит, уцелел наш Базеке!

- Появился вновь, словно на крыльях прилетел!

- Какая радость для родичей!

Жуман не был склонен к радости - его, как и многих ир-гизбаев, новость эта скорее огорчала и тревожила. Но мысли свои он не стал высказывать вслух, а ударился в предположения:

- Если акимами волостей были бы Такежан или Шубар, вряд ли он посмел заявиться в родных краях. А узнал, наверное, что во власти Кунту, услышал, должно быть, что должность ускользнула из рук сына хаджи Кунанбая, то и решился на побег, понадеявшись, что его не выдадут свои. Чему вы радуетесь? Думаете, он вам счастье принесет? Как бы не так! Вы еще почувствуете на себе, на что он способен, злодей! Запомните мои слова!

Тут Абай гневно прикрикнул на него:

- Довольно, аксакал! Перестань зря наговаривать. Если нет у тебя сорокалетней дружбы, не должно быть и сорокалетней вражды. Какую месть ты можешь иметь к Базаралы? Вернулся он живым - иншалла! Слава Всевышнему! Пусть ему сопутствует удача! - говорил Абай, сурово глядя на Жу-мана; затем обернулся к друзьям.

- Вражду и суровость оставим другим детям Кунанбая, а в этом ауле мы воспринимаем весть с радостью! Он всегда слыл славным джигитом в народе. Друзья мои, если вы разделяете мои чувства, то завтра же садитесь на коней и выезжайте в Семипалатинск, встретьте его! Это мое решение и моя воля. Передайте ему братский привет и добрые пожелания, - завершил Абай.

Новость подтвердилась: Базаралы бежал с каторги и вернулся в родные края. На это он решился действительно после того, как волостным акимом был избран Кунту, из рода Бокен-ши. Весть дошла каким-то образом и до его каторги. Оставалась бы власть у Такежана и Шубара, которые и загнали его на каторгу, Базаралы не решился бы на побег и открыто не появился в родном краю...

Избрание Кунту стало полной неожиданностью для многих тобыктинцев. Последние выборы проводил уездный начальник Казанцев, лично прибывший из Семипалатинска. Давно служивший на этой должности, Казанцев хорошо разбирался в политике кочевников в степи и был весьма удивлен тем, что на должность волостного головы вместо кого-нибудь из отпрысков Кунанбая, привычных для уездного начальства, вдруг выдвинули и выбрали из другого рода. Для иргизбаев это было неожиданным ударом, да и сам уездный начальник был весьма недоволен.

Выборы были проведены весной прошлого года в стане Оспана, младшего сына Кунанбая, на джайлау в Пушантае. А перед этим в его родовом ауле Жидебай был созван сбор старшин Чингизской волости, на который пригласили около ста аткаминеров из всех родов Тобыкты. Призывал на сбор Кунанбаев Шубар, тогдашний волостной начальник. Он советовался со своей родней - Майбасаром, Такежаном, Исхаком, сообща они выстраивали козни и плели интриги, выявляя мнения старшин и аксакалов насчет того, кто на предстоящих выборах должен был усесться на место волостного главы. Итак, зарезав ритуальную серую кобылу со звездочкой на лбу, коккаска, и как следует угостив аткаминеров, аульных старейшин, выборных-елюбасы, Кунанбаевы старались перетянуть на свою сторону тех, кто колебался, и подавить всякого, кто противился дать добро их ставленникам.

Объявленным же поводом для схода послужил вопрос о налогах, вернее - сборах с кочевников, которые среди них получили недоброе название черных поборов - карашыгын. Это были не годовые налоги, собираемые русскими властями с каждой юрты, а свои, родовые, денежные поборы, которые собирались теми же волостными и аульными старшинами для того, чтобы устраивать приемы городского начальства в степи, равно как и оплачивать дорожные издержки акимам, биям и аткаминерам, ездившим в город на поклонение начальству. Черные поборы, душившие в основном степную бедноту и средний народ, не касались баев и начальников, которые должны были организовывать приемы и совершать поездки в город, и не определялись по размеру, и не устанавливались по какому-нибудь известному порядку. Все зависело от произвола волостного начальства, кому в карман и шли собранные средства.