— Все на твоей стороне остались живы? — Я целую его в щеку, прежде чем вернуться к ящикам. Наконец, я нахожу пинцет и все остальное, что мне нужно, чтобы извлечь пулю. — Я думаю, надо будет наложить швы.

— У меня есть медицинская аптечка со всем необходимым, чтобы наложить мне швы. Если тебе неудобно это делать, у меня есть врач в штате. — Йован стонет, двигая рукой немного слишком быстро. — Нет. Не все на нашей стороне выбрались оттуда живыми.

Я качаю головой, когда он снимает рубашку и показывает пулевое ранение. Когда я вытираю кровь влажной тряпкой, чтобы видеть, что делаю, Йован шипит от боли. Я вздыхаю и пытаюсь быть мягче, но мне нужно смыть большую часть крови, прежде чем я вытащу пулю из его руки.

— Могу ли я что-нибудь сделать для их семей? — Спрашиваю я, вытирая остатки крови с его руки. Рана все еще кровоточит, но уже недостаточно сильно, чтобы я могла попытаться вытащить пулю.

— Хэдли, ты не обязана ничего делать. Их семьям будет выплачена компенсация за все.

Я качаю головой и протягиваю ему свернутую салфетку, чтобы он прикусил. — Я не имею в виду давать им деньги. Я имею в виду помогать им. Готовить для них еду. Позаботиться о детях, если им понадобится вечер отдыха.

— С ними все будет в порядке. — Он кладет салфетку в рот и прикусывает.

— Ты этого не знаешь, — говорю я, завязывая волосы в хвост. — Ты не знаешь ничего из того, что должно произойти. Этим людям теперь придется выживать без человека, который заботился о семье. Самое меньшее, что я могу сделать, это предложить небольшую поддержку в течение следующих нескольких недель.

Дыхание Йована сбивается, когда я направляю фонарик со своего телефона на рану, удерживая его руку неподвижно. Я немного ослабляю хватку, но продолжаю искать пулю. Как только я вижу ее, я хватаюсь за пинцет.

Мое сердце колотится, когда я вставляю пинцет. Я задерживаю дыхание, пока ковыряюсь в нем на секунду, прежде чем пинцет сомкнется вокруг пули. Из раны сочится еще больше крови, когда я вытаскиваю пулю и бросаю ее в раковину.

Он выплевывает тряпку и закрывает глаза. На мгновение он скрипит зубами, когда я вытираю руки полотенцем. Пока я вытираю кровь с его руки, мой желудок начинает ворочаться. Я делаю глубокий вдох, стараясь не чувствовать тошноту при мысли о том, что я только что сделала.

— Остальные медицинские принадлежности в моем шкафу. Верхний ящик в комоде.

Я киваю и направляюсь к его шкафу, роясь в несравненных носках, пока не нахожу маленькую медицинскую аптечку. Когда я возвращаюсь в ванную, Йован вытирает кровь со своего лица. У него распухла губа и темные круги под глазами.

Он выглядит так, словно спал столько же, сколько и я, на протяжении всего этого процесса.

— Хэдли, — говорит он, когда я кладу аптечку на стол и открываю ее. — У тебя руки дрожат. Ты в порядке?

Я делаю еще один глубокий вдох, мое сердце бешено колотится в груди. Иголка дергается в моей руке, даже когда я пытаюсь продеть нитку в ушко.

— Хэдли. — Его тон суров, когда он берет иглу из моей руки. — Тебе не нужно зашивать меня прямо сейчас. Найди минутку, чтобы сказать мне, что не так. Я не хочу никаких других уродливых шрамов.

Несмотря на панику, которая продолжает накатывать на меня волнами, я смеюсь и опускаю тему. — Я не знаю, с чего начать.

— С самого начала, было бы не плохо.

Я провожу рукой по волосам. — Я не знаю. Я продолжаю думать, что буду такой же, как мои родители.

— Ты не наркоманка.

— Нет, но как ты думаешь, где я научилась вытаскивать пули из людей? — У меня немного сжимается грудь. — В моего отца стреляли раз или два. Может быть, даже больше. Я, честно говоря, не помню. Они заставляли меня вытаскивать пулю потому что у меня были маленькие пальцы. Я смогла проникнуть туда лучше, чем пинцет. Теперь посмотри на меня. Я все еще занимаюсь тем же дерьмом, только с мужчиной, гораздо более опасным, чем они когда-либо были вместе взятые.

— Ты действительно думаешь, что я сделал бы что-нибудь, чтобы причинить тебе боль, Хэдли? Потому что, если ты так думаешь, тогда, нам нужно долго и упорно говорить о том, куда пойдут эти отношения.

— Нет. Я не думаю, что ты причинил бы мне вред, но я действительно думаю, что я по уши в дерьме. Я кручусь вокруг картеля и знаю, что они тоже это сделали. Я продолжаю думать, что нахождение рядом с картелем разрушит мою жизнь так же, как это разрушило их.

Йован хватает меня за руку и притягивает к себе. Он тянет меня вниз, пока я не оказываюсь у него на коленях. Когда я осторожно устраиваюсь, он обнимает меня за талию.

— Я знал твоих родителей. По крайней мере, я знал о них. Однажды они пришли ко мне и попросили простить их долг.

Я с трудом сглатываю. — Им простили долг?

Йован грустно смотрит на меня. — Никому не прощают долгов. Особенно сейчас. На тот момент я возглавлял картель всего пару лет. Я не мог показаться слабым, как бы они ни умоляли. Я должен был убедиться, что люди знают, что я не тот человек, которого можно облапошить или использовать в своих интересах.

Я не знаю, что об этом думать и как это обработать. Рука Йована скользит вверх-вниз по моему боку, когда он целует меня в плечо.

— Это был второй раз, когда они пришли ко мне. Это был последний раз, когда я видел их перед смертью. Честно говоря, я давно забыл о них. Они были просто двумя наркоманами в длинной очереди других, которые хотели получить больше наркотиков за меньшие деньги.

У меня перехватывает дыхание, и я встаю с его колен. Мои руки все еще дрожат, когда я беру тряпку и вытираю остатки крови, которая начинает собираться на его руке.

— Хэдли, когда они увидели меня в первый раз, они попросили ссуду. Я дала им ее. Они сказали мне, что у них есть дочь, которую им нужно содержать. Показывали мне твою фотографию.

Я сдерживаю слезы, которые угрожают пролиться, когда откладываю ткань и беру иглу. — Я не знаю, что на это сказать. Честно говоря, я не понимаю, к чему ты клонишь. Единственный раз, когда им было не наплевать на меня, это когда я была им для чего-то нужна. В ту секунду, когда я перестала быть им полезной, я перестала иметь значение.

— Суть в том, что ты совсем не похожа на своих родителей. Ни капельки. Ты не приходишь в картель с просьбой. Ты могла бы в любой момент попросить у меня денег на свое обучение, и я бы с радостью отдал их. Вместо этого ты работала ради всего, что у тебя есть.

Я вдеваю нитку в иглу и делаю еще один глубокий вдох, прежде чем начать зашивать рану. — Я не знаю об этом. Иногда, когда я смотрюсь в зеркало, я вижу их отблески. Они — самая сложная часть меня.

— Нет, — говорит он, морщась, когда я слишком туго провожу иглу. — Самые твердые части тебя — это ты сама. Это то, что произошло, когда ты пережила то дерьмо, через которое тебе пришлось пройти. Они сделали тебя такой, какая ты есть, и они сделали тебя женщиной, которая позаботится о том, чтобы у нашего ребенка была самая лучшая жизнь из возможных.

Первая слеза скатывается по моей щеке, когда я заканчиваю накладывать ему швы. — Спасибо тебе за это.

— Я серьезно, Хэдли. Когда я думаю о том, чтобы завести от тебя ребенка, я думаю о том, каким счастливым будет этот ребенок. Ты будешь любить его, и это лучшее, что когда-либо могло случиться.

Я вытираю остатки крови и улыбаюсь, хотя мое зрение затуманивается от слез. — Спасибо, что сказал это.

— Пошли, — говорит Йован, вставая. — Мне бы не помешал душ, чтобы смыть остатки крови. Ты могла бы помочь мне и сосчитать мои синяки.

— Я сделала это, когда тебя избили в последний раз. — Я даже не могу в это поверить, когда увидела его тем утром. Как он вообще добрался домой один, выше моего понимания. Я качаю головой. Он лег ко мне в постель после нашей ссоры и не произнес ни единого слова о своей боли, пока обнимал меня всю ночь напролет. Этот мужчина может удивить меня так, как я даже представить не могу. — Я не уверена, что хочу сделать это снова, — говорю я, целую его в щеку и собираю окровавленные принадлежности. — Что ты хочешь с этим сделать?