— Скоро в театре Моссовета премьера будет, — аккуратно орудуя вилкой для рыбы, сообщила Анна Васильевна Осипова и ласково посмотрела на меня, — Муля, говорят, вы имеете доступ во все театры?

Я промычал нечто нечленораздельное.

— А вот наша Валентина очень любит театр. Правда же, Валентина?

Упомянутая Валентина, крупная плечистая девушка с внушительным бюстом и не менее внушительными плечами, в этот момент как раз алчно вгрызалась в утиную ляжку. Вопрос застал её врасплох и дилемма — бросить ляжку и отвечать, или же продолжить начатое, разрешилась явно не в пользу духовной пищи.

— Угу-м, — буркнула Валентина, могучим усилием заглотив ранее отгрызенный кусок утки и тыльной стороной ладони торопливо вытирая жир со щеки.

— Так, может, вы бы могли сходить на премьеру вместе? А то мы с Аркадием Наумовичем очень всегда заняты, а Валентине и сходить не с кем. А она у нас так любит театр.

Валентина при известии о том, что она так любит театр, даже об утиной ноге забыла и воззрилась на мать с явным недоумением.

— Ну, или с Ларисой, — уже менее уверенно добавила Осипова и посмотрела на младшую дочь.

Та поправила очки в роговой оправе на слишком длинном носу и серьёзно кивнула. Ей было всего шестнадцать или вообще пятнадцать, и это взрослое сборище её тяготило, но она старалась соответствовать. И хотя Ларисе тоже накрутили локоны и одели в нарядное платье, явно сшитое для этого мероприятия, но чувствовала она себя неуютно, и старалась прикрывать острые ключицы, которые при любом движении выпирали в разрезе платья.

Паузой Осиповых моментально воспользовалась Ирина Семёновна Белозёрова, которая тут же лукаво проворковала:

— Ах, какой замечательный пирог с грибами! Изумительно! Восторг! Просто восторг!

И хотя похвала явно должна была быть адресована Дусе, но Ирина Семёновна адресовала её хозяйке, Надежде Петровне. А та спокойно приняла комплемент и поблагодарила. Словно это именно она, а не Дуся, стояла у плиты с пяти утра.

— У нас летом всегда замечательные пироги с ревенем, Муля очень любит, — многозначительно сообщила Надежда Петровна и хитрая Ирина Семёновна моментально перехватила пассаж:

— А наша Ниночка печёт просто изумительные имбирные пряники в лимонной глазури! Приходите к нам в гости, Муля. Вам обязательно понравятся пряники.

Ниночка, кстати, вполне себе даже симпатичная такая блондиночка, особенно на фоне Валентины и Ларисы, проворковала:

— Ой, Муля, а вы прямо завтра и приходите! Я как раз завтра пряники печь буду. Как раз к ужину успею.

— Да, Муля, действительно приходите! — горячо поддержала Ирина Семёновна, — прямо с работы и заходите!

Я невольно улыбнулся. Эта незамысловато сыгранная сценка напомнила мне другую сценку, как в театре Глориозова бедняга Альфрэд изображал трактор-дыр-дыр-дыр.

И я сделал стратегическую ошибку. Не надо было мне улыбаться.

Потому что моя эта улыбка послужила тем триггером, от которого всё и началось.

Но буду по порядку.

В общем, я улыбнулся своим мыслям. Что было воспринято Ириной Семёновной, как согласие прийти отведать кулинарный шедевр, приготовленный лично ручками Ниночки.

Но с таким положением вещей не смогла смириться Анна Васильевна Осипова, которая, раздражённо прощебетала:

— Муля! А вы любите оладушки? Наша Валентина замечательно делает оладушки, — игнорируя обречённый взгляд Валентины, разливалась соловьём Осипова-старшая.

Я посмотрел на Адиякова и Мулин отец, который терпеливо и смиренно преодолевал весь этот торжественный ужин и «брачный» разговор, незаметно пожал плечами, мол, крепись, сынок, ты сам во всём виноват.

Ну, ладно, раз сам, то хоть поразвлекаюсь.

И я «взял быка за рога» и улыбнулся Валентине. Она дёрнулась, и я тут же задал ей вопрос:

— Валентина, а как вы относитесь к Софоклу? Вам нравится «Антигона»?

От такого каверзного вопроса Валентина чуть кулебякой не подавилась. Очевидно, шокированная моим коварством, она не нашлась, что ответить.

А я добавил с наивным видом:

— Ну, ваша мама говорит, что вы так любите театр.

Вместо неё ответила Анна Васильевна:

— О, да! Валентина просто обожает античные трагедии.

Глядя на Валентину, я бы предположил, что до этого момента она даже не подозревала об их существовании.

И в этот момент вмешалась чета Красильниковых. Ранее, они всё больше молчали, отделываясь общими фразами, вели светскую беседу ни о чём. А тут, видимо, сочли, что уже пора вступать в борьбу.

Матильда Фёдоровна, монументальная женщина южного типа с очами, словно расплавленное ночное небо, и такими выдающимися формами, от которых расплавилось бы небо даже над Арктикой, язвительно выдохнула:

— А вот Таня мечтает стать актрисой.

Таня, крупная девушка, явно старше Мули, и которая в будущем обещала стать не менее монументальной, чем её мать, послала мне ослепительную улыбку. Её можно было бы назвать даже красивой, если бы выражением лица и общей пучеглазостью она не была бы так похожа на свежезамороженного палтуса. Причем не просто свежезамороженного палтуса, а очень удивлённого свежезамороженного палтуса. Таня была просто копией отца, к сожалению.

— Чудесная мечта, — вежливо ответил я, а потом мстительно добавил. — Уверен, что ваш типаж вызовет интерес у режиссёров кино.

Таня зарделась. Это выглядело очень мило. Если вы когда-нибудь видели смущённого палтуса, который, к тому же, зачем-то зарделся.

А вот Анну Васильевну такое положение вещей совершенно не устраивало, и она торопливо сообщила:

— А наша Валентина очень красиво играет на скрипочке.

— А наша Ниночка — на рояле! — моментально взвилась Ирина Семёновна и победно посмотрела на соперницу.

— А на чём играет Лариса? — ради справедливости и больше даже из вежливости спросил я.

За столом повисла неловкая пауза. Видно было, как Анна Васильевна торопливо сочиняет подходящий ответ, как вдруг раздался спокойный голос Ларисы:

— Я ни на чём не играю. Терпеть не могу всё это.

— А что же вы тогда любите? — спросил я, чтобы помочь девочке выйти из щекотливой ситуации, в которую она попала по моей вине.

— Химию, — серьёзно ответила Лариса, хоть и смущённо.

Ирина Семёновна громко и насмешливо фыркнула, поэтому я не смог не поддеть вредную тётку:

— Прекрасное увлечение, — похвалил я девочку и мстительно добавил. — Для нашей семьи химия, между прочим, имеет огромное значение. Мой дедушка по маме был известным учёным-химиком, академиком и профессором. Моя тётя Лиза — знаменитый учёный в Цюрихском университете.

И видя, как закаменели лица присутствующих, добавил:

— Она старый коммунист, друг советского народа.

Все расслабились, заулыбались, и мои ставки на брачном рынке моментально взлетели до заоблачных высот.

Матильда Фёдоровна подключилась теперь более активно и проворковала своим глубоким, грудным голосом:

— Муленька! А что же вы не едите? А давайте я вам рагу положу. — И она схватила унизанными перстнями пальцами какую-то плошку и принялась торопливо выгружать её содержимое мне на тарелку.

— А бутербродик с икоркой будете? — утвердительно сообщила она и потянулась на дальний конец стола, невзначай задев меня своей необъятной грудью.

Я посмотрел на тарелку, которая теперь по высоте и консистенции больше напоминала пресловутое «Ласточкино гнездо» и подавил вздох.

А разговор за столом тем временем коснулся нового сорта брюквы (просто там стояло блюдо с фаршированной горошком брюквой, все попробовали, восхитились и разговор сам по себе переключился на брюкву).

— А я вот недавно вернулся из Кольского полуострова, — рассказывал похожий на палтуса мужчина (только не на удивлённого, а больше на свирепого) и я сразу понял, что это отец Танечки, товарищ Красильников.

— И что там? Зима и снег? — хохотнул Адияков, обрадованный, что можно хоть немного нормально поговорить.

— Конечно зима, там все девять месяцев зима, — кивнул Красильников и наложил себе добавки брюквы с горошком, — и представьте себе, они там летом собираются выращивать брюкву!