— … отврати и удали всякая злая нечестия, действуемая по наущению диавола… Аще кое зло замыслено или соделано есть, возврати его паки в преисподнюю…

Когда шаги батюшки затихли, и вдалеке открылся на секунду прямоугольник света — отворилась дверь в дом, — Никита подошел к бане. Закрыто было неплотно, и он вошел без стука.

Валентина в длинной футболке лежала на широкой лавке предбанника, подложив под голову какие-то тряпки и поджав голые ноги. Вроде бы ничего лишнего и не показано, а он все же на секунду зажмурился, будто увидел слишком много. Она даже не посмотрела в сторону незваного гостя, но медленно поднялась, опустила босые ступни на пол и накинула на плечи небольшое клетчатое одеяло — видимо, отец Алексий дал. В углу в странном положении — бутоном вниз — висела подаренная утром белая роза. «Вот ты дурак, — сказал себе Никита. — У нее же вазы нет».

Валентина подняла глаза, когда молчание затянулось.

— А почему бутоном вниз? — спросил он под этим пронзительным взглядом, чтобы хоть как-то заполнить тишину.

— Так цветок лучше сохраняется, — сказала она тихо и закуталась в одеяло посильнее, будто ее знобит.

— Вам холодно? Может, тогда окно закрыть?

— Не надо, — ответила она так же тихо и опять опустила глаза. — Мне воздуха здесь не хватает. Зачем ты пришел?

— Просто объяснить кое-что. Можно я сяду рядом? Больше некуда, — он чувствовал себя в этой бане таким огромным и неповоротливым. Низковаты потолки у батюшки, и места мало.

Она подвинулась сама и отодвинула в угол какие-то вещи, лежавшие на скамье. Никита сел на самый край, чтобы не стеснять ее. Он еще утром решил, как успокоит ее подозрительность: скажет, что его не надо бояться, что он не домогается, а просто очень уважает целителей и всяких фитотерапевтов, которые знают силу растений… Но теперь это не имело значения.

— Вы со священником давно знакомы? — спросил чисто механически. Не мог собраться с силами, чтобы задать главный вопрос.

Она кивнула.

— И прячетесь не от мужа?

— У меня нет мужа.

— А почему отец Алексий сказал, что вы можете Костю погубить? Разве вы не народная целительница? Церковь же позволяет лечение травами…

Она поднесла ладони к лицу, и ее плечи задрожали. Неужели плачет? Но когда она в этой беззвучной тряске убрала со лба непослушные пряди темных волос, Никита понял, что она смеется. Невесело, но смеется. И тогда задал главный вопрос:

— Кто вы такая на самом деле?

Отсмеявшись, она успокоилась и просто ответила:

— Я не могу сказать. Но тебе не нужно находиться рядом со мной. Это принесет беду.

— Но почему⁈ Отец Алексий говорил, что вы можете Косте навредить…

— Косте не могу. Артёму не могу. А тебе могу. И себе могу. И лучше всего будет нам никогда больше не общаться. И если я тебя о чем-то еще попрошу — по слабости или от безысходности — ты лучше не делай. Тебе от меня один вред, мне от тебя.

— Знаете, Валентина, я не собираюсь навязываться, — оскорбленный этим холодным тоном, Никита поднялся. Она смотрела на него во все глаза. — Я думал, вы женщина в трудной ситуации, и вам нужна помощь. Если вы не хотите помощи — я уйду, не переживайте, не буду вас раздражать. Я не претендую на ваши секреты.

Он тихо прикрыл за собой дверь бани и перемахнул через сетку. К черту всех угрюмых женщин. Их никогда не понять: то ли ты слишком сильно их утомил своим присутствием, то ли по факту должен, но непонятно что. А еще они лгут и даже не стыдятся этого.

Домой он гнал с такой скоростью, что сам не заметил, как оказался у своего подъезда. В голове замешивалась какая-то странная, страшная каша, и хотелось только одного — спать. Наверное, ему пока не стоит ездить в те края. Если Артёму что-то будет нужно — он сам позвонит. А волонтеров и без него хватает.

Он лежал на полу своей квартиры, и кровь растекалась по нему не жидкостью, а плотными тягучими алыми нитями. Они связывали его по руками и ногам, как самый сильный на свете клей, и не давали подняться. «Как хорошо, что здесь светло, нет никаких черных теней. Значит, я умираю… как это отец Алексий говорит? Христианскою кончиной. Лишь бы не от чудовища», — успел подумать он прежде, чем заметил темное пятно в углу комнаты. Только не это, нет, нет, нет! Но пятно росло, и вот уже весь угол беспросветно чёрен, и мрак ползет дальше, разрастается, как плесень на стенах, и охватывает уже половину комнаты. Это не дым и не затемнение, это комната исчезает, и вокруг нее больше ничего нет… Становится больно дышать, и он старается втягивать воздух не всеми легкими, а потихоньку, тоненькой струйкой, чтобы так не раздирало грудь, но начинает задыхаться… Уже непонятно, то ли темнеет в глазах, то ли чернота из угла поглотила всю комнату. И снова эта тень, не имеющая ни лица, ни формы, склоняется над ним, всаживает когти в шрам и вырывает кусок кожи в форме четверти ромашки. Почему-то из его груди выплескивается не кровь, а огонь, но тень вынимает из груди сердце — это оно горит и трепещет… В ужасе он кричит, кого-то зовет. И откуда-то появляется женщина. Тамара? Нет, это, кажется, Валентина. Она идет к нему, а он боится, что не успеет увидеть ее лицо перед тем, как глаза закроются навсегда…

Никита вскочил, чувствуя, как постепенно рассеивается темнота перед глазами. Ему давно не снился этот кошмар. Только осознав, что он в своей квартире, вокруг светло и никакой опасности, он услышал, как вибрирует на тумбочке телефон. Ого, уже девять утра! Сто лет так долго не спал.

— Алло, — проговорил он хрипло и откашлялся.

— Здравствуйте, Никита, — раздался приветливый голос Тамары. — Я вас не разбудила?

— Н-нет, я… уже не сплю.

— Вот и отлично. Мы можем заняться нашими делами?

— Да! Я готов!

— Как это прекрасно… Я тогда подъеду к вам, можно? Записываю адрес…

До приезда Тамары Никита успел принять холодный душ для бодрости, закинуть покрывалом свою большую двуспальную кровать и выпить кофе с бутербродом. Он жил в просторной новой студии, где никак не мог закончить ремонт. Кухня была уже полностью укомплектована, но обеденного стола еще не было, лишь пара стульев, в зоне для сна и отдыха стояли кровать и полупустой одежный шкаф, а в прихожей работы только начинались, и в подтверждение этому прямо перед входной дверью высилась стремянка — как указующий перст на недоделанный потолок с торчащей из него лампочкой.

Тамара вошла, с интересом глядя по сторонам.

— С добрым утром, с добрым утром… Извините, что врываюсь так рано, но дела не ждут… Можно не разуваться? Спасибо… Нет, кофе не нужно, благодарю вас…

Никита с готовностью предложил ей стул, и она села, одобрительно оглядываясь.

— Вы один живете? Без жены, невесты? Холостяцкая берлога?

— Да, один, все некогда… Дела, бизнес, — он неопределенно махнул рукой.

— Понимаю, — ласково кивнула она. — Что же, давайте начнем.

С этими словами она достала из своей коричневой сумки небольшой блокнот, ручку и приготовилась записывать. Никита, сидевший напротив на краю кровати, был рад предоставить ей любые сведения.

— Вчера вы приезжали в Кротков за неким пакетом по поручению одной особы, — тем же приветливым тоном сказала Тамара. — Мне нужно, чтобы вы сказали мне, как ее найти, а лучше — отвезли меня к этой особе.

— А зачем это вам? — Никита даже вздрогнул. — Откуда… откуда вы знаете?

— Эта особа — моя давняя знакомая, — объяснила Тамара, все так же улыбаясь.

Неужели Валентина скрывается от Тамары? Как такое возможно?

— Тамара, извините, — Никита невольно приложил руку к груди — как раз туда, где ощутил легкое пощипывание старого шрама. — Но не могли бы вы прояснить ситуацию?

— Это очень важное дело, — она еще улыбалась, но уже менее дружелюбно. — Просто отвезите меня к ней.

Вот так номер. И что теперь? Просьба вроде безобидная, но если Валентина скрывается и не сообщила, как ее найти, — значит, она не хочет, чтобы ее нашли? И отказывать плохо, и соглашаться, не зная деталей, как-то странно.