– Вы с Сильвестром вступили в брак? – спросил Клиффорд небрежно, а Элиза в постели рядом с ним вся напряглась: вот слушаешь телефонный разговор и чувствуешь, что теперь вся твоя жизнь переменится, причем не к лучшему.

– Милый Клиффорд, – сказала Анджи, – ты же знаешь, что выйду я только за тебя.

– Весьма польщен, – сказал Клиффорд.

– А ты точно так же относишься ко мне, – сказала Анджи, – иначе почему ты до сих пор не женат?

– Просто не повстречал ту, единственную, – ответил он, изо всех сил стараясь поддерживать шутливый тон. Бедной Элизе было не очень-то приятно услышать подобное, но хуже того: глядя на Элизу, лежащую рядом, с волосами, тщательно растрепанными в огненное облако, застенчивую и одновременно укоряющую, Клиффорд испытал прилив раздражения против себя и Элизы. Что она делает в его постели? Где Хелен? Что произошло между ним и Хелен столько лет назад, что довело его вот до этого? Это она должна была бы лежать в этой постели, причем законной, супружеской постели.

– Клиффорд, – сказала Анджи, – ты меня слышишь?

– Да.

– Я так и думала, – сказала Анджи. – Давай встретимся в «Кларидже» в четверг. Второй завтрак?

Или, может быть, первый? У меня все еще зарезервирован там номер. Помнишь?

Клиффорд помнил. И еще он помнил, что Анджи всегда была вестницей всяких пакостей, касавшихся Хелен, – вбивала клинья, чтобы разорвать их брак.

– А как Хелен? Совсем омещанилась, как я слышала. Но ведь она всегда была серостью.

– Я не знаю, как она, – ответил Клиффорд правдиво. – А почему бы тебе не приехать в Женеву и не повидаться со мной здесь?

– Потому что ты наверняка там с какой-нибудь дурехой, и она будет путаться под ногами, – сказала Анджи. Чтобы позвонить ему, она облеклась в кремовое шелковое неглиже. Стоило оно 799 фунтов по причинам, известным дому мод, его сотворившему, но уж никак не мне. Но оно придавало ей уверенности. А вам бы не придало? (Мне бы придало.) Может быть, на взгляд миллионерши эти 799 фунтов были истрачены не зря.

– К тому же, – сказала Анджи, – теперь, когда у меня на руках все эти акции «Леонардо», я жутко занята. Пожалуй, разумнее будет закрыть женевский филиал. По-моему, он свое отслужил, а по-твоему? Ты завалил рынок своими занудными Старыми Мастерами, и Швейцария в них захлебывается. Они начинают падать в цене. Нет, Клиффорд, современное искусство, вот где самое веселье! Видел бы ты, что вытворяет Сильвестр!

– Предпочту обойтись.

Ее отец умер. Почему-то она ощущала, что имеет право на самое веселье, а веселье для нее подразумевало возможность пакостить Клиффорду. И потому в четверг он был в «Кларидже», а Элиза в слезах находилась на пути в Дублин.

– Не то чтобы ты мне надоела, Элиза, – сказал Клиффорд. – Кому может надоесть такое нежное и юное создание, как ты? Просто, по-моему, все подошло к естественному концу, а по-твоему?

Те из нас, кто был внимателен, не могли не заметить, как Клиффорд во имя любви дарит женщинам в своей жизни только горе и разочарование – и хотя вы, возможно, считаете, что им, этим женщинам, так и надо, во всяком случае сам Клиффорд тоже несчастен. Уделите ему чуточку сочувствия! Клиффорд словно втянут в какую-то космическую игру «передай пакетик», и пакетик передается по кругу, но в нем сокрыт не золотой самородочек радости, и тихости, и прочности, на которые надеются все, а пузырек самых обычных слез. Музыка обрывается, пакетик в руках у вас, падает на пол красивая оберточная бумага, но почему-то больше ничего в ней нет, и тут снова раздается музыка – и Гарри, которого любите вы, теперь любит Саманту, которая любит Питера, который любит Гарри, ну вы же знаете, как это бывает! – и полный слез пакетик передается по кругу.

Клиффорд договорился позавтракать с Анджи Уэлбрук в «Кларидже» в четверг. То есть она предложила встретиться там в половине десятого. В семидесятых было модно проводить деловые встречи за первым завтраком в отеле – словно в доказательство своей занятости и деловитости, хотя реальный завтрак чаще оставался чисто символическим, а кофе, который удавалось выжать из ночной смены, как раз сдававшей дежурство, обычно оказывался холодным и сваренным накануне. Клиффорд прилетел из Женевы утром в среду и день провел в правлении, совещаясь и за телефоном. Его худшие ожидания оправдались: Анджи бесспорно обрела теперь большое влияние как акционер и не собиралась довольствоваться дивидендами, а намерена была активно поставить под сомнение вкус и суждения директоров «Леонардо». Только этого не хватало! Лондонская галерея наконец-то обрела прибыльное равновесие между современными художниками и Старыми Мастерами, практически не связываясь с промежуточными художниками: импрессионистами, прерафаэлитами, сюрреалистами и прочими. Вот разумность такой политики, предположительно, Анджи и хотела подвергнуть критике – не без оснований, поскольку спрос на художников этого промежуточного периода непрерывно рос. Однако она была противницей обычая «Леонардо» устраивать чрезвычайно престижные – хотя не всегда доходные – выставки. Правление во главе с Клиффордом считало, что финансовые протори с лихвой компенсируются сохранением репутации «Леонардо» как практически бескорыстной служительницы общества, строго блюдущей свою честь, и что выставки необходимо сохранить.

Кроме того, Клиффорд пил чай у сэра Ларри Пэтта, который ныне жил среди пыльной роскоши в Олбени. Да, сэр Ларри продал свои акции Анджи. А почему его это интересует? Сэр Ларри запивал сандвичи с огурцами виски, а не чаем. За год до этого Ровена, его супруга, порвала с ним ради молодого человека, который ей в сыновья годится.

– Крайне сожалею, – сказал Клиффорд.

– И я сожалею, – сказал сэр Ларри, – но удивлен был даже больше. Мне казалось, Ровена предвкушает нашу жизнь, когда я удалюсь от дел, но я ошибся. Видимо, я совершенно ее не знал. А какого мнения о ней были вы?

– Я слишком мало ее знал, – сказал Клиффорд.

– А она мне говорила другое, – сказал сэр Ларри Пэтт. – В последние дни, перед тем как покинуть меня, она стала очень словоохотливой.

Вот таким образом Клиффорд полностью уяснил, почему сэр Ларри Пэтт продал свои акции Анджи – для того, чтобы по мере силы-возможности насолить Клиффорду, который провел немало по-юношески приятных дневных часов в постели с леди Ровеной.

Клиффорд доел свой сандвич с огурцами и простился. Улыбки, рукопожатие. Тут в комнату вошла пышнотелая блондинка в пронзительно алом пальто с латунными пуговицами, держа в руке продуктовую сумку от «Харродса», и чмокнула сэра Ларри в старческую херувимскую щечку. Он просиял. Она сказала Клиффорду «здрасьте, как поживаете» на театрально-простонародный манер и прошла в спальню. Клиффорд подумал, что, пожалуй, сэр Ларри отлично устроился. Вина пала на Ровену, все удовольствие досталось Ларри. Достаточно банальные брачные штучки, когда развода ищут оба. Клиффорд почувствовал себя мелким козырем в их игре, одураченным и задетым, а вовсе не виноватым.

Затем Клиффорд установил, что Сильвестр Стейнберг действительно живет с Анджи. Справку эту он получил от Гейри, бывшего любовника Сильвестра, ныне пребывавшего в Школе художеств.

– Сильвестр любит картины больше, чем любит кого-либо из нас, – сказал Гейри печально и кротко. С другой стороны, он был печален и кроток по натуре. – Его заводит Мир Искусства, а не люди. А Анджи варится в том же котле, ведь верно? Если бы у жука-рогача висел на стене Энди Уорол, Сильвестр любил бы жука-рогача.

Эти слова подтвердили то, чего Клиффорд особенно опасался: что Анджи, хоть, возможно, она и жила с Сильвестром, но вряд ли получала от своих с ним отношений эмоциональное или сексуальное удовлетворение, а посему защитой от Анджи они послужить не могли.

Тогда Клиффорд отправился к себе в особнячок на Орм-стрит – превосходное капиталовложение, вполне оправдывавшее плату супружеской паре, которая поддерживала особнячок в порядке все годы, пока он жил в Женеве, не допуская в его стены ни сырости, ни грабителей – и задумался над тем, чем занять вечер. Ему хотелось поужинать с какой-нибудь обаятельной и красивой женщиной, произвести на нее неизгладимое впечатление собственным обаянием и красотой и, быть может, узнать ее поближе на протяжении ночи, дабы, свидевшись с Анджи в половине десятого на следующее утро, он мог еще надежнее занять позицию «бери, что дают, а то и этого не получишь!». Он знал, что это наиболее оптимальный боевой настрой, когда имеешь дело с женщинами, как в сфере эмоций, так и в деловой сфере – и чем искреннее при этом ты сам, тем лучше.