Я посмотрел на Козлятникова, на лице того мелькнула удовлетворённая ухмылка. Он явно наслаждался ситуацией (хотя меня спасать не торопился).

— Да вы… — побагровел квадратный.

Но меня уже понесло:

— А то что получается интересная история. Отчёт поручили Барышникову, тот скинул его на меня. А я что, должен всю ночь сидеть писать вместо него отчёт, потому что в рабочее время у меня своя работа? А потом по результатам квартальную премию повысят Барышникову, да?

Судя по вытянутым лицам этих товарищей и самого Барышникова, именно так они и считали.

— Вы конформист и приспособленец, Бубнов! — с оскорблённым видом взревел квадратный, сутулый что-то поддакнул, но мне было пофиг.

Я сказал:

— Пусть так, но зато я не эксплуатирую труд других людей!

Барышникова перекосило, квадратный побагровел ещё больше, почти до фиолетового, так что сутулый потянул его за рукав прочь из кабинета. На прощанье он мне бросил с еле сдерживаемой угрозой:

— Вы ещё пожалеете, Бубнов!

И вышел, громко хлопнув дверью.

Козляткин, тщетно пряча злорадную усмешку, не глядя ни на кого из нас, выскочил из кабинета вслед за ними.

— Всё, Муля, тебе крышка! — упавшим голосом сказала Лариса.

А Мария Степановна посмотрела на меня широко раскрытыми глазами и торопливо отсела подальше.

И я понял, что да, мне теперь точно будет крышка.

Точнее была бы, если бы я был Мулей.

Но так как я был совсем не тем Мулей, который был Мулей (ну, вы меня поняли), то совершенно не обратил на это никакого внимания.

Вместо этого я съел обе ватрушки (они были с творогом и очень вкусными) и сел обстоятельно дописывать отчёт. Правда, когда пришло время его сдавать, в кабинет заглянула Лариса и сказала, что Козляткин сказал передать мой отчёт через неё.

А дома была злая Варвара, которая при виде меня что-то гневно прошипела и скоропостижно ретировалась к себе в комнату и ехидно ухмыляющееся лицо Фаины Георгиевны, при виде которой в свою комнату ретировался уже я.

Ну, не должны мои методы давать такой сбой! Один раз — я ещё могу понять, но это уже дважды подряд!

Я схватился за голову и забегал по комнате, еле сдерживая отчаянное рычание.

Или я чего-то не понимаю, или я чего-то не понимаю!

В дверь постучали.

— Открыто! — усилием воли подавил раздражение я.

В комнату несмело заглянула Лиля Пантелеймонова.

— Муля! — сказала она тоненьким, но решительным голосом, в котором, однако, чувствовалось изрядное волнение. — Забери обратно свой телевизор!

Упс! Выходит, тот телевизор был Мулин? Ничего так богатенький буратино, этот мой реципиент. Откуда у него всё это? И почему он такую дорогую по нынешним меркам вещь отдал Пантелеймоновым?

А вслух сказал:

— Почему?

— Нет, это не навсегда, — торопливо бросилась пояснять Лиля, — пока мама опять в деревню не уедет!

— Ничего не понял, — не понял я.

— Мама воюет с Орфеем, — пробормотала Лиля и принялась объяснять подробности, — она нарочно включает каждый вечер передачу, которая ему очень не нравится. Включает громко, чтобы он всё слышал. А Орфей в ответ включает ей музыку. Шаляпина и Утёсова. Тоже громко. Я уже не могу так больше, Муля! Я скоро с ума сойду!

— Сколько ещё мама планирует быть у вас в гостях? — спросил я.

— Ещё целых четыре дня, — прошептала Лиля и её прекрасные глаза испуганного оленёнка стали печальными-печальными.

— А почему ты им обоим не скажешь, что тебе не нравится шум? — спросил я, — ты же хозяйка в своём доме.

По выражению лица Лили я понял, что ей легче терпеть, чем сделать им замечание. Поэтому сказал ей:

— Где они?

— Кто? — пискнула Лиля, нервно накручивая на палец прядку волос.

— Твоя мать и Жасминов?

— Мама в комнате перешивает Коленьке рубашечку. А Орфей у себя, в чуланчике. Но я не знаю, что он делает…

— Пошли, — велел я и первым вышел из комнаты.

Лиля испуганным зайчиком засеменила за мной.

По дороге я встретил Беллу, она как раз возвращалась из кухни к себе.

— Белла, — сказал я, — у нас тут случилась небольшая война у Пантелеймоновых. Не хотите принять участие миротворческой миссии?

— С Полиной Харитоновной, что ли? — уточнила Белла. Дождавшись моего кивка, сказала, — ой, у меня сейчас много работы. В другой раз, Муля.

И отвела взгляд.

Ну и ладно, раз так. И сам справлюсь.

Я посмотрел на Лилю. Она всё поняла и без стука открыла дверь.

Я вошел и сказал:

— Здравствуйте, Полина Харитоновна!

На первый взгляд — обычная мирная обстановка в обычной советской семье послевоенного периода. Чистенько, бедненько, но уютно. Уют стараются создать из всевозможных подручных средств: на стене прикреплена иллюстрация, вырезанная из приложения к журналу «Огонёк», с видами белоствольных берёзок и раскудрявых клёнов. На телевизоре (Мулином, как оказалось) — любовно накрахмаленная салфетка с рюшками, на ней — вазочка синего стекла с засушенными колосками. Ковра с узбекскими ромбами у Пантелеймоновых не было, вместо него на стене они растянули узенькую плюшевую скатертюшечку с Иваном-царевичем верхом на Сером Волке. Получилось довольно миленько. На старенькой деревянной этажерке сидел Колькин медведь с оторванным ухом и пуговичными глазками.

Полина Харитоновна сидела за покрытым скатертью столом и шила. При виде меня она сперва подняла голову, но, очевидно, не усмотрев в лице Мули достойного собеседника, вновь вернулась к шитью.

— Поговорить надо, — сказал я, не дождавшись ответного приветствия.

— Говори, — проворчала Лилина мамашка с таким видом, словно я сейчас пришёл просить у неё в долг большую сумму денег.

— Наедине, — сказал я и многозначительно взглянул на Лилю.

Она поняла всё без слов и преувеличенно жизнерадостным голосом сказала:

— Пойду посмотрю, высохло ли бельё, а то вдруг дождь пойдёт, — и, не дожидаясь реакции маменьки, торопливо выскочила из комнаты.

Я остался с Полиной Харитоновной наедине. Но молчал, глядя на неё в упор и выдерживая паузу. Пауза затягивалась и, наконец, женщина не выдержала первая:

— Чего тебе? — огрызнулась она скрипучим неприятным голосом.

— Нужно обсудить один вопрос. Важный, — сказал я и уселся за стол напротив неё.

Она зыркнула на меня исподлобья, но не сказала ничего, продолжая шить.

А вот я сказал:

— Вы зачем с Жасминовым воюете, Полина Харитоновна?

Желваки на её скулах заходили ходуном, но она сдержалась, не ответила. Лишь иголка с ниткой быстрее замелькали в её пальцах.

— Полина Харитоновна, Жасминов — хороший сосед. Да, обидно, что уплотнили, но сосед вам попался хороший, положительный. Весь день на работе, не пьет, не курит, ведёт себя тихо…

— Он патефон включает, — не выдержала она.

— Полина Харитоновна, — покачал головой я, — давайте не будем кривить душой. Патефон он начал вам включать в ответ на то, что вы ему передачи про всяких агрономов включали…

— Не нравится — пусть не слушает! — буркнула Полина Харитоновна, с еле сдерживаемым злорадством.

— То же самое он может сказать про свою музыку, — ответил я, — но вам же неприятно это? Да?

Полина Харитоновна упрямо сжала губы, так, что они превратились в побелевшую ниточку и ничего не ответила.

— Вот также и ему…

— Крестьянские новости ему неприятны? — оскалилась Полина Харитоновна, — так его в стране Советов никто не держит!

Она выпятила подбородок и вызывающе посмотрела на меня. Разговор зашел в тупик. Пришлось развернуть его в нужную сторону.

— Полина Харитоновна, — сказал я, — вот скажите, ваша Лиля талантливая?

— Чего-о-о-о? — удивилась она, чего-чего, но такого она явно не ожидала.

Ну, уже хорошо, удалось хоть немного сбить её с толку.

— Она талантливая, хорошая певица?

— Ой, лучше бы она у нас в колхозе осталась! — видимо я попал на больную тему, так как Полина Харитоновна в сердцах отшвырнула шитьё и уставилась на меня злыми колючими глазами, — было ведь место в огородной бригаде! Было! Я же с Клавдией договорилась, она бригадиром у них там! Две утки ей отдала! И банку мёда! А эта вертихвостка что! Вместо того, чтобы быть благодарной матери, она в город сбежала! Песни она поёт! Тьху, срамота господня!