– Убьёт Гришка Жасминова, – покачала украшенной новыми локонами головой Ложкина, – как пить дать теперь убьёт.

Лиля зарыдала громче.

– Да нет, – не соглашалась более рациональная Белла, – просто сильно поколотит и выгонит. А может, даже ногу ему сломает. Но потом всё равно выгонит. И Лильку выгонит. Доигралась.

Лиля зарыдала ещё громче.

– Обоих убьёт, – удовлетворённо констатировала Зайка, которая как раз подошла и концовку всей этой истории прекрасно видела. – А потом и сам повесится.

Она выпалила эту тираду категорическим голосом, а потом с придыханием добавила:

– Это так романтично!

Лиля уже захлёбывалась в истерических рыданиях.

Нужно было срочно исправлять ситуацию, иначе товарищи женщины раздуют на уровень Всемирного Потопа и это всё никогда не закончится.

И я сказал, чётко чеканя слова:

– Жаль! Очень жаль!

Все головы моментально повернулись ко мне. В воздухе повис вопрос. Поэтому я охотно пояснил всем желающим:

– Жаль, что свадьба товарищей Ложкиной и Печкина отменяется, – а потом с тихой печалью в голосе добавил, – а я ведь уже и подарок купил…

Эта новость вывела всех из одного ступора, но вогнала в другой (мною был применён принцип «переключения»*).

– П-почему это отменяется? – с негодованием охнула Ложкина, как лицо наиболее заинтересованное, – ничего не отменяется! Я уже и фату даже купила…

От новости о фате моментально была забыта и рыдающая Лиля, и заключенный в кастрюльный каземат Жасминов, и даже оскорблённый Гришка.

– Где купила? – раненой тигрицей моментально подобралась Зайка и завистливо потребовала строгим голосом. – Покажи!

– Не скажу! – упрямо дёрнула головой Ложкина и её упругие, выкрашенные хной, локоны игриво подпрыгнули. – И не покажу! Где надо, там и купила! Не твоё собачье дело. Ишь, какая хитрая. Да и всё равно, до свадьбы видеть наряд невесты нельзя. Примета такая.

– Так почему это отменяется? – возмущённо заорала Белла, обнаружив, что разговор уходит вообще не в ту сторону.

– Если Григорий убьёт товарища Жасминова, или Лилю, или их обоих, то его посадят в тюрьму, а хоронить потом соседям придётся, – охотно пояснил я и добавил, – хотя можно провести сперва похороны, а потом свадьбу. Советскими законами это не запрещено.

Я немного задумался, а потом уточнил:

– Или наоборот.

– Ы-ыы-ы-ы-ы-ы… – Лиля зарыдала громче: она не хотела, чтобы их с Жасминовым убивали, а Гришка садился в тюрьму.

Не знаю, что бы мы нарешали, но на кухню вышел Печкин.

Он был взъерошен, и на одной стороне лица отпечаталась вышивка от подушки, вроде как маргаритки. Внимательно осмотрев поле боя, он почесал растрёпанный затылок и сказал мудрым голосом:

– Нужно товарища соседа оттуда вытаскивать, и то срочно. А то задохнётся ведь, жалко.

И все вспомнили о Жасминове и бросились его вытаскивать.

Примерно через несколько минут и совместных усилий соседей, сдобренных непечатными выражениями, голова Жасминова была извлечена из кастрюли.

– Получилось картофельное пюре, – философски подытожил Печкин, заглянув в кастрюлю с остатками картошки, а потом добавил укоризненным голосом. – А я ведь хотел в мундире. Там калия больше, а он для костей полезен, я в журнале читал.

С этими словами он печально вздохнул, развернулся и пошел в комнату. А следом за ним побежала встревоженная Ложкина.

– О, ужас! – сказала Белла и расхохоталась.

Я тоже посмотрел на лицо Жасминова и еле-еле сдержал смех.

От горячей картошки лицо соседа сейчас представляло собой раздувшуюся розовую подушку. От былой театральной красоты не осталось и следа.

– Гришенька-а-а-а! – завопила Лиля, увидев некрасивое теперь лицо Жаминова, и побежала в комнату срочно мириться с супругом.

– Лиля, – прошептал уязвлённый Жасминов и воздел руки, как Дездемона над черепом бедного Йорика (ну, или кто там над кем, я иногда от переживаний путаюсь).

Так как ситуация в принципе разрешилась, то я посчитал свою миссию выполненной и пошел обратно в комнату.

И был сильно обескуражен, обнаружив за своим столом Гришку.

– Я теперь у тебя поживу, – заявил он мне хмуро, – не могу видеть счастливые лица этих негодяев.

Я удивился, зарёванное лицо негодяйки Лили и обожжённое лицо негодяя Жасминова уж никак не тянули на счастливые. Кроме того, я категорически не хотел, чтобы у меня в комнате жил Гришка.

Но ответить я не успел, потому что Гришка сказал:

– Надо выпить, – и с надеждой требовательно посмотрел на меня.

Выпивки у меня не было. Да и в принципе я предпочитал не напиваться посреди рабочей недели, если нет очень весомого повода. Поэтому сказал категорическим голосом:

– Завтра на работу, Григорий.

– У меня отгулы, – равнодушно махнул рукой Гришка, – так что мечи на стол всё, что есть. Загуляем дня на два-три.

– А потом? – спросил я, в это время тщетно пытаясь придумать выход из ситуации.

– А потом я просплюсь, убью Лильку и Жасминова и сяду в тюрьму, – печальным голосом сказал Гришка и вздохнул, – Кольку вот только жалко.

Мне это надоело, и я сказал:

– Перестал бы ты, Григорий, дурью маяться. Ну вот сам подумай, что там такого случилось?

– Я всё видел, – мрачно сказал обманутый муж.

– Что ты видел? – зачал уже злиться я.

– Всё! – отрезал Григорий и посчитал, что на этом обсуждение поведения вероломной супруги можно заканчивать.

Но я очень не хотел, чтобы он поселялся у меня в комнате. Поэтому настойчиво продолжал развивать тему:

– Ну да, собрались все соседки на кухне и помогали Жасминову делать ингаляции из картошки. От насморка.

– Но держала его голову она! – не сдавался уязвлённый Григорий.

– Потому что у неё руки самые тонкие, – ответил я, – ты руки Беллы видел? Да у неё в кастрюлю одна рука бы только влезла, и то не факт! А голову Жасминова тогда куда пихать, если там будет рука Беллы?

– Эх, подвёл ты меня, Муля, – хмуро сказал Гришка, не обращая внимания на мою аргументацию. – Сам подговорил меня ночевать на заводе, а в это время этот павлин её охмурил.

– Ничего он её не охмурил, – покачал головой я, – там же Полина Харитоновна всё время с нею была. Сам понимаешь, даже при всём желании, ничего бы там не вышло. Ты же свою тёщу знаешь. А когда она уехала, то Жаминов тоже уехал. В командировку. Вернулся вот перед твоим приходом.

Григорий призадумался и лицо его немножко разгладилось. А я добавил контрольный:

– Мирись с нею, Гриша. А то действительно, ты своей глупой ревностью можешь к чему угодно её подтолкнуть.

– Думаешь? – неуверенно сказал Гришка. Он всё ещё сомневался. Нужно было додавить. Поэтому я привёл главный аргумент:

– Ради Кольки мирись. Ему сестрёнка нужна. Срочно!

Гришка, после недельного дежурства на заводе, живо заинтересовался таким хорошим выходом из ситуации и сказал торжественным голосом:

– Да, ты прав, Муля. Ради сына пойду прямо сейчас и помирюсь с нею. А то жалко, если сиротой останется, – он ещё немного подумал, помялся, а потом решительно и торопливо вышел из моей комнаты.

Назад он не вернулся.

Каюсь, я расслабился. Точнее переключил фокус внимания на проблемы дома, в коммуналке и у родителей Мули и совершенно перестал отслеживать наперёд обстановку на работе. Кроме того, эти дни выдались настолько рутинно-спокойными, что никто бы и не подумал, что произойдёт дальше.

А дальше было вот что.

Я сидел и, как обычно, работал в нашем кабинете, на своём рабочем месте. До конца рабочего дня оставалось каких-то два часа. И я уже предвкушал, что сегодня у меня днём побывала Дуся (они с Модестом Фёдоровичем выделили для неё аж два дня, в понедельник и четверг, когда она приходила ко мне, готовила и наводила порядок). Я был практически абсолютно счастлив: с меня сняли всю бытовуху, которая в это послевоенное время была особенно некомфортной и тяжелой.