— Егор Андреевич, — подошёл он ко мне на четвёртый день, — я хочу извиниться за своё поведение в первый день. Я был неправ. То, что вы делаете здесь — это действительно революция. Я многое понял.

Я пожал ему руку:

— Не за что извиняться, Илья Прохорович. Здоровый скепсис — это хорошо. Главное, что вы открыты новому.

Он кивнул:

— Когда вернусь в Москву, буду внедрять ваши методы на Оружейной палате. И других учить.

— Вот и славно, — улыбнулся я. — Это и есть наша цель.

На третий день температура у майора Плешина начала спадать. Воспаление отступило. Рана заживала чисто, без нагноения.

Ричард выдохнул с облегчением:

— Кризис миновал. Будет жить.

Иван Дмитриевич впервые за три дня улыбнулся:

— Ричард, вы сотворили чудо. Спасибо.

Ричард устало кивнул:

— Не меня благодарите. Благодарите Егора Андреевича и эфир. Без них он бы не выжил.

Я посмотрел на спящего майора. Он дышал ровно, спокойно. Лицо уже не было таким бледным. Губы порозовели. Капельницы давали результат.

Иван Дмитриевич повернулся ко мне:

— Егор Андреевич, вы понимаете, что этот случай — не последний?

Я посмотрел на него:

— В смысле?

— Таких, как Плешин, у нас много, — объяснил он. — Агенты, разведчики, курьеры. Они рискуют жизнью каждый день. И многие получают ранения. Не все доживают до помощи. А те, кто доживает — часто умирают от заражения, потому что врачи не умеют оперировать правильно.

Он сделал паузу:

— Ваша лечебница, ваши методы — это спасение для таких людей. Я хочу, чтобы вы обучили как можно больше врачей. Чтобы в каждом крупном городе были специалисты, способные провести такую операцию.

Я кивнул:

— Так уже. Ричард уже обучает лекарей. Николай помогает с теорией. Через месяц уже вторая группа разъедется по своим городам. Будут учить других.

— Хорошо, — Иван Дмитриевич поднялся. — Я доложу наверх. Возможно, будет дополнительное финансирование. Для расширения лечебницы, для покупки оборудования, для дополнительного обучения.

Через неделю майор Плешин окончательно пришёл в себя. Температура нормализовалась, рана затягивалась. Он был слаб, но мог говорить, даже сидеть с поддержкой.

Иван Дмитриевич провёл с ним несколько часов, записывая всё, что тот помнил. Когда вышел из палаты, лицо у него было серьёзным.

— Информация бесценна, — сказал он мне тихо. — То, что он рассказал, изменит многое в наших планах. Вы спасли не просто человека, Егор Андреевич. Вы, возможно, спасли тысячи жизней наших солдат.

Я не знал, что ответить. Просто кивнул.

Если раньше, во времена экспериментов с лампами, цеха напоминали мастерскую безумного, но гениального часовщика, то теперь это было логово зверя. Тяжёлого, железного, голодного зверя, который пожирал стальные болванки и выплёвывал смерть.

Я смотрел на сборочную линию. Термин «конвейер» в этом времени ещё не изобрели, но суть мы с Григорием ухватили верно. Разделение труда.

В начале длинного стола лежали готовые стволы — тяжелые, хищные, с четырьмя широкими нарезами внутри. Их любовно, словно младенцев, протирали промасленной ветошью. Дальше к ним крепили ложа — тёмный, выдержанный орех. Следом шла врезка замка.

Именно здесь, на врезке, колдовали братья Волковы с обученными ими же мастерами.

Я зашел в зал. Шум пневматических приводов и стук молотков сливался в сплошной гул, но мастера понимали друг друга с полуслова.

— Иван, зазор! — крикнул Антон, не отрываясь от верстака. — Ты мне замок сажаешь слишком туго, дерево поведёт!

— Не поведёт, Антоша! — весело отозвался младший Волков, ловко орудуя стамеской. — Орех сухой, как порох, три года лежал. А плотная посадка — это точность боя. Егор Андреевич велел люфтов не допускать!

Я подошёл к ним. Антон, серьёзный до сдвинутых бровей, держал в руках почти готовый штуцер. Он вставил пьезоэлектрический модуль — компактную коробочку из латуни, внутри которой прятался тот самый петербургский кристалл.

Щёлк.

Замок встал на место с сухим, приятным звуком. Никаких зазоров. Словно вырос из дерева.

— Как идёт, мастера? — спросил я, перекрикивая шум соседнего станка.

Антон поднял на меня глаза, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони:

— Тяжело, Егор Андреевич. Кристаллы-то все разные чуть-чуть. Хоть и говорят, что «императорская огранка», а доли миллиметров гуляют. Штангенциркули там не у всех видать есть и вот, от мастера к мастеру есть расхождения. Приходится те, которые имеют отклонения, нашим ювелирам отправлять на доделку. Это время жрёт.

— Но норму держим! — встрял Иван, протягивая мне готовое ружьё. — Гляньте, барин. Красота же!

Я взял штуцер. Он был тяжелее обычного пехотного мушкета, но баланс… Баланс был идеальным. Центр тяжести смещён к казеннику, приклад ложился в плечо как влитой.

Я взвёл курок. Пружина сжалась туго, но плавно. Нажал на спуск.

Щелк!

Ударник ударил по кристаллу. Внутри каморы, видимая через крошечное смотровое отверстие, сверкнула жирная, синяя искра. Не жалкая искорка от кремня, которую может сдуть ветром, а настоящий электрический разряд.

— Зверь-машина, — подтвердил я, возвращая оружие. — Антон, кристаллы, которые гуляют… скажи Григорию. Пусть сделает калибр-пробку. Будем сортировать кристаллы на входе: «группа А», «группа Б». Чтоб сразу до сборки отсеять условный брак, а вы на это время уже чтоб не тратили.

Антон просиял, словно я подарил ему рубль:

— А ведь и правда! Сортировка! Спасибо, Егор Андреевич!

— Смотри, — я взял незаконченный штуцер, показывая ему. — Сначала проверяем посадочное место. Оно должно быть идеально чистым, без заусенцев. Потом примеряем замок. Смотрим, чтобы пьезоэлемент точно совпадал с каналом для искры. Если хоть на волос сдвинут — искра не попадет в запал, осечка будет.

Антон кивал, записывая мысленно каждое слово.

Я двинулся дальше, к столам финальной приёмки. Там следил за всем Григорий. Он превратился в настоящего цербера. Перед ним лежал ряд готовых штуцеров. Он брал каждый, осматривал канал ствола на свет, проверял работу спуска, и если находил хоть малейший изъян — безжалостно отдавал мастерам с пометкой «Брак».

— Не слишком лютуешь? — спросил я, кивнув на отбракованную винтовку.

— Не слишком, — буркнул Григорий, не глядя на меня. — Там заусенец на спусковом крючке. Солдат палец натрёт, дёрнет при выстреле — промажет. А пуля дорогая. И жизнь солдатская, как вы говорите, тоже нынче в цене.

— Правильно, — одобрил я. — Лютуй дальше. На фронте переделывать некому будет. — Отлично. Сколько всего готово?

Григорий полистал тетрадь:

— На сегодня — сто восемь штук. Из них прошли все проверки и готовы к отправке — сто две. Шесть отбраковали.

— Брак куда?

— Два ствола дали не кучный бой при испытаниях — в переплавку. Четыре замка дали нестабильную искру — на доработку, меняем пьезоэлементы.

Ближе к обеду в контору зашёл Иван Дмитриевич. Он выглядел лучше, чем в тот день, когда привёз умирающего майора, но печать тревоги въелась в его лицо намертво.

— Закройте дверь, Егор Андреевич, — тихо попросил он.

Я задвинул защелку. Шум завода стал глуше, но вибрация от работающих молотов всё равно передавалась через пол.

— Плешин поправился и выдал подробности? — спросил я, садясь напротив.

— Еще какие, — задумчиво ответил Иван Дмитриевич. — И то, что он сказал, мне очень не нравится.

— Наполеон?

— Он самый. Плешин видел документы интендантской службы. Знаете, кто такие интенданты, Егор Андреевич? Это скучные люди, которые считают сапоги, сухари и овёс. Но именно по их счетам видно будущее лучше, чем в шаре гадалки.

Он подался вперёд, понизив голос почти до шёпота:

— Бонапарт заказывает карты России. Не приграничных зон, нет. Карты дорог до Смоленска и Москвы. Он закупает тулупы. Он формирует склады провианта в Польше таких объёмов, что хватит прокормить полмиллиона ртов.