Когда приставы и атшабары, уводившие корову Ийс, выгоняли скотину за край такежановского аула, истошный крик старухи достиг соседнего аула Абая. Услышав этот крик, Дармен, выезжавший оттуда вместе с Баймагамбетом, свернул с пути и галопом прискакал в аул Такежана. Он увидел, как малолетние сироты Исы, громко ревя, идут с двух сторон увлекаемой за веревку, понуро шагающей коровы, держа ее за рога. Дармен знал семью покойного Исы, куда в прошлом году посылал его Абай, чтобы устроить достойные похороны отважного пастуха. Увидев Дармена, старая Ийс вскричала еще громче, заплакала отчаяннее.

- Родной, заступись! Что будет с нами, светик мой?

Дармен, спрыгнув с коня, бегом устремился к Далбаю.

- Кровопийцы! Отдайте корову! - яростно крикнул Дармен. -Не видите - дети?!

- Пошел прочь! - рявкнул Далбай и замахнулся камчой.

Дармен быстро выхватил нож из ножен и одним махом перерезал веревку, за которую, в общей связке с другой скотиной, тащили серую корову. Она, словно быстро сообразив, повернулась назад и бегом побежала обратно к аулу. В это мгновенье, жутко матерясь и размахивая плетками, кучей наскочили урядники и атшабары: Утеп, Жакай, Кабанкарин. Кабан хлестнул плетью Дармена по голове. Дармен тоже стал отмахиваться плетью. Однако он был пеший, противники же на конях. Лицо Дармена окрасилось кровью. Увидев это издали, Баймагамбет с места рванул галопом и, примчавшись на помощь, закрыл собой джигита. Но его стали оттеснять в сторону Утеп, Жакай и другие. Увидев, что ему не справиться со всеми, Баймагамбет поскакал к аулу Абая, в виду которого происходила эта схватка.

А уже навстречу ему несся во весь опор Абиш, размахивая над головою камчой. Заметив кровь на лице Дармена, Абдрахман весь побелел от ярости. Подскакав к Кабанкарину, он перехватил за кнутовище его камчу и с такой неожиданной силой дернул в сторону атшабара, что тот вылетел из седла и грохнулся на землю. Увидев перед собой джигита в военной форме, Кабанкарин совершенно растерялся, изрядно струсил и стал отползать в сторону.

Пристав Сойкин издали увидел потасовку, из-за которой движение растянутого стада задерживалось, и, хрипло матерясь, отведя для удара руку с зажатой в ней плетью, помчался в сторону дерущихся степняков - усмирять, бить, приводить в порядок. Поравнявшись со старой Ийс, которая кинулась бегом вслед за своей коровой, пристав с ходу ударил старуху. В тот же миг на него наехал Абдрахман, схватил его коня под уздцы.

- Свинья! Ах ты, свинья! - бешено крикнул Абиш.

Услышав слова на русском, увидев перед собой человека в юнкерской форме, Сойкин растерялся. Но быстро опомнился и хрипло проревел:

- Кто такие?! Откуда бунтовщики! Я вам покажу сейчас!

В это время подоспел Абай.

Одновременно подъехали Никифоров на тарантасе и сопровождавшие его верхом бии. Набежала и большая, шумная толпа плачущих женщин, разъяренных мужчин. Со всех сторон, окружив повозку, степняки стали с угрозами подступаться к начальству и своим биям, Такежану и Жиренше. Абай прикрикнул на них:

- Не видите? Сейчас разгорится пожар. И первыми сгорите вы! Уносите ноги, пока живы! Скорее! А с чиновником буду говорить я!

Абай яростно напирал на биев, и, увидев его в таком гневе, Жиренше и Такежан стали заворачивать коней. Никифоров, наблюдая это, изрядно перепугался. Толпа разъяренных кочевников все ближе подступала к нему. Увидев гнев Абая, слыша его крики, толпа возбудилась еще больше. И тогда Никифоров громким окриком стал осаживать своих людей - Кокшолака, Сойкина, Кабанкарина. Атшабары отступили...

Абай давно был знаком с Никифоровым. А прошлой ночью они в ауле Такежана успели поговорить за ужином.

Разговор в основном шел о том, чтобы сбор налогов в степи прошел законным образом, без нарушений и местнического произвола. Обычно уверенный в себе, властный чиновник Никифоров в этот раз держался крайне сдержанно, даже нерешительно. Ему не нравился разговор, не по душе ему был и сам Абай, но, не желая ссориться с сильным родом Кунанбаевых, чиновник согласился заночевать в ауле Такежана. Действуя тайно, через урядника Сойкина и старшину Жаманка-рина, он мог бы отхватить от черных поборов немалый кусок, и ради этого готов был закрыть глаза на то, что вместе со сбором царских налогов местная власть собирает и «черный» налог, устанавливая его размеры по собственному произволу.

Но открытое заступничество Абая за бедное население испугало и насторожило нечистого на руку чиновника.

В ночном разговоре Абай добился ясности в том, что от черных поборов освобождаются все неимущие, и поборы перекладываются на богатых. Никифоров пообещал это, опасаясь решительных выступлений Абая против него уже в городе.

И сегодня, во время назревающего бунта, Никифоров остановил своих урядников и конвой, готовых приступить к расправе над отчаявшимися ограбленными бедняками.

К тому же немедленно был остановлен «налоговый гурт» и возвращен малоимущим хозяевам весь отобранный скот.

Но чиновник, струсивший перед Абаем, как только они расстались, написал и отправил в город донос на него, обвиняя Абая в разных незаконных действиях...

Прошло несколько дней. В последнее время Абаю все чаще хотелось уединения, он сторонился людей и проводил время в тишине очага Айгерим, читая книги. И сейчас он сидел возле кровати, с раскрытой книгой на коленях, но не читал, а о чем-то думал, уставив печальные глаза в неведомое пространство.

Айгерим занималась по домашности, неслышно передвигаясь по юрте. Она поглядывала на мужа спокойно, без какой-либо тревоги, видя его за его обычным занятием, с книгой в руках. В последние два дня он несколько раз просил ее принести ему карандаш и бумагу, что означало время рождения нового стихотворения. Любящая, внимательная Айгерим давно уже научилась понимать подобные его состояния и благоговейно относилась к ним. Она оберегала его творческое уединение и, храня его душевный покой, не допускала в дом посторонних людей. И даже молодежи из поэтического круга Абая мягко, но решительно заявляла: пишет стихи, собирайтесь без него, в другом месте.

Одинокие бдения Абая проходили в глубоких, печальных, безутешных размышлениях. В прошлую ночь он не сомкнул глаз, до утра ворочался в постели, то и дело тяжко вздыхая.

В иные дни, не находя себе покоя, он по утрам, а иногда и по вечерам, один уходил из аула за прилежащие к нему холмы. Покидая постель раньше всех стариков, мучимых бессонницей, бесцельно бродил по степи, иногда возвращался уже в глубоких сумерках.

Все чаще настигало его душевное безвременье. Печаль его была безысходна. И только приезд Абиша нарушил этих скорбных дней череду. Сила радости в душе Абая на какое-то время взяла верх над его неизбывной печалью.

Но сейчас - вновь с головою его накрыла скорбная волна. В продолжение уже немалого времени она несет Абая в потоках горестных размышлений, и они излились во всех стихотворениях последних лет.

Его переживания были - о людском горе. Безысходная, тяжкая доля людей, пребывающих в невежестве, в нищете, в позоре бесконечных унижений... Такие мысли и состояние души вернулись к Абаю сразу после событий третьего дня, в ауле брата Такежана. Беспощадное противостояние и вражда между богатыми и бедными, обездоленными еще раз явились перед ним во всей непримиримости.

Безысходность, беспомощность бедного народа, впавшего в отчаяние от карашыгын и царских налогов, предстала и перед сыном Абая, Абишем, и лишила его сна и покоя в прошлую ночь. Днем он зашел к отцу и откровенно поделился своими мыслями, давно тревожившими его. По мнению Абиша, бунт и насилие тесно связаны между собою, - так же, как и угнетенные и насильники. К насильникам относятся все толстосумы, а так же и чиновники, осуществляющие царскую власть. В России их произвол испытывает на себе тьма крестьянского народу. И там ежедневно происходят крестьянские бунты, столкновения с властями. Петербургский рабочий Еремин, старый человек, рассказывал Абишу, что непримиримое противостояние между богатыми и бедными уже скрыть невозможно. Таким противостоянием теперь охвачен весь мир.