– Так было, потому что вы полагались на других, – сказала Марджери. – Научитесь полагаться на себя.

– Я слишком стара, чтобы меняться, – сказала Хелен, выглядевшая на 18. Марджери засмеялась, но тут кухня наполнилась Эдвардом, Маркусом и Максом, которые требовали чего-нибудь поесть. Они были дорогостоящими детьми. Они привыкли пить апельсиновый сок там, где предыдущие поколения пили воду. Ну вы же знаете, какие нынче дети.

– Мне так противно просить денег у Клиффорда, – сказала Хелен. – Словно все как было. Я не вынесу.

– Так зарабатывайте их сами, – деловито сказала Марджери. – У вас для этого имеется все.

Ну и, конечно, когда Хелен поразмыслила, она увидела, что так оно и есть.

Анджи сказала Клиффорду, когда развод был утвержден, а ее крошка Барбара уже родилась:

– Знаешь что, обвенчаемся на Рождество.

– Нет, – сказал Клиффорд.

– Но почему?

– Потому что это день рождения Нелл, – сказал он. Какой еще Нелл? – спросила Анджи, которая действительно совсем забыла, и Клиффорд чуть было, черт побери, не стал на ней жениться, несмотря на все вышеперечисленное. Естественно, последнее время Анджи вела себя настолько безупречно, насколько было в ее силах, и все-таки на протяжении трех месяцев успела нанять и рассчитать ровно такое же число слуг. У Клиффорда было достаточно времени открыть, что качества, которые по доброте душевной можно было эвфуистически обозначить как требовательность и прямоту, на самом деле сводились к самодурству и грубости, и что характер у Анджи был настолько же скверным, насколько у Хелен хорошим, – но, с другой стороны, она вряд ли будет предавать его с другими мужчинами, так? Или приглашать на рождественский обед своих бывших мужей? И не будет рассеянной, забывчивой, не будет вечно всюду опаздывать, ведь верно? Конечно, нет. Брак Уэлбрук-Вексфорд был желателен во всех отношениях. Он приносил с собой десять золотых приисков, и очень много весьма ценных картин уэлбрукской коллекции, и Клиффорд быстро преодолел свои сомнения.

Но свадьба состоялась все-таки не на Рождество, а в первую субботу января, причем день выдался на редкость сырой и ветреный, так что волосы у Анджи совсем развились, а крупный нос покраснел и особенно бросался в глаза, мы же с вами, читатель, знаем, что Анджи остро нуждается в любой помощи, какую ей способны оказать косметические салоны. Обветренная иссушенная кожа ее совсем не красит – как и белое подвенечное платье, на котором она настояла. Цвет его был беспощадным – голубовато-белым, а не белым, отдающим в желтизну, который к лицу практически всем. Невесты в вопросе о подвенечном платье часто утрачивают всякий вкус, и Анджи не составила исключения. Есть вещи, в которых деньги не подмога. Клиффорд, стоя рядом с ней, вспомнил хрупкую женственную красоту Хелен и запнулся на своем «да!». Но Анджи ткнула его локтем, и слово было сказано. Вот так-то.

Клиффорд и Анджи жили иногда в Белгрейвии (снимали дом помпезно великолепный с чересчур обширными комнатами, для картин в самый раз, но для людей страшноватыми), а иногда в Манхэттене (в башенке небоскреба с видом на Центральный парк, настолько огражденной от посягательства грабителей, что доступ туда на законном основании занимал десять минут). Крошка Барбара находилась в полном ведении чреды английских дипломированных нянь.

Когда ее родители отбывали в Нью-Йорк, Барбара оставалась в отданном под детскую крыле дома в Белгрейвии. Анджи говорила, будто Нью-Йорк опасен для детей, но Клиффорд прекрасно понимал, что девочка ей просто мешает. Беременность свою роль сыграла, ребенок же был вроде ни к чему. Клиффорд уделял Барбаре все свое свободное время. Но он был очень занят и свободным временем практически не располагал. Она была тихой, послушной девочкой и оставалась такой – слишком уж тихой, слишком уж послушной. Новые вексфордовские знакомые были светскими, пожилыми и скучными. Всякие там писатели, художники и чудаки Анджи не интересовали. И Клиффорд томился от скуки и уныния – но, конечно, так ему и надо. Не исключено, что Клиффорд на четвертом году брака с Анджи позволил себе отойти от буквы закона, занимаясь делами «Леонардо» (в Нью-Йорке), именно потому, что был так несчастен.

Это был тот год, когда Нелл, достаточно счастливо устроившаяся у Килдейров в Приграничном питомнике, сдавала экзамены за среднюю школу – искусство, история, география, родной язык, математика, введение в точные науки, понятие о религии, рукоделие, введение в агрономию, французский. Она успевала по всем предметам, кроме математики, и особенно – по французскому языку. «Ты говоришь прямо как урожденная француженка», – хвалила ее учительница. Вы и я, мой верный читатель, знаем, в чем заключалась причина, хотя сама Нелл забыла. Теперь она редко думала о том, что с ней было, прежде чем она оказалась в Руллине, – подростки предпочитают жить настоящим, а прошлое и будущее пусть сами о себе заботятся.

Она интересовалась мальчиком, которого звали Дей Эванс, но ее интерес вверг его в такой благоговейный страх, что тем дело и кончилось. Она была слишком уж сногсшибательна для обычного школьного класса – пышные кудрявые золотистые волосы (постоянная стрижка наголо в детском приюте была очень для них полезна, так во всяком случае утверждает моя парикмахерша), тонкий прямой нос, пухлые губы, ясные быстрые глаза, медленная чарующая женственная улыбка.

Ну а ее единоутробный брат Эдвард и ее два родные брата, близнецы Макс и Маркус? Читатель, кто, собственно, сказал, что дети влюбленных – сироты? Хелен, которую вновь судьба и Анджи лишили Клиффорда, ее единственной неугасимой вечной любви, посвятила все свое внимание детям, и это пошло им на пользу. Эдварду было теперь 12, а близнецам Максу и Маркусу – 8. Трое мальчиков! И у них была еще единокровная сестра, Барбара, дочь Клиффорда и Анджи. В день, когда родилась Барбара, Хелен думала, что умрет от боли, горя и ревности, до того все эти чувства ее душили. Никому в мире не следует ненавидеть младенца, да еще такого тихого, как Барбара, и Хелен это знала и все равно ненавидела. Ничего не могла с собой поделать. Новорожденная отняла у нее Клиффорда, ввергла ее и ее детей в пучину бедствий. Она попыталась объяснить свои чувства Марджери.

– Конечно, она младенец, – сказала Хелен, – но во всем, что произошло, я виню ее.

– Но это же неразумно, – сказала Марджери, женщина на редкость разумная. Ее младенец был окрещен Джулианом, – еще один мальчик в семье, маленький единокровный братик Хелен, дядя Нелл. Нет, вы только подумайте!

– И почему у нее родилась девочка? – сурово спросила Хелен. – Это нечестно. Ей помогает дьявол.

– Но у тебя же была девочка, – сказала Марджери, – у тебя была Нелл.

На мгновение Хелен охватила ненависть к мачехе – как она посмела упомянуть ее девочку! – но лишь на мгновение.

– Меня душит гнев, но какой-то путаный, – сказала она затем, – я даже толком не пойму против кого.

Она вновь поступила в Королевский колледж и проходила повторный курс моделирования и росписи тканей. От этого ей становилось то лучше на душе, то хуже, точно большой кусок жизни был потрачен зря. И кто-то же в этом виноват!

В этот вечер она достала папку, в которой хранила пожелтевшие потертые фотографии Нелл в первые три года ее жизни, и смотрела на них, и впивалась в них глазами, и вновь в ней поднялась уверенность: «Нелл НЕ умерла. Нет, нет! Она живая, такая же живая, как Барбара». И тут Хелен вспомнила про Артура Хокни. Куда он пропал? В старой записной книжке она нашла его служебный номер и позвонила. Ей сказали, что он ушел. И занимается теперь какой-то общественной деятельностью – возглавляет в Гарлеме центр для детей, жертв социального неравенства. Но ей дали его телефонный номер.

Кстати, читатель, экзамена по математике Нелл не сдала. По-моему, нарочно, ради Бренды, своей лучшей подруги. Бренда провалила все экзамены. Но как бы то ни было, отправляясь на этот экзамен, она специально оставила дома своего пузатенького мишку, старенькую жестяную брошку на серебряной цепочке с драгоценным камнем внутри, которую всегда носила на счастье.