— Как я уже сказала, дерьмовое детство повлияло на то, каким человеком я являюсь сейчас.

— Значит, ты никогда не пьешь?

Я пожимаю плечами. — Я этого не говорила. Я только согласилась, что я не большой любитель выпить. Время от времени я выпиваю бокал вина, но на этом все.

— Хорошо, тогда почему ты была в том доме?

Я съедаю еще немного крабового соуса, чтобы потянуть время. Когда он выгибает бровь и снова начинает крутить ленту, я знаю, что он теряет терпение.

Я не могу решить, счастлива ли я от того, что нажимаю на его кнопки так же сильно, как он нажимает на мои. Ему нужно понять, что он не контролирует меня, даже если мне действительно нужны его деньги.

Кроме того, выводить его из себя — часть моего веселья.

Есть что-то такое в том, что я вижу, как он теряет хоть на дюйм контроль, от чего по моему телу прокатывается волна вожделения. Я хочу увидеть, как он выйдет из-под контроля, прижав меня к стене, когда он войдет в меня.

— Что бы ни творилось у тебя в голове прямо сейчас, это заставляет меня думать, что ты замышляешь что-то недоброе, — говорит Йован мягким и страстным голосом, наклоняясь через стол.

— Ты, кажется, говорил, что я не могу играть с большими мальчиками? — Я мило улыбаюсь ему и наклоняюсь вперед, мое лицо в нескольких дюймах от его. — Разве это не означает, что я замышляю только хорошее?

— Перестань увиливать от ответа, Хэдли. Что ты делала в том доме?

Я приподнимаю бровь, услышав разочарование в его тоне. — Почему это так важно для тебя? Ты, кажется, очень интересуешься этим домом.

Он тяжело выдыхает, его рука сжимается в кулак, прежде чем расслабиться. — Мне нужно напомнить тебе, что пятьсот долларов зависят от твоего сотрудничества?

Я с трудом сглатываю и прикусываю язык, когда официант возвращается в зал с нашей едой. Я не утруждаю себя тем, чтобы притронуться к своему бургеру, и смотрю на Йована, обдумывая, как много я должна ему сказать.

Если он копнет достаточно глубоко или спросит Карлоса обо мне, у него будет вся история. Будет лучше, если я расскажу ему то, что хочу, чтобы он знал, чем позволю ему копаться в моей жизни.

— Я там жила до смерти родителей, — Говорю я, не называя причины, по которой я посещаю этот дом. Мне не нужно, чтобы он знал, что я скучаю по дому, где моя жизнь рушилась снова и снова.

— Хорошо, значит, ты раньше там жила. Это все равно не объясняет мне, зачем тебе идти в сгоревший и заброшенный дом после работы.

Я пожимаю плечами и беру свой бургер, откусывая большой кусок, пытаясь придумать причину, по которой он не сразу раскусит меня.

— Я пошла туда, потому что думала о том, чтобы, наконец, сжечь его дотла.

Он вздыхает и разламывает перед собой одну из крабовых ножек, прежде чем обмакнуть ее в горячее медовое масло. Йован облизывает мясо с ножки, явно ожидая, что я продолжу. Когда я этого не делаю, его глаза сужаются.

— Хэдли, ты неправильно играешь в игру. Нормальные люди вроде тебя не просыпаются однажды утром с желанием сжечь все дотла.

— Честно говоря, я только что закончила работу. Это означает, что я уже была на ногах весь день. У меня было достаточно времени, чтобы подумать о поджоге.

Удивительно, но он смеется, когда я откусываю еще один большой кусок от своего бургера. Йован качает головой и съедает еще одну крабовую ножку, прежде чем вытереть пальцы салфеткой. Когда он скрещивает руки на груди, мне кажется, что мой желудок выворачивается наружу.

Мне кажется, что он видит меня насквозь. Сидя напротив него и видя это суровое выражение его лица, я думаю, что он уже знает обо мне все, что ему когда-либо могло понадобиться.

Хотя я знаю, что это неправда, мне от этого не по себе.

— Хорошо, ты не хочешь рассказывать мне больше о своем детстве. Пока я могу с этим смириться.

— Неужели?

Он пожимает плечами. — Скажи мне, почему ты готова делать все это за деньги. Ты подчиняешься моим прихотям, но у тебя явно есть характер. Я думаю, что ты, возможно, одна из самых упрямых людей, которых я когда-либо встречал.

— Благодарю.

Йован закатывает глаза. — Это не комплимент, Хэдли.

— Для меня это звучало именно так.

Я доедаю свой бургер, а он качает головой и делает глоток вина. Йован продолжает есть, но никогда надолго не отводит от меня взгляда.

— Знаешь, если ты продолжишь так на меня смотреть, то можешь просто прожечь дыру в моем теле.

Он ухмыляется и доедает свою еду. — Ты не ответила на мой вопрос.

— Мне нужны деньги на учебу.

Йован усмехается. — Дело не только в этом. Ты говоришь, что это для учебы, но у тебя такое странное выражение лица, когда ты говоришь об этом. Вот что говорит мне о том, что дело не только в деньгах на учебу.

— Я же говорила тебе. У меня было дерьмовое детство. Я иду в колледж, чтобы стать воспитательницей в детском саду.

— Ты хочешь работать с людьми, которые все еще писают под себя? — Он хихикает и отпивает вина. — Знаешь, ты могла бы сделать это в доме престарелых и заработать намного больше денег.

— Дело не только в этом.

— Тогда объясни мне, чтобы я понял.

Я тереблю одно из колец на пальцах, крутя его снова и снова, глядя на водопад позади него. Голубые огоньки придают воде волшебный вид, когда она стекает по белой каменной стене.

— Учителя обладают властью изменить жизнь ребенка к лучшему. Если бы у меня был учитель, который заботился бы обо мне настолько, чтобы вмешаться в мою жизнь, когда я начала ходить в школу, все могло бы сложиться для меня по-другому.

Он на мгновение кивает и допивает свой бокал вина. — Не похоже, что ты собираешься рассказать мне больше.

— Честно говоря, я не понимаю, зачем тебе знать больше.

Йован одаривает меня улыбкой, от которой у меня замирает сердце. — Ты не похожа ни на кого другого из тех, кого я когда-либо встречал.

— Это прозвучало как реакция нормального человека, — говорю я, когда официант входит в зал.

Йован достает свою карту и протягивает ее официанту. Официант уходит с карточкой, снова оставляя нас одних. Наблюдая, как он доедает остатки крабового соуса, я задаюсь вопросом, есть ли в Йоване нечто большее, чем та жизнь, которую он создал для себя.

Когда официант возвращается с карточкой, Йован встает из-за стола и подходит ко мне. Он протягивает мне руку, ожидая, что я пожму ее.

Что-то меняется между нами в тот момент, когда я беру его за руку. Я не знаю, что это такое, но у меня такое чувство, что я не могу повернуть вспять от того, что мы только что начали.

Йован выводит меня из ресторана, его рука все еще сжимает мою. Мой разум мчится со скоростью мили в минуту, пытаясь понять, почему он так себя ведет и что он от этого выигрывает. Все это вообще не имеет для меня смысла, хотя я отчаянно хочу все понять.

Он провожает меня до машины, не выпытывая никакой другой информации. Только когда мы останавливаемся рядом с машиной, он, наконец, смотрит на меня с веселой улыбкой на лице.

— Ты знаешь, что другое преимущество знакомства с людьми — это знание того, как их уничтожить, — говорит Йован, наклоняясь ко мне ближе.

Он стоит передо мной, достаточно близко, чтобы наши груди почти соприкасались. У меня перехватывает дыхание, когда он опускает голову, целуя меня так, что мои нервы воспламеняются.

Когда Йован отстраняется, у меня голова идет кругом. Я не знаю, что это значит и почему он поцеловал меня. Я чертовски уверена, что не знаю, почему я позволила ему. Когда он наклонился, я должна была оттолкнуть его и сказать, чтобы он проваливал.

— Добирайся домой в целости и сохранности, — говорит он, прежде чем повернуться и уйти.

Я смотрю, как он исчезает вдали, прежде чем повернуться и сесть в машину. Пока я сижу там, уставившись на руль, я знаю, что уже увязла слишком глубоко.

В Йоване есть что-то такое, что привлекает и возбуждает меня. Он как тот кайф, к которому мои родители стремились годами.

Мне нужно держаться от него как можно дальше.