Дело в том, что Хелен изменилась. Вспомните, она вышла замуж совсем юной, у нее почти не было времени развить свою личность, выяснить, что ей нравится, а что нет. Она росла рядом с капризным и трудным отцом и затираненной матерью и очень рано постигла детское и тягостное искусство умиротворения – как уцелеть маленькой буферной стране между двумя враждующими державами, все время поддерживая мир ценой себя самой. Затем, пока она была замужем за Клиффордом, волей-неволей его мнения и взгляды стали ее мнениями и взглядами; он превратил ее из безыскусственной (более или менее) девушки в элегантную, осведомленную в разных тонкостях женщину, которая умела разбираться в винах и отличить подлинный ларец начала XVII века от подделки почти не глядя, но вынуждена была предпочитать то, что предпочитал он, презирать то, что презирал он. Затем, когда место Клиффорда в брачной постели занял Саймон, она приняла политические взгляды своего нового мужа, его снисходительный искушенный международный скепсис. Женщинам присуща эта способность поддерживать мир в доме попросту соглашаясь – хотя в конечном счете, естественно, ничего хорошего из этого для них не получается. Они засыпают в смятении духа, просыпаются в смятении духа, и впадают в депрессию.

Но теперь, когда трое мальчиков начнут засыпать ее вопросами, Хелен будет вынуждена находить ответы не Джона Лалли, не Клиффорда Вексфорда, не Саймона Корнбрука, но свои собственные, и они покажутся ей очень интересными, почти полной (но только почти!) компенсацией за горе, утраты и одиночество. Клиффорд (или это Анджи постаралась? С Анджи даже Клиффорд совладать не смог!) теперь разговаривал с Хелен только через адвокатов и вынуждал ее выпрашивать и вымаливать каждый неохотно выписываемый чек на содержание детей. Это было унизительно. Но она понимала, что тут есть и ее вина. Ей были даны таланты, а она их не развила. Она переложила ответственность за свое существование на других, а потом сама же жаловалась. Она была женой, любовницей, матерью и думала, будто этого достаточно. Но ведь из нее не вышло даже хорошей матери – разве она не потеряла Нелл? Не вышло из нее и хорошей жены – разве она не потеряла мужа? Все, на что она годилась, все, чему была обучена, – как ей стало ясно теперь, когда она лишилась положения в обществе, приглашений и элитарных друзей, ибо всем этим была обязана браку с Клиффордом, – так только просить денег, причем и это делала не очень хорошо.

Ну что же! Теперь она решила освободиться от Клиффорда. Она прошла повторный курс. И стала разыскивать старых знакомых, и заняла денег под принадлежащее ей раннее произведение Джона Лалли – набросок утопленной кошки, подаренный ей к ее восемнадцатилетию.

«Выглядит прямо-таки как твоя мать, когда она под дождем возвращается с покупками», – пошутил он (ха-ха!) тогда. Хелен спрятала рисунок на дно ящика, сразу же его возненавидев. Но сантиментами по закладной не заплатишь и с их помощью собственного дела не откроешь. Она вытащила рисунок, отнесла его в банк и оставила там как залог. И вот результат: новый яркий фирменный знак в лондонском модном мире – «Дом Лалли». Ее отец исходил яростью – она позорит свою фамилию. Хелен только смеялась. Когда ее отец не исходил яростью? А к тому же его ярость поутратила былую хлесткость. В «Яблоневом коттедже» каждый день можно было видеть, как он собственноручно кормит из бутылочки младенца Джулиана. У Марджери пропало молоко – во всяком случае, так она говорила. Хелен же про себя думала, что это чистое притворство – пусть-ка Джон Лалли свыкнется со своим новорожденным сыном. Он и свыкся.

Саймон, разумеется, хотел вновь жениться на Хелен. Она засмеялась и сказала: «Хорошенького понемножку!» Она видела, что некоторые узлы просто необходимо развязывать, а не затягивать туже. И вот что интересно, читатель, самый характер красоты Хелен изменился вместе с изменениями в ее жизни. Она больше не выглядела хрупкой и чуточку печальной – теперь она сверкала энергией. Клиффорд, увидев как-то свою бывшую жену в телевизионной программе, был просто ошеломлен. Что с ней произошло? Почему она не чахнет, потеряв его? Анджи сказала, что это одна видимость, а под этим новым глянцем Хелен все та же беспомощная неумеха, никчемная гиря на шее и дочь багетчика, какой была всегда, и переключила программу.

Самолюбие Клиффорда требовало согласиться с Анджи, но, когда следующий чек, который он послал Хелен (с опозданием на три недели, разумеется), был ему возвращен, он задумался и чуть было не навестил ее, но вовремя спохватился: его появление только сбило бы близнецов с толку, поскольку он столь решительно отрицал свое отцовство. И он ничего не предпринял, но только опять Хелен вернулась в его сны, а иногда и крошка Нелл – такая, какой он ее видел в последний раз. Куда Анджи не могла за ним последовать, он уходил со своей истинной женой и своей потерянной дочерью.

Таково было положение дел, когда Хелен снова встретилась с Артуром Хокни. Он приехал в гости с Сарой, теперь его женой, и с псом Кимом, теперь грациозным и ласковым, вполне уместным даже в самой заставленной и дорогой гостиной в стране. Артур приехал неохотно. Он хорошо помнил боль, которую причинила ему Хелен в ту ночь, когда он сидел с ее малюткой сыном, а она не вернулась домой. К чему воскрешать все это? Но, увидев ее, он осознал две вещи: что она изменилась и что он ее больше не любит. Он любит Сару – выяснилось, что Сара вовсе не замена на худой конец. Какое чудесное озарение!

– Мне не удается заклясть призрак Нелл, милый Артур, – сказала Хелен. – В этом вся суть. Если правда это призрак, а не настоящая, живая, живущая Нелл. Артур, пожалуйста, попытайтесь!

– Я ведь оставил расследования, – указал он. – Сюда я приехал на конференцию, посвященную отношениям между расами.

Он тоже успел вернуться в университет, который когда-то бросил, и закончить курс юридических наук.

Тем не менее он попытался. Он отправился в маленький дом миссис Блоттон, но не нашел ее там. Картонка в окне объявляла, что тут проживает миссис А. Хаскинс, Ясновидящая. Миссис Хаскинс была пятидесятилетней, дородной, с обвисающими щеками, басистым голосом и большими усталыми красивыми глазами. Миссис Блоттон, сказала она, удалилась туда, куда Артур за ней последовать не может.

– Куда именно?

– На Ту Сторону Смерти, – ответила миссис Хаскинс. – В Сияние Загробного Бытия.

Бедная женщина, противница курения, скончалась от рака легких, результата пассивного курения. «Из года в год дышала дымом от сигарет своего муженька».

– Очень печально, – сказал Артур.

– Смерть причина для ликования, а не слез, – сказала миссис Хаскинс и предложила Артуру предсказать его судьбу. Артур согласился. Он не верил или почти не верил в ясновидение. Он замечал, что порой ему словно бы известно больше, чем поддается рациональному объяснению, а если ему, то почему не другим? Всегда соблазнительно узнать, а что будет дальше.

Миссис Хаскинс взяла его черные тяжелые руки, поглядела на ладони и отпустила их.

– Вы и сами ее предскажете, – сказала она, и он понял, что означали ее слова – или наполовину понял. Суровый черный юрист, бывший сыщик из Нью-Йорка, конечно, всегда предпочтет довериться собственному профессионализму, чем удобной способности проникать взглядом сквозь кирпичные стены! Он встал, прощаясь.

– Она сама найдет дорогу домой, – внезапно произнесла миссис Хаскинс, шаркающей походкой провожая его до двери. Ее толстые светлые колготки были все в спущенных петлях, под ними узловатыми веревками вздувались варикозные вены, но глаза у нее ясно блестели.

– Кто? О ком вы говорите?

– О той, кого вы ищете. О пропавшей девочке. Она сильна, ох сильна. Древняя душа. Одна из Великих.

И больше ничего Мери Хаскинс не сказала. Но и этого с излишком хватало, как могут подумать те среди нас, кто суеверен.