Оставалось теперь Какитаю только цепляться за Байма-гамбета, сказителя, повествователя-пересказчика, и молодой акын тем же «тонким голосом» обратился к нему:
- Ойбай-ау, хоть вы заступитесь, Баке! Почему они - сами не знают этого слова, а твердят, что нет такого! Вы помните столько разных историй и повестей, Баке, нет слова казахского, какого бы вы не знали! Так скажите этим невеждам, что есть такое слово - «шон»!
Баймагамбет ответил не сразу. Он долго ехал, нахлобучив тымак на глаза и бормоча себе под нос: «Шон. Шон.» Затем, с присущей ему прямотой и честностью, ответил спокойно:
- Какитай, ты не прав. Ни в одной из сказок или в повестях-хикая не встречается такого слова. Не помню этого слова ни в одном из стихотворений, которые я знаю.
Молодые джигиты издали дружный вопль торжества, полагая, что теперь-то они допекли самолюбивого Какитая, и он или сдастся, или вспылит и невольно выкинет что-нибудь такое, над чем честная компания может веселиться дальше. Однако Какитай не вспылил, но и не подумал сдаваться.
- О, Тенгри всемогущий, ты знаешь истину! - вскрикнул он. -Какитай добьется, чтобы вы все тоже ее узнали! Всевышний поможет мне, а я не успокоюсь, пока не докажу вам! Спрошу у Абая-ага!
Резко пришпорив коня, он пустил его с места в карьер и полетел догонять видневшихся далеко впереди двух всадников, Абая и Кокпая. Вся остальная ватага молодых погнала лошадей быстрой рысью и вскоре достигла головной группы. Там разгоряченный Какитай разъяснял своим возбужденным «тонким голосом» Абаю причину спора. Услышав, что перепалка началась из-за слова «шон», акын Кокпай засмеялся. Казалось, он знал правду в этом споре. Какитай с надеждой посмотрел на него.
Когда подтянулись догонявшие без спешки Ербол с Байма-гамбетом, Абай повернулся в седле в их сторону и спросил:
- Ей, это правда, что вы оба помогали Магашу уложить Ка-китая на лопатки?
Ербол с веселым задором отвечал:
- Когда дело касалось справедливого решения, я не то, что Какитая - и тебя не раз укладывал на землю, Абай. Разве не так?
- Чтобы уложить спиной на землю - ума большого не надо. Но ты лучше истину сначала докажи! Что ты скажешь, если Какитай окажется прав? - услышав такое от Абая, сказанное им со спокойной уверенностью, все оторопели.
Некоторые из всадников даже придержали коней и остановились. Глядя на них, приостановились и остальные, невольно поставив коней полукругом перед Абаем. Он стал говорить:
- У казахов есть имя - Шон. Человек с таким именем и его брат Торайгыр известны были в народе своим редким красноречием. Эти люди из племени Суюндика выделялись среди остальных, как два верблюжьих горба. Никто не мог сравниться с ними в остроумии, их изречения были широко известны по всему Среднему жузу... Но слово это не казахских истоков.
Слово «шон» встречается в старинных песнях акынов Старшего жуза, рода Уйсун. Означает оно - толстый, увалень, крупный. Я полагаю, что поначалу это слово бытовало у киргизов. Но как бы там ни было, - Какитай-батыр одерживает, один над всеми вами, блистательную победу, а вы, стало быть, потерпели от него сокрушительное поражение. Именно его концовка с рифмой на редком слове «шон» делает стихи творением акына, а не ваши обиходные словечки «озяб», «замерз», «побледнело лицо»... - так с улыбкою закончил свою речь Абай.
Отправились дальше. Все были довольны: и победивший в споре Какитай, и побежденные, - довольны новым уроком Абая, преподнесенным им в шутливом, непринужденном разговоре.
Проехали довольно много по выгоревшей за долгое лето долине Ералы. Державшийся чуть впереди, Абай вдруг свернул с дороги и направился к небольшому одинокому холму. Когда всадники въехали вслед за ним на вершину холма, они увидели там две невысокие могильные насыпи, возле которых и остановил Абай своего коня. Могилы почти сровнялись с землей, были едва заметны.
Молодые джигиты вопрошающе посматривали на Абая, который привел их к этим старинным захоронениям. Им было неизвестно, в память каких людей насыпаны эти земляные холмики. Подъехавший к ним первым, Абай молча стоял перед могилами, задумавшись.
В его ровно подстриженной негустой бороде уже пробивалась первая седина. По углам прищуренных печальных глаз темными лучиками залегли морщины. Порой он совсем закрывал глаза, словно пытался вспомнить что-то из событий давно минувших дней.
Два серых ястреба на руках Шубара и Дармена, сидевшие без колпаков, вдруг оба закивали продолговатыми головами, будто ожидали увидеть какую-нибудь затаившуюся дичь. Их золотистые глаза, словно загоревшись огнем вдохновения, уставились в некую точку пространства - ловчие птицы ждали взмаха руки и мощного броска охотника...
Простояв довольно долго у могил, Абай вдруг выпрямился в седле и, не оборачиваясь, поднял над головою правую руку, развернул ее ладонью назад и призывно помахал ею. Он подал знак джигитам, чтобы они приблизились. Когда те подъехали и перестук копыт по сухой земле и по камням утих, Абай заговорил - мягким, глуховатым, взволнованным голосом:
- С тех пор как появились две могилы на этой безлюдной вершине, уже сто раз сменялись, наверное, жаркие летние суховеи на сырые осенние ветра. С далеких тех времен эти могилы безмолвно следят за проходящей внизу людской жизнью. Сменяется поколение за поколением. Могилы эти хранят печальную и жуткую тайну. Когда мне случается бывать здесь, мои родные, я всегда ощущаю чувство неизбывной вины. Дети мои, товарищи мои, мы все в неоплатном долгу перед теми двоими, что лежат в этих могилах... А покоятся здесь девушка и джигит, ее возлюбленный. Звали джигита Ке-бек, а девушку - Енлик.
Так говорил Абай, и речь его была строгой, голос звучал печально.
- Они оба были жестоко убиты своими же соплеменниками, их убили за молодую любовь друг к другу. Они полюбили свободно, и стали жить вместе, нарушив старинные законы степи, которые были суровыми и связывали путами тех, кто хотел любить вопреки этим законам. Они и тогда были, и сегодня остаются - такими же строгими и жестокими. Виновных привязывали к хвостам лошадей и обрекали умирать мучительной смертью.
Абай замолчал, ссутулившись на коне, словно прислушиваясь к шелесту трепещущих низкорослых ковылей, растущих на вершине, и к шуму порывистого холодного ветра осени в пространстве степи. И этот осенний ветер, и типчак-трава, и мятущиеся ковыли - все эти извечные сущности древней Арки словно пели печальную балладу о старинном человеческом горе.
- Уходя от погони, словно загнанные звери, они укрылись в этих горах Орды. Здесь они насладились недолгим счастьем любви. Их ребенок, плод свободных чувств, был отнят у Енлик и Кебека, когда их выследили и схватили. Младенца, завернутого в пеленки, отнесли в горы и, жалобно плачущего, оставили там, на одной из безлюдных высот Акшокы. Рассказывали, ребенок плакал истошным голосом весь день, потом навечно умолк. Он умер вдали от жестокосердых людей, среди горного безмолвия, - закончил свой рассказ Абай.
Молодежь слушала, потупив взоры, глядя на гривы своих коней, с ужасом и скорбью в глазах. Все молчали довольно долго. Первым нарушил молчание Дармен.
- Абай-ага, чье было указание поступить с ними так? -спросил он дрогнувшим голосом.
- Кто убивал их? Кто приказал казнить? - стали спрашивать остальные: Магаш, Какитай...
- Убить повелел Кенгирбай. Да, он самый - предок многих из нас, сидящих здесь на конях. Святой наш аруах, Кенгир-бай. В те дни он властвовал в нашем роду, - ответил Абай и пристальным взглядом обвел лица окружавших его молодых джигитов.
Шубар казался сильно подавленным от всего услышанного. Остальные тоже пребывали в молчаливой растерянности. И снова Дармен первым нарушил тишину, гневно вопросив:
- Выходит, святой аруах наш был убийцей молодых?
Абай посмотрел на него сочувственным взглядом. Но слова Дармена сильно возмутили Шубара.
- Ту-у! Знай, что говоришь! - осадил он Дармена.
- Говорю правду! Разве с тех пор ослабела цепь, которой душили наших девушек? Их и сейчас душат! - выкрикнул Дар-мен, сверкая глазами.
