Когда старший милиционер Смирнов ушёл, Муза заперлась в комнате и плакала. Все понимали и с сочувствием не лезли. Белла было сунулась предложить стакан сладкого чаю, стучала, стучала, звала, но Муза ей даже не ответила.

Ладно, ей нужно привыкнуть и смириться.

Я докурил, затушил окурок и вышел в коридор. Там, на новенькой деревянной лошадке, катался Колька. При виде меня он просиял и хвастливо сообщил:

– Дядя Муля, смотри, а у меня есть лошадка!

– Где взял? – деловито спросил я и добавил грустным завистливым голосом. – Я тоже такую хочу.

– Дядя Жасминов подарил! – захлёбываясь от восторга, сообщил Колька и сказал громким счастливым шёпотом, – а баба Полька побила дядю Жасминова. Папиным сапогом.

– Зачем? – удивился я.

– Так он папку спаивает, – рассудительно сказал Колька и дёрнул лошадку за деревянную гриву, – уже второй день. Сидят в чулане и водку пьют. И песню про коня поют. Папа тихонько, а дядя Жасминов громко. Бабка Полька сильно ругается. Не любит она эту песню. А я считаю, всё правильно, раз подарил мне лошадку, значит пусть поёт про коня.

Я согласно покачал головой и пошел к себе в комнату.

Там я с жадностью посмотрел в сторону недочитанного томика с приключениями Эдмона Дантеса и уже предвкушал уютный вечер с интересной историей. Но не успел причитать даже один абзац, как в дверь постучали.

Нужно срочно выяснить, кто открывает дверь, когда звонят Муле (четыре раза). Я оборву этому энтузиасту уши!

Я поплёлся открывать дверь. Стопроцентно кто-то из соседей с личными проблемами и в поисках совета. Может быть даже Лиля.

Но нет. Я ошибся. И на пороге комнаты мне улыбались (несколько натянуто, но всё же)… родители Мули (!).

Так что Герасим был абсолютно прав – Мулина мать долго не выдержала и вернулась (надо будет ему ещё какую-то коробку с деталями за проницательность подарить).

– Муля! Ты почему к нам не приходишь?! – воскликнула Надежда Петровна жизнерадостным голосом, словно и не ссорилась со мною (ох уж эти женщины!).

– Здравствуй, сын, – чопорно поздоровался со мной Адияков.

Я натянул на лицо причитающуюся к данному случаю радушную улыбку, поздоровался в ответ и посторонился.

– А где ковры? – растерянно спросила Надежда Петровна, оглядывая голые стены, и всплеснула руками.

– Я одолжил соседям, – признался я.

– Каким ещё соседям? – глаза у Надежды Петровны стали как блюдца. – Зачем?

– Ложкиной и Печкину, – ответил я на заданный вопрос, – у них свадьба.

– С ума сойти! Паша! Скажи ему! – Надежда Петровна, казалось, вот-вот заплачет, – как так можно?

Я не стал говорить, что вообще планировал подарить один из ковров им. А то у Мулиной маменьки вообще случился бы обморок.

Вместо этого я сказал:

– Чаю хотите?

Надежда Петровна и Павел Григорьевич переглянулись, и Мулина маменька кивнула:

– Спасибо. Не откажемся.

Я пошел разогревать примус.

Пока вода грелась, Надежда Петровна меня воспитывала:

– Муля, ты почему к нам не заходишь?

Я виновато развёл руками:

– Работы много.

– А Дуся говорила, что к Бубнову ты уже три раза заходил!

– А Дуся не говорила с какой целью? – рассердился я (ох и задам я этой Дусе за длинный язык).

– С какой же? – недовольно прищурилась Наденька.

Я не ответил, пошел заваривать чай, так как как раз вскипела вода.

– Ты разве не помнишь, что я с отчимом поругался? – спросил я, разливая чай в чашки, – из-за тебя, между прочим… И ушел я из дома в одном-единственном костюме. А потом, когда мы помирились, я решил забрать остальную одежду.

– Я это знаю! – воскликнула Наденька, – а ещё два раза?!

Я посмотрел на Надежду Петровну скептически и сказал:

– А зачем ты тогда, маменька, помирила меня с отчимом? Если бы я знал, что это формально… Я же думал, что ты хочешь, чтобы я его поддерживал, общался…

– Его та девица поддерживает! – фыркнула Надежда Петровна и прицепилась с расспросами, – я слышала, её кислотой облили, да?

Я кивнул.

– Порядочную девушку никто кислотой обливать не будет! – заявила Надежда Петровна с таким апломбом, что Павел Григорьевич, который всё это время сидел и молча пил чай, не выдержал и с упрёком сказал:

– Надюша…

– Что Надюша?! – сварливо возмутилась она, а затем опять не выдержала и развернулась ко мне, – так что, Муля, свадьба у них отменяется, да? А я считаю и правильно! Не будет же профессор Бубнов содержать супругу с изуродованным лицом! Пусть она даже несовершеннолетняя!

– Мама, – тихо сказал я, – во-первых, свадьба будет. А во-вторых, там только немного на плечо попало. Прикроет одеждой и нормально будет. И Маше двадцать девять лет. Я тебе уже говорил об этом…

– Так ты что, пойдёшь туда… на эту свадьбу? – взвилась Надежда Петровна.

– Я же тебе уже сказал, да, пойду, – ответил я непреклонным голосом.

Надежда Петровна демонстративно схватилась за сердце и сказала умирающим голосом:

– Павлик…

Павел Григорьевич посмотрел на меня строгим родительским взглядом и сказал:

– Муля, мы тут с матерью подумали и решили…

От этого вступления я слегка напрягся, но решил послушать до конца. И Адияков меня не разочаровал. Точнее он меня капитально шокировал:

– Муля, я в твоём воспитании в силу определённых и не зависящих от меня причин участия не принимал, – начал издалека Павел Григорьевич, явно заготовленный из дома текст, но чуть сбился, однако потом-таки закончил правильно, – поэтому мы с твоей мамой подумали и решили…

Он сделал глубокую МХАТовскую паузу и посмотрел на меня.

Но я в такие игры тоже умею. Поэтому я изобразил абсолютно равнодушный вид и спросил елейным голосом гостеприимного хозяина:

– Ещё чаю?

Павел Григорьевич помрачнел и закончил несколько скомкано, но, честно говоря, я был в шоке. Потому что он сказал:

– Муля, мы с мамой решили, что ты поедешь в Цюрих.

– Ч-что? – я так обалдел, что чуть не пролил чай на белоснежную скатерть (Дуся бы меня точно убила).

– В Цюрих! – проворковала Надежда Петровна абсолютно довольным голосом и посмотрела на меня с триумфом.

Она сегодня была в нежно-голубом шерстяном платье, которое необычайно ей шло и для привлечения внимания постоянно теребила манжеты с рюшами.

– А как это возможно? – удивился я, намекая на железный занавес.

– Ты забываешь, Муля, что мы с тобой – Шушины! – горделиво сказала Надежда Петровна.

Если честно, то никакой связи я особо не видел. С таким же успехом мы могли бы быть Ивановы или Бердымухамедовы. И что с того?

– И что? – осторожно спросил я.

– А то, что твоя тётя Лиза работает в Цюрихском университете, – сказала Надежда Петровна.

– Я это знаю, но какая связь в моей поездке в Цюрих и тётей Лизой? – так и не понял я, – если бы я был тоже химиком…

– Она физик! – перебила меня Надежда Петровна.

– Один чёрт, – сказал я, и Мулина мама возмутилась:

– Муля, не выражайся!

– И как я могу попасть за границу?

– А это уж позволь провернуть мне, – тихо сказал Адияков. – От тебя требуется только согласие. И мы сразу приступим к оформлению документов.

– А когда ехать? – спросил я.

– В ближайшее время, примерно через два месяца. – ответил Павел Григорьевич, а я завис.

Получилось только выдавить:

– Можно я подумаю?

Надежда Петровна и Павел Григорьевич с недоумением переглянулись, они не понимали, что тут можно думать. Но потом Адияков нехотя сказал:

– Подумай, Муля. Пару дней у тебя есть. Ты сам знаешь, что все эти разрешения получить не так-то и просто.

Я всё понимал.

Когда Мулины родители ушли, я остался сидеть и изумлённо смотреть в чашки с недопитым чаем. Это они откупиться от Мули хотят, что ли? Или так их заело, что я к Модесту хожу? Или действительно от любви к сыну?

Как бы то ни было, но теперь передо мной замаячила перспектива личной яхты и круизов по Адриатике…

Это дело нужно было обдумать. Хотя что тут думать? Я схватил сигареты и устремился на кухню, пальцы подрагивали от нетерпения.