Нелл влюблена и мысленно примеривается к своему чувству так и сяк, испытывает его – для Нелл это почти теоретический вопрос: смешение радости и боли, уравнение пока еще без намека на сексуальность. Инстинктивно она отваживает других мальчиков.

– Рисуешь по-прежнему? – спрашивает Полли.

– Я теперь больше занимаюсь прикладным рисунком. Для тканей, – отвечает Нелл (Так оно и есть – к отчаянию ее учительницы рисования. Курс по искусству в школе – странный предмет, который не сдать, если вы будете делать что-нибудь по-своему или сами воспитывать свой вкус.). – Знаешь, на деревьях есть такой лишайник с такими красивыми волнистыми краями, и такого чудесного желтого цвета, что просто невообразимо?

– Надеюсь, он тебя не допекает? – спрашивает Полли, кивая на мистера Килдейра, который ей никогда не нравился.

– Допекает? О чем ты? – спрашивает Нелл, и действительно, мистер Килдейр, к его чести, сумел держать свои чувства к Нелл в узде. Или, может быть, он просто ждет, чтобы доходы от питомника перевалили за 100 тысяч фунтов, а тогда он сможет купить участок земли, который давно присмотрел, и заняться вместо собак лошадьми. На лошадях можно заработать больше. Он подумывает о том, чтобы начать жизнь заново с той, что подходит ему больше, чем его жена. Собственно, они не разошлись только из-за Бренды – во всяком случае, так ему представляется, – хотя миссис Килдейр он ни о чем подобном никогда даже не заикался. Но это все другая история, читатель, и довольно-таки мрачная.

– Да ни о чем, – говорит Полли, радуясь, что Нелл не поняла. – Я часто думаю о тебе, Нелл, – говорила она. Сердце у нее доброе и сентиментальное. Нелл просит еще раз рассказать историю о том, как она появилась на Дальней ферме, и слушает очень внимательно. Вдруг обнаружится какой-то ключ к ее прошлому? Но нет.

– Полли, – говорит Нелл, – ты бы мне не помогла?

– Как? – спрашивает Полли.

– У меня нет ни метрики, ни медицинской карты, вообще ничего, – говорит Нелл. – А я хочу получить паспорт. На случай, если мне захочется куда-нибудь поехать. Конечно, потом, пока я никуда не собираюсь. (Как у нее достанет сил расстаться с Деем Эвансом, не видеть больше этих кудрей, этих юных карих глаз?) Но на всякий случай.

– Проще простого, – говорит Полли, и они вместе идут на почту, где есть фотоавтомат, и он выдает две фотографии Нелл, а почтмейстерша расписывается на обороте, и через полтора месяца Нелл получает по почте паспорт. Вот что значит иметь друзей в нужных, пусть и не таких высоких сферах.

Знаете, читатель, по-моему, только хорошо, что Дей Эванс не ответил нашей Нелл той взаимностью, о которой она мечтала. (По-человечески она ему очень нравилась – а кому бы она не понравилась? – но дело в том, что с возрастом он стал интересоваться лицами собственного пола гораздо больше, чем лицами одного пола с Нелл.) Столько девушек – и обычно самые лучшие, самые жизнерадостные – влюбляются совсем юными, выходят замуж совсем юными, а потом лет десять мучаются, прежде чем вернуться на правильный путь, – а тут надо подумать и о детях, а развод отвратительная процедура, а они не получили никакого специального образования и ничего не умеют, хотя и следовало бы, и вся жизнь идет наперекосяк. Да и мальчикам не легче, если вдуматься.

Анджи, как мы знаем, томилась скукой и злостью. И в один прекрасный день Анджи чуть не задохнулась от злости. На Гарри Бласта, который заманил ее в свою телевизионную программу «Искусство сегодня» по Би-Би-Си-2, а затем преподнес ее как богатую дилетантку, которая балуется искусством к большому ущербу художников, и более того – осветил ее так подло, что ни единый недостаток в цвете ее лица не остался скрытым.

Балуется! Я ему покажу «балуется»! – сказала она, как женщина, которая балуется искусством Черной Магии. И распорядилась, чтобы отец Маккромби, который теперь служил у нее и был сторожем при Часовне Сатаны, зажег черную свечу, а то и две, и обрушил проклятия на ныне лысеющую телевизионную голову Гарри Бласта.

Анджи возглавляла компанию, которая называлась «Натура Лолли» и предоставляла натуру и реквизит киношникам и телевизионщикам. Часовня Сатаны пользовалась большим спросом. Тихое удобное место для съемок посреди наводящего жуть леса неподалеку от киностудии «Элстри» с электрическими кабелями внутри и снаружи, так что обычной мороки с освещением практически не бывало. Анджи знала, как поставить дело на прочную основу. Отец Маккромби держал в клетках летучих мышей, которых можно было выпускать – за тонкой, почти невидимой сеткой, – а потом снова сажать в клетки. Он держал пару соколов, которых легко было преобразить в орлов. Человек на все руки. На него самого тоже был большой спрос как на статиста – он был обладателем широкого, складчатого, декадентского лица, которое, если его удачно осветить, выглядело дьявольским, а также пары красных контактных линз, которые (за вознаграждение) он надевал для вящего эффекта. Анджи разрешила ему жить в примыкавшей к часовне кассе и платила ему вполне достаточно, чтобы он мог позволять себе горячительные напитки, мальчиков и длинные священнические одежды, которые любил. Он был ей благодарен, но, как и она, скучал. К тому же он пил. И, пожалуй, зажигая свои свечи и взывая к темным силам, был не так конкретен, как ей хотелось.

Впрочем, на голову Гарри Бласта никакие беды не обрушились. «Дилетантская программа» имела колоссальный успех, и «Искусство сегодня» получило другой час телевизионного времени – самый престижный. Однако беды, видимо, распылились по разным другим направлениям – тем, которые вели к настоящим, наиболее глубоким обидам Анджи и объектам ее мстительной злобы.

Но как подобное можно установить точно? Чары ли отца Маккромби толкнули Клиффорда от ловкого умения не упустить свое к прямой нечестности и лжи? Или причиной были просто давление обстоятельств, смещенные реакции несчастного человека – и то, что произошло, должно было произойти рано или поздно, но неизбежно? Несчастные люди ведь правда утрачивают ясность суждения.

А произошло следующее: когда Гомер Маклински, молодой газетный магнат, поинтересовался довольно посредственным Сера, проходившим через руки «Леонардо», Клиффорд сказал, что ему уже предложили 250 тысяч долларов, хотя на самом деле предложили ему 25 тысяч. «Но что такое ноль?» – подумал Клиффорд. Происходило это в нью-йоркском филиале, где «что такое ноль?» как-то само собой приходит в голову. Маклински посмотрел на Клиффорда странным взглядом и дал ему возможность взять свои слова назад, но Клиффорд не взял. Прежний Клиффорд заметил бы этот взгляд и принял бы меры. Новый Клиффорд, учитывая еще и черные горящие местью свечи отца Маккромби, мерцающие в Часовне Предприятия Сатаны, попросту ничего не заметил.

Анджи, правда, никогда не посвящала отца Маккромби в устремления своей потаенной души, но каким-то образом он проник в них и знал об этом даже больше, чем она сама. Бедная Анджи! Ни один хороший мужчина или хорошая женщина никогда не пытались проникнуть в ее душу, так что выпало это гнусному краснолицему, краснобородому, пучеглазому, а порой и красноглазому скверному отцу Маккромби, она же не нашла ничего лучшего, как допустить его туда. Мир предал Анджи, как она предавала его. Система обратной связи.

Отец Маккромби зажег черные свечи с прицелом на Хелен. Он написал ее имя на бумажке, которую предварительно обмотал вокруг свечи и укрепил капелькой маккромбийской слюны. Это ли, или что-то другое навлекло на Хелен мерзкую полосу бессонниц, полубредовых снов и терзаний из-за поистине гнусных, кровожадных неотвязных мыслей. Они безостановочно кружили в ее мозгу. Среди них были беспокойные, тревожные, деловитые мысли – примерно, такие: вот если бы ей удалось найти Нелл, Клиффорд вернулся бы к ней. И были унылые, гнетущие, фаталистичные мысли: вот, скажем, что потеря Клиффорда была ей карой за потерю Нелл. («Потеря Клиффорда» как будто бы вновь стала значимым понятием.) И, наконец, были ужасные мысли, были кровожадная ярость и ненависть, сфокусированные на маленькой Барбаре – при одном только воспоминании о дочке ее соперницы (ее соперницы? Что это еще за формулировка?) у нее в горле поднимался ком желчи и злобы. А утром она просыпалась с кислым вкусом во рту. И все часы бодрствования хоровод сонных мыслей продолжал свое кружение. Если бы только Барбара умерла, Клиффорд вернулся бы к ней. Вот именно, вот именно! И в уме она планировала смерть девочки – пожар, дорожное происшествие, одичалые собаки… Ужасно! Она понимала, как это отвратительно, но не могла остановиться. (Поразительно, не правда ли? Эта общая наша склонность переносить нашу ненависть, наш гнев с тех, кто их вызвали, на кого-то другого, невинно остающегося в стороне. Будто это неведомо как обороняет нас, мешает нашим проклятиям бумерангом поразить нас самих, как это водится за проклятиями!)