— Но…

— Пошли к Бубнову! — велел Фёдор Фёдорович и подскочил со стула, — так, дай мне только минут двадцать. Я приведу себя в порядок. А то малость запаршивел в своей берлоге. Почитай пока вон книжки. Не скучай.

Он выскочил из комнаты, бросив меня одного.

Не успел я ознакомиться с методами анализа комплексных руд с высоким содержанием неодима, диспрозия и других редкоземельных металлов (потому что почти все книжки у него были такие вот), как он вернулся:

— Повышаешь уровень? — хохотнул он, обнаружив у меня в руках злополучную брошюрку, — давай пошли быстрее!

Фёдор Фёдорович преобразился, самым что ни на есть кардинальным образом. Да так, что я его сперва совершенно не узнал. На природе и перед этим, это был человек-развалина, депрессивный и меланхоличный. Сейчас же передо мной стоял энергичный энтузиаст с горящим взглядом. И одет он был практически щеголевато, в добротный костюм импортного сукна и белую рубашку с подкрахмаленным воротничком. Он даже успел побрить многодневную щетину и вымыть голову.

— Идём! — велел он, — я позвонил Никодиму и сейчас он подъедет.

Служебная машина у Фёдора Фёдоровича была «Победа». Но тоже неплохо.

Мы решили не палить Модеста Фёдоровича перед коллегами (особенно перед Поповым). Поэтому Никодим подвёз нас к ближайшей пивнушке (ну а что поделать, кафешек и ресторанчиков, в которых можно было провести бизнес-ланч в эти смутные времена, ещё не было, так что довольствовались, чем придётся). Фёдор Фёдорович остался ждать, а я пошел за отчимом.

— Муля, я сейчас занят и это не совсем хорошая идея, посреди рабочего дня… — выговаривал мне Мулин отчим, которому я не объяснил причину, а просто сказал идти со мной.

— Сейчас сам увидишь, — буркнул я, — за отсутствие тебя на работе на десять минут советская наука не рухнет. Уж как-то продержится, я надеюсь…

При виде непритязательной пивнушки Мулин отчим скривился, но шагнул внутрь. Фёдор Фёдорович стоял за столиком (здесь были только стоячие столики, покрытые липкими скатертюшечками) и пил лимонад с густой пеной из тусклого стакана.

— Знакомьтесь, — представил будущих комбинаторов друг другу я и добавил, — что будете пить? Вы пока пообщайтесь, а я схожу к кассе.

— Мне томатного сока возьми, Муля, — попросил Модест Фёдорович.

А Фёдор Фёдорович отрицательно покачал головой и кивнул на свой стакан с лимонадом, мол, всё есть и не надо ничего больше.

Пока я ходил покупать отчиму сок, а себе минеральную воду, оба Фёдоровичи уже спелись. И когда я вернулся к столику, они отчаянно спорили, рассматривая какую-то бумажку, что притащил с собой Фёдор Фёдорович.

— Но вы же понимаете, коллега, что для начала нужно провести изучение солончаковых рассолов и, как минимум, литиеносных глин, — горячился Модест Фёдорович, тыча пальцем в листочек.

— Я это прекрасно понимаю, — подпрыгнул Фёдор Фёдорович, — но на первое место, пожалуй, следует ставить разработку технологий экстракции лития из низкоконцентрированных источников! И уже на основании результатов и рассчитывать остальной процесс!

— А как же анализ комплексных руд с высоким содержанием неодима и диспрозия? — язвительно фыркнул Модест Фёдорович. — Вы это разве не собираетесь учитывать, Фёдор Фёдорович?

— Понимаете, Модест Фёдорович, я лично полагаю…

В общем, я понял, что «дети лейтенанта Шмидта» нашли друг друга, и я здесь больше не нужен. Поэтому потихоньку слинял. Кажется, они даже и не заметили этого.

Вот всегда так. Зато я понял главное: наука — это не только формулы. Это умение превращать кислоту поражений в реактив победы. Или хотя бы в комплементарный ответ для врагов.

Так что берегись, Попов! То ли ещё будет!

Дальше рабочий день шел, как обычно: я сидел у себя в кабинете, пил крепкий чай из гранёного стакана, разбирая бумаги на столе, заваленном сценариями и монтажными листами. Я пытался структурировать техническое задание советско-югославского проекта и прикидывал, кого нужно брать в команду. Пока дела шли не ахти. За окном светило апрельское солнце, а из динамика на стене доносился бодрый голос Левитана: «Трудящиеся Советского Союза празднуют первые успехи в выполнении пятилетнего плана…»

Дверь открылась в кабинет заглянула Леночка, наша телефонистка:

— Муля, там тебя к телефону зовут, — пискнула она.

— Они представились? — успел спросить я, пока она не скрылась.

— Глориозов, — ответила она.

Хм, странно. Обычно он никогда не злоупотреблял моим хорошим к нему отношением и не звонил так демонстративно на работу. Интересно, что ему надо? Неужели Фаина Георгиевна что-то учудила?

Тяжко вздохнув, я пошел разбираться.

Я взял трубку, и сквозь металлический скрежет произнёс:

— Бубнов слушает.

— Иммануил Модестович, это Глориозов! — прогремел в трубке знакомый голос, всей студии, — Очень нужно устроить на кинопробы актёра Сергея Клюквина! Роль второго плана в новом фильме «Утро над тайгой»! На вас вся надежда! Кто, если не мы, будем друг другу помогать…

Я напрягся. Серёжа был известен в узких кругах как человек, чей голос напоминал звук тормозящего трамвая и крик чайки. Злые языки говорили, что когда-то, ещё в начале своей актёрской карьеры он пытался читать стихи Маяковского на празднике урожая в сельском клубе, и председатель колхоза, не разобравшись, попросил «выключить сирену». Мне же Серёжа запомнился ролью «трактор дыр-дыр-дыр».

И вот теперь Глориозов, пользуясь тем, что помог мне с водкой для министра и компании, нагло давит на меня. И, что обидно, отказать ему я сейчас не имею морального права.

Гад это знает и нагло пользуется.

Интересно, что же их связывает?

Скрепя сердце, пришлось согласиться:

— Пусть подойдёт ко мне в Комитет искусств, — сухо ответил я и положил трубку.

Серёжа явился на пробы в строгом костюме и галстуке с вышитым изображением колосков пшеницы. Его лицо светилось решимостью, а в руках он сжимал потрёпанный томик Станиславского.

— Иммануил Модестович! — завопил он, заставляя проходящую мимо секретаршу Катю выронить папку с документами. — Готов служить советскому кинематографу!

— Тихо, Серёжа, не кричи так, — я сделал успокаивающий жест. — Расскажи лучше, какие роли тебя привлекают? И почему тебя вдруг потянуло в кино?

— Мечтаю сыграть героя-пограничника! — Серёжа вскинул руку, чуть не ткнув меня в глаз (я еле-еле успел отшатнуться). — Или учёного, открывающего новые законы физики!

Я представил, как Серёжа кричит фальцетом: «Стой, нарушитель!» — и содрогнулся.

— Сейчас посмотрим, — устало кивнул я и повёл его в соседний кабинет, заваленный бумагами. И который постоянно пустовал.

— Так, Серёжа, — сказал я, — давай сейчас проверим, как ты вживаешься в роль…

— Я прекрасно вживаюсь в роль! — возмущённо воскликнул Серёжа и для убедительности потряс перед моим носом томиком Станиславского.

Лучше бы нимб поправил.

— Давай ты изобразишь лесника, который предупреждает геологов о медведе, — велел я и добавил, — не забывай, что здесь главное — эмоция! Страх за товарищей!

Я легонько хлопнул ладонями, обозначив киношную хлопушку. Серёжа вытянулся в струнку, задрожав, как осиновый лист.

— Давай! — скомандовал я.

— Товарищи! — завизжал Серёжа, заламывая руки. — В лесу медведь-шшш!

Я побледнел. За стенкой кто-то уронил, судя по звуку, стул или стол.

— Стоп! — сказал я. — Это что за птичий базар⁈

Серёжа вспыхнул и сказал донельзя разобиженным голосом:

— Я демонстрирую новаторский приём! По Станиславскому, между прочим! Мой герой — бывший цирковой артист, который имитирует зверей! Ведь медведь же не говорит, верно? Я считаю, что это гениальный приём!

Я посмотрел на него, как на идиота, и сказал:

— Серёжа, пошел вон!

Когда незадачливый последователь Станиславского ретировался, я заглянул в кадры и набрал Глориозова.

— Глориозов слушает! — хорошо поставленным баритоном произнесли с той стороны провода.