Клиффорд отшвырнул сестру с Ямайки, двух шотландцев-санитаров – всем троим надоело еле-еле перебиваться на зарплату в национальном секторе здравоохранения, а потому они устроились в частную больницу (так, во всяком случае, они объясняли друзьям и знакомым) – и поскольку никто не пожелал сказать ему, где находится Хелен, ринулся по сверкающим пастельным коридорам клиники, распахивая все двери на своем пути без посторонней помощи. Захваченные врасплох несчастные женщины, которые сидели в кроватях в пушистых или оборчатых пижамках, взглядывали на него с внезапной надеждой, словно к ним в последнюю минуту явился их спаситель, их рыцарь в светлой броне, и все можно объяснить, поправить, завершить счастливым концом. Но, конечно, это было не так: он принадлежал Хелен, а не им.

Клиффорд нашел Хелен на каталке в предоперационной, облаченную в белый балахон, с волосами, убранными под тюрбан. Над ней наклонялась сестра, а Хелен была без сознания: ее сейчас должны были вкатить в операционную. Клиффорд сцепился с сестрой, оттесняя ее от каталки.

– Отвезите эту женщину немедленно в палату, – сказал он, – или, клянусь Богом, я вызову полицию! – И он безжалостно защемил ее пальцы в рулевом управлении каталки. Сестра заорала. Хелен не шевельнулась. Из операционной вышел доктор Ранкорн выяснить, что происходит.

– Попался с руками, обагренными кровью! – язвяще сказал Клиффорд, и доктор Ранкорн не мог бы этого отрицать. Он только что разделался с близнецами на довольно позднем месяце, и крови было много. Но доктор Ранкорн гордился своим мастерством с близнецами – его клиника не имела никакого касательства к тем частым случаям, когда при аборте одного близнеца убирали, а другой, не замечаемый никем, кроме своей ничего не понимающей матери, продолжал развиваться все положенные девять месяцев. Нет, если имелся близнец, доктор Ранкорн выпалывал и его.

– Этой молодой даме предстоит обследование брюшной полости по ее собственному желанию, – сказал он. – А поскольку вы не состоите с ней в браке, никакого законного права вмешиваться у вас нет.

В ответ Клиффорд просто его ударил, и правильно сделал. В определенных случаях насилие может быть оправдано. На протяжении своей жизни Клиффорду было суждено ударить троих людей. Первым был отец Хелен, пытавшийся разлучить его с ней, вторым был доктор Ранкорн, пытавшийся отнять у него ребенка Хелен, а до третьего мы пока не добрались, но и там причиной послужила Хелен. Такое уж действие оказывают некоторые женщины на некоторых мужчин.

Доктор Ранкорн упал на пол и встал с разбитым носом. К большому своему сожалению, должна сказать, что никто из его подчиненных к нему на помощь не пришел. Он пользовался всеобщей нелюбовью.

– Пусть так, – сказал он устало. – Я вызову частную машину скорой помощи, да падут последствия на вашу голову.

А когда дверца машины захлопнулась, он объяснил Клиффорду:

– Вы на эту только напрасно время тратите. Эти девицы – последние потаскухи, и ничего больше. Я делаю то, что делаю, не ради денег. Я делаю это, чтобы избавить невинных младенцев от чудовищного будущего и чтобы оградить человечество от генетического загрязнения.

Пухлое лицо доктора Ранкорна после удара Клиффорда стало еще пухлее, а пальцы у него были как красные садовые слизни. Он, казалось, внезапно воспылал желанием заручиться одобрением Клиффорда – побежденные часто ищут одобрения победителей, но, разумеется, надеяться ему было не на что. Клиффорд только еще больше запрезирал доктора Ранкорна за ханжество, но, увы, частица этого презрения распространилась и на Хелен, словно – оставляя в стороне причину, почему она оказалась в клинике де Уолдо – одного того, что она переступила порог этого ужасного и вульгарного места, было достаточно, чтобы замарать ее, причем навсегда.

Санитары скорой помощи внесли Хелен, все еще не очнувшуюся, по лестнице дома на Гудж-стрит, посоветовали Клиффорду вызвать врача и удалились. (Позднее клиника де Уолдо прислала счет, но Клиффорд отказался его оплатить.) Клиффорд сидел рядом с Хелен, смотрел на нее, ждал и думал. Врача он не вызвал. По его заключению ей ничего не угрожало. Она дышала легко и спокойно. Искусственный сон перешел в естественный. Лоб у нее покрывала испарина, красивые волосы закудрявились и слиплись в темные пряди, обрамлявшие ее лицо. Тонкие жилки на висках голубели, густые ресницы бахромой лежали на бледных прозрачных щеках, брови изгибались изящными, но стойкими дугами. Лицам, как правило, требуется одушевление, чтобы сделать их красивыми, но лицо Хелен оставалось безупречным даже в покое. Ничего столь близкого к совершенству картины Клиффорду было не найти. Его гнев, его возмущение угасли. Это несравненное создание было матерью его ребенка. Клиффорд знал, что намек Анджи был нелеп, убежденный силой чувства, которое нахлынуло на него, едва он вспомнил, каким чудом его ребенок спасся от гибели. Первое его спасение. Клиффорд не сомневался, что будут и другие. Слишком ясно он видел, что Хелен способна обмануть, наделать глупостей, проявить полное безрассудство и, самое худшее, полное отсутствие вкуса. Его дитя соприкоснулось так близко, так рано с жутким доктором Ранкорном! А с годами эти качества будут становиться в Хелен все более явными. Ребенка необходимо оградить.

– Я позабочусь о тебе, – сказал он вслух. – Не бойся.

Нелепая сентиментальность! Но, думаю, он подразумевал Нелл, а не Хелен.

Клиффорду в этот день следовало быть в «Леонардо». Выставка Хиеронимуса Босха продлевалась на три месяца. Чтобы обеспечить галерее максимум рекламы и максимум выгоды для себя, надо было успеть сделать очень много. И все-таки Клиффорд продолжал сидеть рядом с Хелен. Он позволял своим пальцам поглаживать ее по лбу. Едва увидев ее, он возжаждал обладать ею, чтобы она была его и ничья больше, и потому что она была дочерью Джона Лалли, и потому что в конце концов это распахнет перед ним больше дверей, чем все миллионы Анджи – но до пытки прошлой ночи он не знал, как сильно он ее любит и тем самым подвергает себя опасности. Какая женщина была когда-нибудь верна? Его мать Синтия предавала его отца Отто полдесятка раз в год, и так всю их совместную жизнь. Так почему же Хелен, почему любая другая женщина окажется вдруг иной? Но теперь появился ребенок, и на этом ребенке Клиффорд сосредоточил все свои упования, всю веру в благородство человеческой натуры, отодвинув далеко в сторону бедняжку Хелен, которая ведь пыталась спасти не только себя, но и Клиффорда.

Хелен пошевелилась, проснулась, увидела Клиффорда и улыбнулась. Он улыбнулся ей.

– Все хорошо, – сказал он. – Ребенка ты не потеряла. Но почему ты не сказала мне?

– Боялась, – ответила она просто и добавила, отдаваясь его заботам: – Тебе придется заниматься всем. Я, по-моему, не гожусь.

Клиффорд, памятуя о «ну просто всех» и о ширящихся талиях, позвонил родителям и сказал, что церковная церемония все-таки отменяется. Он предпочтет сочетаться браком в Кекстон-Холле.

– Но ведь это же муниципальная регистратура и ничего больше! – пожаловалась Синтия.

– Все, кто есть кто-то, женятся там, – ответил он. – Это современный брак. Богу присутствовать не обязательно.

– Достаточно его замены тут на земле, – сказала Синтия.

Клиффорд засмеялся и не стал отрицать. Во всяком случае он сказал «все», а не «ну просто все».

Бракосочетание Клиффорда Вексфорда и Хелен Лалли произошло в Иванов день 1965 года. На Хелен было кремовое атласное платье, отделанное брюссельскими кружевами, и все говорили, что ей бы манекенщицей быть – такая она грациозно-изящная. (На самом деле Хелен в двадцать с небольшим лет была для манекенщицы слишком плотненькой. Только позже, когда беды, любовь и всяческие пертурбации сняли с нее лишний вес, она смогла зарабатывать себе на жизнь именно так.) Клиффорд и Хелен были редкостной парой – его львиные волосы сияли, а ее каштановые волосы кудрявились, и все, кто есть кто-то, присутствовали на свадьбе, то есть за исключением отца невесты Джона Лалли. Мать невесты, Эвелин, сидела на задней скамье в том самом голубом в рубчик платье, в котором она была на приеме, где Клиффорд с Хелен впервые увидели друг друга и вспыхнули взаимной любовью. Она явилась на брачную церемонию вопреки мужу. Неделю, а то и больше он не будет с ней разговаривать. Ну и пусть!