На начало XVII в. Россия осталась бедным земледельческим обществом; как пишет С. М. Соловьев: «Без развития города, без сильного промышленного и торгового движения, государством громадным, но с малым народонаселением, государством, которое постоянно должно было вести тяжелую борьбу с соседями, борьбу не наступательную, но оборонительную».
Россия вступила в следующий век с полным набором системных ограничений. Цепь неурожаев 1601–1604 гг., когда снег выпадал летом, продолжившаяся и в конце 1600-х (это был, наверное, пик Малого ледникового периода) погрузил страну в хаос. И хотя распашка Черноземья уже началась, но новые степные регионы оставались все еще опасным Пограничьем.
Смутным временем по полной программе воспользовались иноземцы — без которых Русь не дошла бы до такой страшной степени разорения. «Логистика» пожирания Руси разрабатывалась польско-литовскими магнатами, к которым потом присоединился польский король, а затем и шведский монарх. Смута начала XVII в. не была революцией или восстанием низов, как Пугачевщина. Ее вели интервенты и «воры», одичавшее военное сословие, дети боярские и казаки. И прекращена она была с помощью тех ресурсов, организационных и социальных факторов, которые ввел в русскую жизнь Иван Грозный. Смута не развалила Россию на кусочки, потому что феодальный сепаратизм был выкорчеван Иваном Васильевичем.
Результатом неудачи в Ливонской войне и разрухи Смутного времени будет нарастание мобилизационного характера хозяйственной и военной жизни России, который и приведет, в середине XVII в., к легальному прикреплению владельческих крестьян к земле.
Историк С. М. Соловьев из бедности производительных сил государства выводит и огромные социальные тяготы, которые принуждено будет нести русское общество:
«Государство бедное, мало населенное и должно содержать большое войско для защиты растянутых на длиннейшем протяжении и открытых границ… Главная потребность государства — иметь наготове войско, но воин отказывается служить, не выходит в поход, потому что ему нечем жить, нечем вооружиться, у него есть земля, но нет работников. И вот единственным средством удовлетворения этой главной потребности страны найдено прикрепление крестьян, чтоб они не уходили с земель бедных помещиков, не переманивались богатыми, чтобы служилый человек имел всегда работника на своей земле, всегда имел средство быть готовым к выступлению в поход».
Лаконично и четко классик выводит: «Прикрепление крестьян — это вопль отчаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономическом положении».
Фактически дворяне были прикреплены к службе (причем, куда ранее крестьян), а крестьяне к обеспечению этой службы. Только так Россия сможет победить Европу при Петре. Но при всём притом, большая часть территории России, русский Север, Сибирь, южное пограничье остались вне сферы крепостного права, их населяли и осваивали служилые люди, черносошные крестьяне и казаки.
Кстати, Европа того времени отнюдь не представляло область радостного высокооплачивамого труда.
К VIII-IX вв. основная масса бывших римских рабов стала безгласным угнетаемым крестьянством, сохранив прежнее название – servi. Число сервов было значительно пополнено бывшими свободными людьми за счет коммендации. Начиная с империи Карла Великого начинается массовое закрепощение общинников-германцев.
Прославляемые либералами документы начала XIII в., английская Магна Карта и венгерская Золотая булла, как и соответствующие им польские статуты через два века – это не основополагающие акты свободы, а акты порабощения для простонародья, предпринятые оккупационной элитой.
К востоку от Эльбы с XVI в. царило «вторичное крепостничество», обслуживающее европейский рынок и накопление западных капиталов – в общем, являясь периферийной зоной растущего западноевропейского капитализма. Державы центральной и восточной Европы произвели «вторые издания» крестьянской зависимости, причем в таких тяжелых формах, каких не знало классическое средневековье. Цель – максимизация поставок дешевого сырья на западноевропейский рынок в обмен на предметы роскоши. Панщина(барщина) в Польше дошла до 6 дней в неделю, а затем нередко стала занимать всю неделю – крестьянин, потерявший возможность трудиться на своем наделе, получал паёк-месячину; в Венгрии зависела только от произвола владельца, в Трансильвании составляла 4 дня в неделю, в Ливонии нередко занимала всю неделю («Любой барщинный крестьянин работает с упряжкой быков или конной упряжкой каждый день").[19] В Шлезвиге и в середине XVIII в. помещик владел крестьянином как вещью ("Nichts gehoret euch zu, die Seele gehoret Gott, eure Leiber, Guter und alles was ihr habt, ist mein", пер. "Ничто не принадлежит вам, душа принадлежит Богу, а ваши тела, имущество и все что вы имеете, является моим"). В Нижней Силезии утвердилось правило, что «крестьянские барщинные работы не ограничиваются». В Саксонии крестьянская молодежь призывалась, как в армию, на трехгодичную непрерывную барщину. Ничем не ограничена была и власть сеньера над жизнью и имуществом крепостного. "Если шляхтич убьет хлопа, то говорит, что убил собаку, ибо шляхта считает кметов (крестьян) за собак", – свидетельствует польский писатель XVI в. Моджевский. В Дании в XVI в. (как и в Ливонии, и Польше) крестьянами торговали словно скотом. Король Кристиан II пытался отменить это и издал указ: «Не должно быть продажи людей крестьянского звания; такой злой, нехристианский обычай, что держался доселе в Зеландии, Фольстере и др., чтобы продавать и дарить бедных мужиков и христиан по исповеданию, подобно скоту бессмысленному, должен отныне исчезнуть». Однако феодалы свергли Кристиана и продажа людей продолжилась. В Шлезвиге и в середине XVIII в. помещик владел крестьянином как вещью («Nichts gehoret euch zu, die Seele gehoret Gott, eure Leiber, Guter und alles was ihr habt, ist mein», пер. «Ничто не принадлежит вам, душа принадлежит Богу, а ваши тела, имущество и все что вы имеете, является моим»). В Силезии утвердилось правило, что «крестьянские барщинные работы не ограничиваются». В Саксонии крестьянская молодежь призывалась, как в армию, на трехгодичную непрерывную барщину.[20]
Рано избавились от крепостного права только некоторые торговые, в особенности морские торговые страны. Но они заменили крепостничество грабежом колоний и работорговлей, плантационным рабством, пролетаризацией собственного простонародья. Трудящиеся фактически подвергались новой форме рабства – пролетарской, и в него загнано была большая часть населения в самых передовых европейских государствах.
Свирепые наказания стали той дрессировочной палкой, которая превратило население Запада в послушное хорошо управляемое стадо.
С XVI в. Англии существовало свирепейшее уголовное законодательство, направленное против экспроприированных, бродяг и нищих, в котором смертная казнь назначалась за сотни преступлений, начиная с мелкой кражи на сумму в два шиллинга (стоимость курицы). В правление Генриха VIII на виселицу и плаху было отправлено 72 тыс. чел., при Елизавете I – 90 тыс., при населении Англии в 2,5-3 млн. чел.[21] Появляется даже такое интересное изобретение, как «висельное дерево». Те, кто не желал быть повешенным за шею, строили британский капитализм. Почти столь же жестокая система наказания царила и в Германской империи – Каролинский кодекс, Голландии, Франции, Испании, в казалось бы благополучных торговых республиках Генуи и Венеции. На Мосту Вздохов в Венеции вздыхали не о любви.
Любые девиации от предписанного властями образа поведения и образа мысли карались смертью – за «ведьмовство», «колдовство», «ересь»; в чем преуспевали и инквизиционные суды католической Европы, и светские в протестантских странах.
