- Но, Роман, дорогой, разве ты забыл о «Солнечных полях»? — спросила Антониетта с приторной улыбкой, которая не коснулась её глаз. - О той тысяче акров плодородной земли, которую дон Армандо подарил тебе и Сабрине, когда родился Эрнесто? Как ты мог забыть об этом? - Её голос был пронизан нежной мягкостью, которая была почти убедительной — это был фасад, призванный усыпить его бдительность.

— Конечно, я не забыл, — Агилар пожал плечами, в замешательстве нахмурив брови. — Но какое отношение «Солнечные поля» имеют к тебе? И какое отношение «Солнечные поля» имеют к угрозам Эрнесто убить тебя? Я ничего не понимаю! — Он был совершенно растерян, безнадежно запутавшись в паутине интриг, которую они тщательно сплели вокруг него. Нити обмана затягивались, грозя задушить его.

- Ах, дорогой, я вижу, ты забыл, что обещал, — сказала Антониетта, укоризненно покачав головой и театрально вздохнув, что выражало глубокое разочарование. Её голос был тщательно подобран с ноткой наигранной обиды. - Или, может быть, ты помнишь, но просто хотел меня подразнить? Неужели моему ребёнку суждено всегда быть на втором месте после ребёнка Сабрины? - Она широко раскрыла глаза, и в её голосе послышалось хныканье. - Ты поставишь его в неловкое положение, лишив того, что по праву принадлежит и ему тоже?

Она умело играла на его чувстве вины, вызывая жалость к себе и своему нерождённому ребёнку, играя роль беременной женщины, лишённой внимания любящего мужа. Она точно знала, на какие кнопки нажимать, и Роман, как всегда, был на грани того, чтобы поддаться её манипуляциям, его благие намерения были использованы её неуёмными амбициями. Его стремление к миру было использовано против него, превратив его в беспомощную марионетку в её игре.

Роман Агилар в изумлении смотрел на жену, словно не мог поверить в её коварство. В его глазах плескалось растерянное непонимание, смешанное с отголосками былой любви, ныне отравленной ядом сомнений. Неужели эта хрупкая, изящная женщина, с которой он делил ложе и мечтал о счастливом будущем, плела вокруг него паутину лжи и интриг?

Эрнесто, и без того отличавшийся вспыльчивым нравом, стал мрачнее тучи и, казалось, вот-вот разразится бурей. На его лице, обычно привлекательном и мужественном, застыла гримаса ярости. Каждая жилка на его шее вздулась от сдерживаемого гнева, а в глазах вспыхнул недобрый огонь. Он напоминал хищника, готового растерзать любого, кто посмеет посягнуть на его территорию.

В библиотеке воцарилась тягостная тишина, густая и липкая, как патока. Она окутывала всех присутствующих, сковывая движения и души. Каждое мгновение казалось невыносимо долгим, словно время замедлило свой ход, давая возможность в полной мере ощутить всю тяжесть ситуации. Атмосфера накалилась до предела, и даже в воздухе, казалось, потрескивали электрические разряды — предвестники грозы, готовой обрушиться на несчастного Романа.

Агилар-младший, не в силах больше сдерживать свою ярость, взорвался, как перегретый котёл. Все его чувства, копившиеся долгое время, вырвались наружу, сметая всё на своём пути. Эмили, скромно стоявшая в углу и наблюдавшая за разворачивающейся драмой, испуганно вздрогнула. Её большие глаза, обычно полные нежности и доброты, расширились от страха. Молодой человек с искажённым от гнева лицом наклонился и изо всех сил ударил кулаком по массивному дубовому столу, за которым сидел отец. От удара зазвенела посуда, подпрыгнули чернильницы, а старинные книги на полках тихо задрожали.

— Ради всего святого! — проревел Эрнесто, его голос дрожал от ненависти. В его словах звучала неприкрытая злоба и презрение. — Мне надоело участвовать в этом фарсе и смотреть, как она водит тебя за нос, точно ручного быка! Отвечай прямо: ты обещал отдать её ребёнку «Солнечные поля»? Ты хоть понимаешь, какую опасность она представляет для нашей семьи?

Роман в испуге, словно загнанный в угол зверь, смотрел то на лукавую жену, то на разъярённого сына, словно пытаясь понять, кто из них представляет большую угрозу. Его лицо выражало полную растерянность и слабость. Он чувствовал себя пешкой в чужой игре и не знал, как из неё выбраться. Морщины на его лбу стали глубже, а в глазах появилось выражение обречённости.

— Я... я никогда ничего не обещал... конкретно, — пробормотал он наконец, запинаясь и избегая прямого взгляда Эрнесто. Его голос звучал тихо и неуверенно. — Наверное, я мог сказать что-то в этом духе... как будто надеясь... может, когда-нибудь в будущем... в общем, что мои дети будут жить в мире и согласии. — Роман виновато посмотрел на супругу, ища у неё поддержки, но в её глазах он увидел лишь холодный расчёт. Ни капли сочувствия, ни тени понимания, только ледяная отстранённость. — Но, моя дорогая, как ты могла истолковать мои слова подобным образом?.. Я всегда хотел, чтобы «Солнечные поля» перешли к Эрнесто, потому что они принадлежат многим поколениям Эспинозов. Это наша земля, наша история, наша кровь!

Голубые глаза Антониеты, до этого момента блестевшие хищным огнём, тут же наполнились слезами, крупными, показными, как хорошо отрепетированные капли росы. Она точно знала, когда и как нужно плакать, чтобы добиться желаемого. Её лицо приняло страдальческое выражение, словно она была невинной жертвой, а не коварной интриганкой.

— Я всё понимаю, — печально вздохнула она, с укором глядя на мужа, словно он совершил немыслимое предательство. Её голос звучал мягко и жалобно, но в каждой интонации сквозила скрытая угроза. — Конечно, желания Эрнесто для тебя закон. Тебе, конечно, всё равно, что у моего ребёнка не будет никаких прав. Тебе, конечно, плевать, что в моём деликатном положении приходится терпеть такие оскорбления и угрозы. Она говорила тихо, но каждое её слово было наполнено ядом, предназначенным для того, чтобы вонзиться в сердце Романа.

Роман Агилар не знал, что на это ответить. Он чувствовал, как его затягивает в трясину лжи и манипуляций, и не видел выхода. Он бросил на сына взгляд, полный отчаяния и мольбы, прося о помощи, но в глазах Эрнесто он видел лишь ледяную решимость. Потом он посмотрел на жену, надеясь увидеть хоть каплю сочувствия, но встретил лишь оскорблённое самолюбие. Он оказался между молотом и наковальней, раздавленный желанием угодить всем и страхом потерять всё.

— Антониета, дорогая моя, пожалуйста, не расстраивайся, — взмолился он, его голос звучал жалко и неуверенно. Он чувствовал себя совершенно беспомощным перед её слезами и упрёками. — Ты же знаешь, что тебе сейчас нельзя волноваться. Врач строго-настрого запретил…

Из груди Антониеты Агилар вырвались сдавленные рыдания, сотрясавшие её хрупкое тело. Казалось, что её сердце разбивается на миллионы осколков. Она умело изображала страдание, зная, как это действует на Романа.

— Если для тебя это так важно, милая, — поспешно проговорил Роман, чувствуя, как слабеет под напором её слёз, — то мы обсудим этот вопрос позже и обязательно найдём какое-нибудь решение. Я уверен, что мы сможем найти решение, которое устроит всех. Я сделаю всё, что в моих силах, поверь мне!

Антониета, словно внезапно простив мужа, встала, быстро обошла стол и обняла Романа за шею, прижавшись к нему всем телом. В её объятиях чувствовалась змеиная мягкость и коварство.

— О, дорогой, я знала, что ты мне не откажешь! — Она нежно поцеловала супруга в щёку, оставляя на ней след от помады, словно метку. — Какая же я плохая жена, дорогой! Ты ведь едва стоишь на ногах от усталости после долгого путешествия, а я докучаю тебе своими жалобами. Оставайся здесь и поговори обо всём с Эрнесто, а я пойду распоряжусь, чтобы тебе приготовили горячую ванну. Тебе нужно отдохнуть.

Прежде чем Роман успел ответить, повеселевшая Антониета, словно бабочка, выпорхнула из комнаты, оставив после себя лишь лёгкий шлейф дорогих духов и ощущение обмана. После её ухода снова воцарилось тягостное молчание, ещё более гнетущее, чем прежде. Её манипуляции оставили после себя горький привкус и предчувствие беды. Первым заговорил Эрнесто, его голос был полон презрения.