- Песня эта русская, называется она «Томнай места».
- «Темное место»? - переспросил Абдрахман и задумался, стараясь вспомнить. - Нет, не слышал... Похоже на вальс. Судя по названию, тебе пришлось услышать эту песню в каком-то темном месте, а? Ну-ка, признавайся, в каком таком «том-най места» ты ее разучил? - стал шутливо приставать к Мука Абиш.
Засмеялись Магаш с Какитаем, явно знавшие что-то. Словно чем-то смущенный, Магаш пошептался со сверстником, затем во всеуслышание громко сказал:
- Е! Видишь, чуткие люди сразу раскусили тебя! Придется тебе во всем признаваться. Айналайын, выкручивайся теперь сам, как знаешь!
Молодежь затихла, стыдясь Абая, которому не было известно о кое-каких их делишках в городе. Однако Мука, казалось, ничем не был смущен. Он преспокойно начал рассказывать:
- Эту песню я услышал в той самой сторонке, где в гостеприимных домах встречаются щедрые на любовь женщины. Одна из таких, совсем молоденькая, скромненькая с виду и невинная, спела эту песню, вся обливаясь слезами. Кто сочинил эту песню, я не знаю, но можно предположить, что ее сочинила сама девушка, попавшая в такое ужасное место...
Никто в доме не стал ни расспрашивать дальше, ни поддерживать этого разговора. Молодежь была охвачена непритворной робостью перед Абаем-ага. Увидев это, Абай шутливо произнес:
- Видать, некоторым и плохие похождения идут на пользу! Твой рассказ явно приводит к такому утешительному выводу, Мука! Хотя должен тебя предостеречь - не всегда дурные приключения могут принести пользу для твоей доброй души! Ты можешь, однако, убедиться в этом, посещая подобные заведения. И нас трудно будет убедить, что это хорошее дело, не так ли, уважаемые?
Так Абай в своем духе выговорил молодежи. Мука и все остальные сидели пристыженные, переглядываясь и смущенно посмеиваясь.
И все же - впервые эта лучшая степная молодежь встретилась с человеком своего поколения, прибывшим издалека, сведущим в высоком искусстве и обладающим большими знаниями. И этим человеком был их старший собрат, такой же, как и они, человек степи - родной Абиш, по которому они столь истосковались!
На другой день люди, встречавшие Абиша, стали разъезжаться. В час утренней дойки кобылиц, собравшись в доме Абая за кумысом, молодежь стала обсуждать, кто куда поедет.
Абдрахман собирался посетить очаг старшей матери, Улжан, скончавшейся в прошлую зиму. Он хотел совершить молитвенное чтение Корана на ее могиле. Также он хотел навестить свою родную мать Дильду, в том же ауле. Вместе с Абишем решили ехать Магавья, Дармен, Какитай, Алмагамбет.
Когда все вышли из юрты и подошли к коновязи, их ожидали оседланные кони. Соблюдая обряд вежливости, Алмагамбет сначала подвел коня старшему, Абишу. После него стали усаживаться в седла остальные его братья и друзья.
Еще вчера ходивший без седла, светло-гнедой с черной гривой и таким же хвостом конь сегодня был богато убран: уздечка украшена чеканным серебром, кавказский узор вытиснен на подпругах, подхвостнике, подседельник обшит синим сукном, прекрасное седло покрыто темно-розовым сафьяном. Вся конская сбруя была прекрасно подогнана к ладному, с подтянутым животом скакуну, достойному молодого джигита. Когда Абиш вскочил в седло, конь под ним слегка присел и, закусив удила, скакнул вперед, затем легко пошел боком вперед, прядая острыми, как камышовые листы, ушами. Абиш с живым вниманием следил за каждым его движением, стараясь в короткой, азартной борьбе привести коня к послушанию. Приостановившись, конь заплясал на месте, гвоздя передними копытами землю.
Впереди толпы молодых людей, вышедших проводить Аби-ша, стояла Айгерим. Любуясь на него, которому было явно по душе укрощение строптивого жеребца, вглядываясь в его разрумянившееся лицо и смеющиеся глаза, - она все же тревожилась за него.
- Айналайын, будь осторожен! Какой дикий нрав у твоего коня, милый! - воскликнула она, улыбаясь, и слегка покраснела, смутившись.
К этому времени все отъезжающие уже были в седлах. Абиш наклонился в сторону Айгерим и крикнул в ответ:
- Не бойся, киши-апа! Конь что надо!
Выехав за аул, конь под Абишем продолжал баловать, выступая боком и скача мелкой иноходью. Но седок не подгонял его, не давал поводьев и предпочитал ехать неторопливо, держась немного в сторонке от остальных спутников. Давно не садившийся на коня, истосковавшийся по степи, по ее вольным просторам, зеленым холмам, чистым рекам и живому воздуху джайлау, джигит хотел сейчас со всем этим встретиться наедине, потому и отдалился от всех. Его душа, полная радостью от встречи с родными людьми, ширилась теперь от счастья свидания с родным краем. Ему казалось, что и весенний джайлау находится сейчас в таком же состоянии радости и молодого счастья, - им наполнен прохладный ветерок, бегущий по волнам свежих степных трав. Да, это и есть счастье! В воздухе нет ни пылинки. Дышится легко, всей грудью, и светоносным воздухом омыта, до первородной чистоты, вся эта великолепная живительная природа! Густой ковыль, главный житель этих степей, покрывал все равнины и невысокие плавные холмы вокруг, раскачивался под порывами ветра, рождая бегущую травяную волну. Серебристо поблескивая под ярким солнцем, эти волны вблизи издавали негромкий шум, тихий шелест - и убегали в сероватую дымку степной дали. Свежие метелки ковыля рассыпали игольчатые искры, и оттого холмы и пригорки испускали призрачное сияние, завораживающее и смущающее душу. Впереди, на пути джигитов, возвышались в едином ряду три высоких холма - Шакпак, Казбала, Байкошкар. Они словно подернуты тонкой светло-голубой дымкой. У подножий этих возвышенностей, в низинах и логах, эта дымка гуще и плотнее. И плотная синева в этих низинах кажется таинственной, скрывающей в себе что-то очень заманчивое. Сейчас путники направляются именно туда, в направлении этих влекущих тайн...
Через некоторое время слева потянулась каменистая гряда из скалистых многорядных увалов - Керегетас.
Яркая зелень ближайшей низины вдруг резко ограничивается, чуть выше, россыпью серых валунов. А еще выше них начинают громоздиться друг над другом продолговатые скальные глыбы. Между ними повсюду кудрявятся плотные кроны стелющейся арчи - горного можжевельника, который растет, тесно прижимаясь к основаниям этих каменных глыб. Некоторые забросанные камнепадом предгорные холмы, сплошь поросшие арчой, похожи на каких-то заросших волосами чудищ.
Иногда среди этого диковатого завала скал можно было увидеть стремительно проносящихся бело-пегих архаров с огромными закрученными рогами. А порой меж округлых валунов проскальзывала длинная огненно-рыжая лиса, - вильнув хвостом, исчезала за камнем, - словно извивающаяся сказочная красная ящерица. Вдруг вновь появлялась и, открыто распластавшись на длинном валуне, замирала, внимательно разглядывая что-то вдали. А то соскакивала на землю и принималась мышковать, прыгая вперед на обе лапы и быстро разрывая землю под кустом арчи.
А в какой-то миг вдруг налетал со стороны громадный бронзовый беркут, гнавший зайца, и осторожная лиса, давно следившая за надвигавшейся смертью, в свисте и буре шумевших крыл падавшей с неба, - вдруг суетливо подпрыгивала и мгновенно исчезала в невидимом проходе между валунов. Издали разглядывая все это в полевой бинокль, Абиш с улыбкой наблюдал за умными действиями лисицы.
Вдруг совсем близко по косогору стоящего на пути холмика пробегал шальной порывистый ветер, перепутывая траву, - и доносился оттуда сладкий, умопомрачительный аромат свежей зрелой земляники, словно дуновение из райской долины - привет от родного края, по которому Абиш истосковался в далеком холодном северном городе.
В Большом доме, где раньше главенствовала Улжан, теперь находилась байбише Оспана - Еркежан. В этом же ауле жила и байбише Абая - Дильда. К этому времени большая часть аула уже откочевала на джайлау за Шакпак. К полудню Абиш в окружении товарищей подъехал к белой юрте Большого дома, и путники спешились...
Когда джигиты, никем не встреченные, привязали лошадей и подошли к белой юрте, изнутри раздался звук горестного женского плача. Несколько женщин, соблюдая годовой ас, оплакивали покойную Улжан. Траурный плач вели две ее невестки - Дильда и Еркежан, с ними были родственницы и соседки. Абиш в первую очередь поздоровался с Еркежан, сидевшей на торе ниже Дильды. Потом только он подошел к матери. Дильда обняла сына, приникла лицом своим к нему и долго, горестно плакала. И Абиш дал волю своим слезам. Утрата великой матери, бабушки Улжан, - это огромное горе, зияющая пустота в сердце, но в плаче своей родной матери Абиш слышал не только скорбь по усопшей, но никак по-другому не выраженные Дильдой боль и горе своей собственной жизни. Сын явно слышал жалобу матери, невинного человека, подвергнутого тяжким страданиям несправедливой судьбою. Абиш никогда и ни с кем не говорил об этом, - но, находясь в далеком, холодном, чужом Петербурге, он постоянно со скорбью и болью на сердце думал о своей матери.
