«Так надо, — повторяла себе Лин. — Хесса этого не хочет. Асир тоже не хочет, он просто должен помочь. Лучше он, чем кто-то еще». Но запах спорил с голосом разума, он выдавал желание. Может, сам Асир и держал себя в руках, но его зверь мысленно уже брал Хессу, утверждая право кродаха, доказывая силу и власть. Лин это чуяла.

Может, остаться в серале и правда было бы лучше? Спокойней. Не знать… то есть, конечно, знать, но — отстраненно. Не чуять. Не гадать, дойдет у Асира с Хессой до полноценной вязки, или Сардар успеет раньше. Не мучиться вопросом, как они все примут случившееся, если все же — дойдет. То есть ясно, что Асир и сам примет спокойно, и их с Хессой не поймет, если покажут хоть какое-то недовольство. Такова их природа, тут ничего не сделаешь. Но… но, бездна, как же хочется орать, доказывать, что сделать — можно! Что как раз для таких случаев подавители — благо!

Из-за закрытой двери голоса доносились чуть слышно, нервный — Хессы, спокойный и успокаивающий — Асира. Судя по голосам, все шло хорошо. Но запахи…

Судя по запахам, владыка если и не берет пока еще Хессу, то готов приступить в любой момент. И та уже не так чтоб категорически против. И хотя разумом Лин это принимала, зверь внутри нее скулил и огрызался на попытки успокоить.

Зверь хотел вожака себе. Хотел, чтобы вожак его, а не кого-то другого прижал к земле, крепко взяв зубами за холку, и доказал свое право владеть и повелевать. Хотел чувствовать запах вожака, резкий и хищный, от которого сами собой подгибаются ноги и течет смазка — рядом, а не из-за двери! Рядом с Лин, а не с кем-то другим!

— Так нельзя, — дрожащим шепотом убеждала себя-своего-зверя Лин. — Это же Хесса. Она пропадет, если владыка ей не поможет. Нужно дождаться Сардара. Просто дождаться. Она моя подруга. Я сама согласилась, чтобы…

Запах стал гуще — зовущий, кружащий голову. Лин рванула из-за пояса рубашку, скомкала, уткнула лицо в ткань. Не фильтр, но хоть что-то. Почему у первого советника такие маленькие покои? Она забилась уже в самый дальний угол, и все равно…

Чем они там занимаются?

Бездна, да в той же комнате, и то было бы, наверное, легче! Видеть и знать точно, а не гадать, представляя себе картинки, от которых зверь, рыча, рвется наружу.

— Слабачка, — прошипела Лин, — жди, дойдет и до нас дело. Хессе нужней.

Раздвоение личности как оно есть. Не этого ли она когда-то боялась? Что природа анхи начнет брать верх, и… Нет. Она справится. Она ведь понимает, что происходит. Да, больно. А кто-то говорил, что будет легко?

Интересно, что хуже — оказаться одной анхой на сотню кродахов или одной из сотни анх на единственного кродаха?

— Мы — ошибка эволюции, — Лин уже не узнавала собственный голос, хриплый и какой-то безжизненный, — дурацкая шутка природы. У нас вообще не должно было остаться шансов на выживание. Это неправильно.

Рубашка промокала от слез, штаны — от смазки, Лин трясло, и только одно во всем этом было если не хорошо, то хотя бы терпимо: что сама она пока еще не ждала течки. Иначе точно спятила бы. Началось бы раньше времени, и пришлось бы Асиру спасать двоих сразу. Вот был бы номер.

Она ждала появления Сардара, как избавления, и все же проморгала. Ударилась о стену открытая пинком дверь, обдало жарким и густым запахом песка, лошадиного пота и разъяренного чужого кродаха. И, пока затуманенный разум Лин осознал, что — вот, все, дождались! — хлопнула дверь спальни.

А потом они рычали. Оба. Слова тонули в жутком глухом рыке. Лин не разобрала ни одного, но с ног до головы покрылась липким ледяным потом. Зверь ежился, будто скуля и в панике поджимая хвост. Лин видела, помнила, знала, что бывает, если сцепляются взбешенные кродахи, но не здесь же, не сейчас и не эти двое!

Им нечего делить. «Им — нет, — нехорошо екнуло где-то внутри. — А вот их зверям…» Они не понимают, не контролируют, они только чуют и видят. И что будет, если…

— Доклад с утра, — рыкнуло совсем рядом. Лин потянулась навстречу. Комната плыла, и в полумраке ничего не было видно. На этот раз она не услышала ни как хлопнула дверь, ни как щелкнул замок — тишина была такой идеальной, будто вокруг ничего, кроме нее, не осталось. Кроме нее и запаха.

Того самого запаха, резкого, хищного и требовательного, на который так жадно реагировал ее зверь. Рядом. Наконец. Теперь — правильно.

Она хотела вскочить, но ноги подогнулись, и пришлось опереться о стену. Зато уже можно было дышать не через рубашку. Поднять голову, встретить темный, яростный взгляд и сказать, мельком удивившись, что собственный голос звучит твердо, без позорного скулежа и вроде как даже требовательно:

— Возьми меня.

Асир вряд ли услышал, он просто шел, приближался, очень медленно, по-кошачьи мягко, но абсолютно неотвратимо. Лин вздернуло за плечи, развернуло и вжало носом в стену. С треском, едва не содрав кожу жестким поясом, Асир сорвал с нее шаровары; тут же следом отправилась смятая и мокрая рубашка. На плече сжались зубы. Обожгло острой болью всего на секунду и утопило в запахе. Сейчас он не опьянял и не успокаивал, в голове прояснилось так резко, что заломило виски. Асир схватил за бедра, заставил прогнуться в пояснице и одним движением насадил на себя. Ладонь легла на живот, и больше не было ничего, кроме резких глубоких толчков и приглушенного рычания. Без ласк, без нежности. Лин полностью отдалась во власть жаждущему кродаху, уступила своей природе, своему зверю. И теперь — в отличие от тех ужасных минут, когда Асир был у Хессы — это не казалось неправильным, страшным, дурной шуткой природы или ошибкой эволюции.

Ей было хорошо. Каждый толчок вырывал из горла вскрик, после каждого вскрика Асир плотнее прижимал ладонь к ее животу, как будто желая ощущать собственный член сквозь кожу и мышцы Лин, чувствовать рукой, как он выходит и входит снова. Лин попыталась представить, как это может ощущаться — наверное, вдвойне сильнее, чем чувствует она! — и одной мысли хватило. Оргазм судорожной волной прошел по телу, заставил сжаться живот и промежность, а Асир, рыкнув, вошел, кажется, еще глубже.

И продолжил двигаться, так же быстро и глубоко, надавливая одной ладонью на живот, рыча. А вот вторая ладонь легла Лин на горло, как будто стоны и вскрики Асир тоже хотел ощущать — кожей, пальцами. Ощупывать, а не только слышать.

Это возбуждало. Это, бездна все побери, так невероятно возбуждало, что Лин готова была разорваться — так хотелось одновременно притиснуться плотнее к ладоням и подаваться назад, навстречу размашистым толчкам. Хорошо, наверное, что Асир так плотно прижал ее к стене — на самом деле особо и некуда было подаваться, ни назад, ни вперед, она могла только запрокидывать голову, позволяя своему кродаху все, чего тот хотел, и кричать от восторга и наслаждения.

Кажется, она успела кончить трижды, прежде чем Асир вытащил из нее член. Кажется, потому что наслаждение, то острое, как клинок у горла, то мягкое, окутывающее, накрывало постоянно, волна за волной. Асир тяжело навалился сзади, хрипло сказал: «Сожми», — и Лин почувствовала его член между бедрами. Сжалась, как могла, потому что руки и ноги слушались плохо. Мягкие, неподатливые, будто чужие, даже ложку в руке сейчас, пожалуй, не удержала бы. Асир глухо рыкнул и снова начал двигаться. Это длилось недолго. Лин почувствовала судорожную дрожь, а потом — текущее по ногам семя.

— Это еще не конец. Живая?

Лин хотела засмеяться, но из горла вырвался только невнятный всхлип. Но Асир же должен чувствовать, чуять, что ей хорошо, что она довольна?

— Д-да, — удалось выдавить со второй или третьей попытки. Лин надеялась, что Асир поймет правильно: не только «да, живая», но и «да, давай продолжать».

Самым краем сознания прошла мутная мысль, что Ладуш, возможно, с присущей ему категоричностью сказал бы, что на этот раз хватит. Что она не готова к таким жестким вязкам. Ну, значит, хорошо, что Ладуша здесь нет.

Асир отодвинулся. Лин успела только удивиться, что без него стало слишком холодно, а потом ее накрыло тяжелой плотной тканью. Асир заворачивал и заматывал ее, как какой-нибудь кулек. Во что? То ли в штору, то ли в покрывало, а потом подхватил на руки.