— Вы уже и в медкарту мою залезли? — набычилась Ева. — Знаете пол будущего ребенка?

Женщина покачала головой.

— Нет. Просто у тебя может родиться только девочка.

А потом она просто встала и вышла. Даже ничего не принесла, с обидой подумала Ева. В больнице кормили хорошо, но так хотелось домашнюю котлету, зелёное яблоко, какой-нибудь вкусный чай с добавками вместо надоевших пакетиков… «На словах ты Анна Ахматова, а на деле баба-яга лохматая», — подумала Ева, вспомнив смешное школьное обзывательство. Она видела из палаты, как та женщина остановилась у ворот больницы, закурила, вдруг обернулась и посмотрела прямо в нужное окно. Ева спряталась за занавеску.

Когда она вернулась домой дохаживать последний месяц до родов, обнаружила, что квартира чисто прибрана, сломанные стулья вынесены на помойку, а на кухонном столе лежит серебряный мамин медальон.

За эти годы Ева ни разу не назвала её мамой. Только по имени. Или никак. Зато Уля, только научившись говорить длинные слова, кричала на всю улицу «бабушка!» и бежала обниматься, завидев знакомое серое пальто. Один раз Ева строго сказала дочке:

— Это не бабушка. Твоя бабушка и моя мама умерла.

Глаза малышки сразу же наполнились огромными, с горошину, слезами, и она спросила дрожащим голосом:

— А можно мне одну живую бабушку?

Пока Ева мешкала с ответом, Уля разразилась безутешным плачем. Не громким, как в магазине, когда она требовала купить мороженое, а тихим, словно ребенок пытается сдержать боль. Терпеть этот скулёж было невыносимо, и Ева сдалась.

За пять лет она почти ничего не узнала о своей биологической матери. Даже где та живет, кем работала до их встречи, какое у нее образование. Спрашивать не хотела — еще решит, что дочь пытается наладить душевную близость! — а сама та женщина ничего не рассказывала. Приходила по звонку. Денег у неё явно было немного: она носила одну и ту же одежду годами и ничего не покупала для Евы. Зато внучке приносила и игрушки, и конфеты, и сделанные своими руками красивые лоскутные одеяльца и подушечки. Уля обожала бабушкины подарки и могла часами рассматривать рисунок на лоскутках. Один раз Ева попросила ту женщину сводить Улю в развлекательный центр, посидеть там с ней, пока она работает в выходной, и протянула деньги. Та женщина покачала головой:

— У меня есть деньги, не беспокойся. Хватит на всё, что она захочет.

Ева не смогла сдержать удивления: пока она была в декрете, и та женщина помогала ей покупать продукты и приготовить обед, деньги ей нужно было возмещать до копеечки. Нет, Ева не считала себя нуждающейся, но для… для… матери (ей было трудно даже подумать это слово) женщина все же вела себя странно. «Она не успела меня полюбить, зато любит Улю», — решила Ева и запретила себе дальше думать об этом. Хорошо, что у неё есть преданная помощница, а большего нечего и ждать.

Родители оставили ей в наследство не только квартиру, но и счет в банке, и на эти деньги она жила, тратя умеренно, экономно, чтобы хватило на подольше. Можно было шикануть и поехать на море или хотя бы купить дорогой телефон, но Ева понимала: небольшая зарплата журналиста в газете не поможет ей держаться на плаву, если потребуется дорогое лечение или что-то ещё. Только один раз Ева дала слабину с тратами — когда устроилась работать в редакцию. Её так поразили дивные одеяния и украшения Маргариты и лаконичный, неженственный, но явно дорогой гардероб Лавы, что она пошла в магазин хорошей брендовой одежды и купила себе пару юбок, блузок и плащ из новой коллекции. Умом понимала, что и без всяких сложных фасонов она очень привлекательная девушка — натуральная блондинка, с хорошей фигурой, здоровой кожей — но вид этих стильных журналисток заставил ее остро переживать свою ущербность. Будто бедная сиротка пришла к ярким хищницам. Когда первая неуверенность прошла, Ева успокоилась и вернулась к любимым льняным сарафанам и юбкам и старым, но удобным туфлям без каблуков. Косметикой она никогда не пользовалась. Поначалу удивлялась, откуда у женщин редакции деньги на дорогие вещи, но ларчик открылся просто: Марго писала едкие статьи на тему упадка в культуре для нескольких крупных федеральных изданий, а у Лавы брат работал за границей и, наверное, помогал.

Не считая того случая с развлекательным центром, сначала бабушка и внучка виделись только в её присутствии, а если Ева в это время хлопотала на кухне, там всегда работала радионяня. Ни разу она не подловила ту женщину на чём-то неправильном. Она читала сказки, пела колыбельные, всегда спрашивала разрешения дать Уле сладкое или новую незнакомую еду, виртуозно готовила для малышки. Постепенно стало ясно, что девочку можно доверить бабушке, и она будет сыта, довольна, здорова и весела, но с каждым днём Еве становилось всё тревожнее. Она видела, что её ребёнок растёт слишком… просто слишком.

Уля с её бойкими кудряшками и бездонными голубыми глазами везде становилась всеобщей любимицей. Если она в супермаркете просила у мамы слишком дорогое лакомство, а Ева отвечала «у нас нет на это денег», обязательно находился кто-то, кто предлагал покупку оплатить. Ева, конечно, отказывалась, но зачастую ей не хватало твёрдости возражать: казалось, все люди в магазине смотрят на неё обвинительно, а Уля покорно вздыхала и говорила «купи хотя бы хлебушка, чтобы я не голодала». Сколько раз Ева пыталась объяснить под осуждающими взглядами, что дома хватает еды, но ощущение несмываемого позора проходило не скоро… А Уля шла домой с шоколадным яйцом стоимостью как зимние ботиночки, и ей вслед махали спонсоры этой покупки. Ева мечтала провалиться сквозь землю.

Как-то раз Уля, играя с другими детьми на площадке, кинула камень, который попал в припаркованную полицейскую машину. Ева ахнула, поспешно поднялась со скамейки, но деваться было некуда: водитель уже выскочил на улицу с самым свирепым видом.

— Это ваше потомство, женщина? — заорал он. — Я сейчас протокол на вас составлю и платить будете по полной программе!

Ева даже задрожала. А крошечная Уля подошла к злому дяде и серьёзно ему сказала:

— Потомство — это кто будет потом. А я — сейчашество, — и с ее растрепавшихся кудряшек упала красивая резиночка, украшенная котиком.

И вот уже неприятный хам извиняется за резкость, успокаивает находящуюся в полуобмороке Еву, а в ответ на ее лепетание, что она заплатит за царапину, клянется, что это ерунда, никто не заметит, и ей не надо так волноваться. Он бережно пожимает Уле малюсенькую ручку и уезжает, радостно улыбаясь, пока Уля машет ему лопаткой для песка.

Однажды Ева пришла забирать дочку из садика и застала настоящий детский скандал. Мальчик из очень обеспеченной семьи дразнил Улю:

— У моего папы есть машина, а твоя мама нищая!

Уля набрала побольше воздуха в грудь и выкрикнула:

— У твоего папы некрасивая машина! Да, некрасивая!

На следующий день отец мальчика сильно повредил свой сверкающий джип, когда приехал забирать сына. Уля гордо продефилировала мимо помятой машины на маленьком розовом самокате.

А бабушка потом её тихо, ласково поучала, обнимая:

— Не говори людям злые слова, а то головка болеть будет. Скажи про себя: «Я в домике». А если кто-то тебя обидит, я за тебя заступлюсь.

— И за маму? — спросила Уля, вынырнув у нее из подмышки.

— И за маму заступлюсь, — кивала бабушка монотонно. — Когда ты станешь постарше, я тебя научу словам, которые защищают от злых людей.

Вроде бы всё было правильно, но Еве почему-то становилось не по себе.

Вот и последнее увлечение бабушки и внучки — гербарии — было таким безобидным, что не придерёшься. Они вместе находили красивые дикорастущие цветы, засушивали в книге сказок, и Уля стала брать с собой в садик то ромашку, то василёк, то иван-чай. По дороге она рассказывала сказки про каждый цветок. Лютик был заколдованным принцем, который позавидовал младшему брату, и его превратили, чтобы он научился доброте у полевых мышек и птиц. Клевер был старым дедушкой с густой бородой и добрым нравом. А про сегодняшнюю мать-и-мачеху Уля сказала такое, что Ева похолодела: