Почему я знаю его? Это… Паша! Не говоря ни слова, мой спаситель спешно, но осторожно подхватил меня на руки, как пушинку, и вынес на улицу. Сознание покидало меня, но я отчётливо услышал: «Даже не вздумай так просто помереть, мелкий засранец!».

Имение Залесовых, той же ночью.

— Ты сказал, что всё под контролем, ты…! — Глава рода Залесовых осёкся и сбавил тон, перейдя на озлобленный шёпот. — А что в итоге? Твой человек списан в утиль, а отпрыск Брониных вернулся домой!

Собеседник сидел напротив со скучающим видом. Со стороны можно было подумать, что ему всё равно, но на деле его забавляла эта ситуация. Перед ним стоял среднего роста худой мужчина «за пятьдесят», брюнет с пятнистой сединой. Залесов-старший был на другой ступени эволюции, абсолютно слабейшим созданием, которому никак не дотянуться до уровня могущества столь древнего существа.

Отставив в сторону бокал с виски, гость поднялся и сделал шаг вперёд. В тишине скрипнула половица. Гость смотрел на Алексея Геннадьевича свысока, будто прикидывая, стоит ли спустить с него шкуру за подобную дерзость. Залесов мигом остыл и инстинктивно съёжился, вжимаясь в кресло.

— Не забывайся, барон, — с презрением произнёс гость. — Паренька отравили. Выживет он или нет — Бронины в любом случае объявят войну, а я помогу тебе одержать в ней победу.

— Хорошо бы так…

От былого запала главы рода не осталось и следа. Он понимал, что крупно влип, пойдя на поводу этой твари. От одной только мысли о нём у Алексея Геннадьевича начинали подрагивать колени. Хотя бы потому, что он не мог запомнить ни его имени, ни лица. Да это и неважно. Ему обещали процветание рода, а всё переросло в грядущую войну с его бывшим товарищем. Залесов уже и не помнил, как именно ввязался в эту авантюру.

Гость попрощался и покинул кабинет барона. Тот же, в свою очередь, в яростном бессилии сжал ручки своего кресла, отчего те жалобно затрещали.

— Ничего, — пробормотал под нос Залесов, отрешённо уставившись в одну точку. — Скоро род Брониных канет в Лету, а мы наконец восстанем из этой лужи дерьма…

Я начал приходить в сознание, но тело не слушалось, будто весило тонну. Сил не было даже пошевелиться. В темноте, где-то совсем близко, мама напевала песню, как в детстве.

'Баю-бай, закрой глаза,

Ворон в небе кружит раз,

Тихий голос в ночь летит —

Тени знают все пути…

За окном стоит беда,

Чья-то тень скользит туда,

Не смотри, не говори —

Тени знают все пути… '

Я не мог в это поверить. Этот голос, эта песня… Я ещё сплю? С трудом открыл глаза и повернул голову на звук. Зрение было где-то в расфокусе, но знакомый силуэт я узнал сразу. Тело покрылось мурашками от осознания: это была моя мама! Та, что всю мою жизнь приходила ко мне во снах! Мы в моей спальне! Я помню эту комнату отчётливо, будто прожил здесь всю жизнь…

Мама сидела чуть поодаль в кресле, что-то вязала крючком и продолжала напевать фамильную колыбельную. На вид ей было чуть за сорок, фигура стройная, весьма высокая. Тёмно-каштановые волосы были собраны в массивную косу, переброшенную через плечо. Сидела она ровно, как и положено аристократке.

Мама уже закончила и, видимо, собралась уходить, когда я тихо продолжил:

'Конь по снегу мчит, как дым,

Старый лес стоит немым,

Не шагни в его тени —

Тени знают все пути…'

Она присела напротив, внимательно слушая. Из-под ярко выраженных густых бровей на меня смотрели тёмные, почти чёрные глаза. Глаза, наполненные искренней материнской любовью. Их я вспомнил мгновенно.

Когда я закончил петь, она неуверенно встала с кресла и подошла ближе. Мягко села, проведя нежной ладонью по моей щеке и крепко обняла меня. Слёзы матери катились по моей груди, а мне и самому едва удавалось сдерживать свои. Я был почти уверен — всё взаправду. Только вот не мог даже себе объяснить, как такое возможно.

Ещё несколько раз всхлипнув, мама затихла. Ещё минуту мы просидели молча, в объятиях друг друга. Затем она немного отстранилась и взяла меня за руки.

— Я очень переживала, Янчик… Ты пролежал без сознания неделю… Паша принёс тебя с тяжёлым магическим отравлением.

— Неудивительно, что я руками едва шевелю, тело словно парализованное… — я горько усмехнулся в попытке скрыть удивление.

Сложно было описать свои чувства, когда я понял, что обе мои личности слились в одну. По большей части я жил воспоминаниями из другой, можно сказать, прошлой жизни. Но была ли она? Или это всё мне снилось? А может, снится сейчас?

По лицу матери пробежала слеза, губа едва заметно задрожала. Она посмотрела на меня, вытерла щёку рукой и улыбнулась.

— Ничего, милый. Всё уже позади… Сейчас схожу за отцом и врачом… Виктор Игнатьевич тебя подлатает. — Мама поднялась с кровати и направилась к выходу.

— Я попозже ещё загляну, — улыбнулась она, остановившись на мгновение в проходе.

Вот я и остался наедине с собой. То, что я — Ян Борисович Бронин, было и ежу понятно. Кроме того, в памяти начали проявляться воспоминания этого тела, я бы даже сказал… мои воспоминания?

Происходящее вводило меня в заблуждение, но вывод напрашивался сам собой: как меня занесло сюда, я пока понять не мог, а значит и волноваться не стоило. Решил просто действовать по обстоятельствам. Познакомиться с отцом во второй раз, да и с доктором, быть может, парой слов обмолвиться…

Пока я был один, было время покопаться в обрывках воспоминаний из этой жизни. И узнал я… много чего.

Если вкратце, слова «мелкий засранец» — как выразился Паша, вытаскивая меня из передряги, идеально подходили к образу Яна Бронина. Из того, что навскидку взялось в моей голове, я смог выстроить образ довольно своевольного, мягкотелого юнца, сидящего на шее у родителей.

Следом в памяти всплыл образ отца: строгий, но справедливый. Только вот, сильно уставший от выкрутасов сынишки и особо в него не верящий. Неудивительно. Слишком много несбывшихся надежд было возложено на единственного сына.

Ничего. Подобную репутацию будет исправить непросто, но и я не лыком шитый. Судьба дала мне второй шанс. Шанс прожить яркую достойную жизнь. Но прежде всего, она дала мне семью, и я не могу себе позволить снова её потерять.

В комнате было просторно, но уютно, всего один выход — дверь напротив кровати. Слева располагался камин, рядом с которым стояло два красивых резных кресла и небольшой столик. На стенах, украшенных белоснежной лепниной, располагались странного вида железные светильники, чем-то напоминающие подсвечники. На концах металлических свечей мерцали яркие огоньки пламени. Шторы были плотно закрыты, но сквозь узкую щель виднелась часть окна — на улице была ночь, либо поздний вечер.

Чем больше я осматривал комнату, тем более стойкое складывалось ощущение, что я в ней провёл почти всю жизнь. После той мясорубки в Абхазии чем-то удивить меня было сложно. Впрочем, и тут удивления как такового не было. Да и зачем удивляться? Я либо сошёл с ума и до конца своих дней пробуду в своём особом мирке, либо это всё взаправду и мне предстоит стать новым человеком. Оба варианта меня устраивали.

Сбоку на прикроватной тумбочке стоял манящий графин с водой. Мне стоило титанических усилий просто подползти к нему и кое-как попить, при этом пролив половину на себя. Мышцы совершенно не слушались, можно было списать это на последствия сильного отравления и недельной комы.

Раздался стук в дверь — я чуть не выронил графин из рук. Не заметил шаги… Расслабился?

На пороге появился отец. Память моего нового тела безошибочно определила — это он. Он был уже в возрасте, явно за пятьдесят, почти полностью седой. Держался он ровно, уверенно, а пронзительному строгому взгляду можно было только позавидовать. Одним словом — кремень.

Следом вошёл Виктор Игнатьевич Горелый, доктор, который меня лечил с семи лет. Его я тоже узнал сразу, память подкидывала нужные факты о людях и прочих вещах, будто оберегая мою психику и не вываливая на меня всё сразу. Тем не менее, я планировал сообщить родным о частичной амнезии, во избежание неловких моментов и подозрений.