Характерник отхлебнул кислятины и немедленно разочаровался в этом решении. Только горячим. Только со специями! И медом.

— Что известно о том отряде?

– Известно, кто. Известно, сколько, Нику всячески демонстрировал, что задача проста.

Со шкуры тянулся, чтобы его солгать.

- Звучит легко, - Яровой отставил бокал подальше.

– Нелегко, – кивнул головой Нику. — Отряд невелик, но ведет его настоящая курва... Слышал о босорканьях?

Ярема вздохнул со всем безразличием, что мог изобразить.

— Это из колдовствующих чар? Мне приходилось убивать характерников, которые на волков опрокидываются, — шляхтич медленно, чтобы не приняли за нападение, дошел рукой до пояса и достал из кармана серебряный шар. — Вот такими крохами косил. Ничего сложного.

Глаза Нику засияли, словно он получил неожиданный подарок.

— Прекрасно, Богдан! Когда застрелишь эту курву, получишь вдвое больше.

Окончательно на крючке.

— Вдвое больше, чем? Мы не сдергивались.

Нику захохотал.

— Ты слишком самоуверен, Богдан, но нравишься мне. Сторгуемся, не беспокойся, — он хлопнул себя по карману, где тяжело звякнуло. — Стрелять в волка — это одно. А вот порхающая небом лилица... Значительно сложнее мишень. Так что скажешь? Ты с нами?

– Присоединюсь.

Настоящий наемник никогда не согласился бы без согласования цены, но Нику даже этого не знал. Зато оглянулся к своим людям и поднял бокал вверх.

- Пейте сегодня, как в последний раз! С завтрашнего дня ни капли крепкого. Отряд поднял тост за победу, и только один Ярема не выпил. На следующий день устраивали засаду. Единственная дорога, поднимавшаяся из долины, разрисованной черным и темно-зеленым, петляла по редкому лесу, выходила на крутой пригорок и сбегала на горную долину, где в тени Мармаросских гор росло маленькое село. Именно на гребне, где уставшие подъемом путешественники медленно одолевают кручу, Нику расставлял людей.

Как и его подчиненным, Нику не хватало опыта, однако Яровой не исправил ни одной ошибки: характерник стоял в стороне, кутался в опанчу и невольно вспоминал, как устраивали засаду на Симеона. С другими стрелками не болтал — это противоречило его роли, да и желания не было. Молодые, самоуверенные, едва нюхали пороху... Но с такими можно победить, когда грамотно подготовиться, внезапно напасть и перевесить числом.

— Зачем ради убийства десятка человек переться в такую глушь? – поинтересовался Ярема.

– Голова того курвиска весит кучу золота, – ответил Нику. – Приказ о ее розыске подписал лично султан!

- Мертвой? Живой?

– Кому она живой сдалась? Разве что рвать ее под хвост! Да это и с мертвой можно, если спешить.

Нику оскалился и потер себе между ног.

— Да хвойда всем в печенках сидит! Не дает северу спокойно жить.

Ярема спрятал гнев под видом кашля.

– Откуда знаешь, что она здесь будет?

– А тебе все знать надо, – захохотал Нику.

Больше характерник не расспрашивал. Ему дали отдельное место – открытое ветра, неуютное и одинокое.

— Ты с нами в бою еще не был, сам понимаешь.

– Понимаю.

Назначив самого молодого бойца ответственным за горячие котлы с кашей и травяным чаем, Нику выставил чатовых, запретил курить и распределил стражи.

На заснеженном пригорке Малыш вспомнил Островную войну: шанцы, большим трудом выдолбленные в промерзшей земле; окопная лихорадка; огоньки самокруток посреди темноты; сосульки под носом и на бороде; всепроницаемый мороз, против которого не спасают три слоя одежд. Вспомнил, как после ночных дежурств снимали сапоги и грели у огня раздутые, покрытые прозрачными волдырями пальцы ног. У некоторых пальцы чернели, их потом отрезали в госпитале. По сравнению с тем невыносимым морозом легкий холодец осенних гор, разбавленный снежной сыростью, не доставлял неудобств.

Началось ожидание – самая длинная и скучная часть любой засады. Кашу и чай приносили исправно. Засветла Ярема читал книгу, которую захватил в путь из родительской библиотеки, а когда темнело, ложился спать. Вокруг поста он слепил небольшое ограждение, которое хранило тепло и защищало от ветра. Единственным ее недостатком был сам снег, под ярким солнцем нещадно резавший глаза.

Первые сутки. До него доносило отрывки чужих разговоров, но характерник не слушал: наслаждался передышкой в непрерывной битве.

Вторые сутки. Небо здесь низко — подпрыгни, и коснешься. Он так привык к насилию, не представляя себе жизни, где нет необходимости постоянно убивать.

На рассвете третьих суток сумерки раскрыло птичьим криком. Крикнули так бездарно, что даже дурак распознал бы условный сигнал. Ярема снял варежки, поднял руки, расслабил застежки на одежде и приготовил револьвера.

Едва слышно поскрипывал снег. Кручей ползла небольшая валка: двое ишаков тащили сани, покрытые светлой дерюгой, дальше волочилась другая пара с таким же грузом. Полозы окружали стрелки с ружьями наготове: белые шубы, белые брюки, белые капюшоны — их фигуры сливались с сумерками.

- Засада! — прорычал Яровой, вскакивая во весь рост. – Аллерм!

И открыл огонь по своим.

Первый залп должен быть самым смертельным, но люди в белом закатились под сани прежде, чем пули поразили их. Осли ужасно заорали, однако движения не остановили. Месяц выстрелов катился между горами. Где-то отчаянно ругался Нику. Ярема успел расстрелять весь барабан, когда в грудь ударило возмездие за измену, и он упал за стенку снежного забора, которое снесло парой других шаров.

Он стянул одежду, опрокинулся, взвыл — и в небе прошелестели черные крылья. Огромная летучая мышь мелькнула размазанной тенью, упала на одного из чатовых, донесся визг. В то же время из-под саней затрещали ответные выстрелы.

Волк помчался в ближайшую пару нападающих, сбивая сугробы ударами лап. Не успел первый стрелок понять, что на него вскочило, когда клыки разорвали его глотку; второй бросил ружье и попятился, выставив руки перед собой. Волк зарычал, прыжком сбил с ног, и они покатились по крутому склону, даже испуганный крик не утих под хищными челюстями.

Пока Ярема вскарабкался назад к полю боя, взошло солнце, а белый отряд времени не терял: разбившись на пары, стрельцы покинули тайник, обменивались сигнальными посвистами и изящно истребляли нападающих, которые, забыв о засаде, бежали в разные стороны.

Яровой выскочил к саням, задрал морду вверх – там ночница карабкалась по утреннему небу, держа Нику за голову. Руки били по летучим лапам, ноги молотили воздух, и от этих беспорядочных движений голова Нику скользила между острых когтей, оставляя на них окровавленные куски кожи. С новым ударом перепончатых крыльев Нику освободился, и его короткий полет оборвался на гребне крыши заброшенного дома, где он сложился пополам под неестественно острым углом.

Ни один крестьянин не наткнулся на улицу. Торахали одиночные выстрелы, следом раздавались короткие посвисты. Бойцы в белом лицо под шарфами, глаза бесстрастные пленных не брали. Сновали призраками; один раненый лег на сани и пояском перевязывал простреленную ногу. Они знали свое дело. Волк вдохнул воздух... Кровь и прах. Он взвыл во второй раз, громко и тоскливо, и на зов с небес вспорхнула лилица.

После месяцев разлуки Ярема сжал Сильвию в голых объятиях.

Когда он вернулся из Буды, дома ждал письмо в грязном порванном конверте, на котором едва угадывался размытый водой адрес. Внутри лежал исписанный латынью лист, где на уцелевших от влаги строках описывался путь к глухой деревне в горах Южной Мармарощины. «Если хочешь встретиться, жди меня здесь. Я буду заглядывать. С.»

— Это послание от той же девы?

От неожиданности Ярема подпрыгнул.

- Маменька! Не пугайте так!

Пани Яровая умела вкрадываться, как опытный головорез.

– Она благородного рода?

— Настоящая валашская аристократка, — Ярема рисовал в голове маршруты. – Приглашает к себе.

Ядвига оставляла, посмотрела на письмо, которое, вероятно, несколько раз прочла, и сказала: