— Но почему вы не… — Эмили осеклась, внезапно осознав, что зашла слишком далеко и ей следовало бы помолчать. Она покраснела, почувствовав, как кровь прилила к лицу, и, потупившись, уставилась на свои руки, лежащие на коленях. Ей было стыдно за свою бестактность, и она боялась ранить дядю ещё больше.

— Ты права, — не сразу ответил Роман Агилар, его голос звучал глухо и устало. — Мне следовало заступиться за сына, защитить его от жестокости отца, но... у меня тогда совсем не было... времени. Все время и силы уходили на плантацию, на хлопок, на то, чтобы удержаться на плаву. И я думал, что отец в конце концов привыкнет к мальчику, привяжется к нему и признает его своим внуком. Я надеялся на лучшее, закрывал глаза на происходящее. Но Энди так и не смирился с тем, что у него есть внук, и не принял Эрнесто в семью. Эрнесто рос и с годами начал винить меня в том, что я не вмешивался, не защищал ни его, ни его мать. Он был прав...

- Но после смерти вашего отца вы остались вдвоём с Эрнесто. Неужели отношения между вами так и не наладились? — тихо, почти шёпотом, спросила Эмили, боясь услышать подтверждение своим худшим опасениям.

- Мы и после смерти Энди проводили вместе не так много времени, — покачал головой Роман, словно не веря в то, что говорит. — Мой отец умер, когда Эрнесто было почти семнадцать. Через год после смерти отца... — он запнулся, словно с трудом подбирая слова, — это было почти десять лет назад... Через год после его смерти Эрнесто отправился учиться на Восток, в Гарвард. В «Кипарисовые воды» он вернулся только четыре года спустя, но тогда...

- Что тогда? — нетерпеливо спросила Эмили, затаив дыхание.

- Тогда уже появилась Антониета... — виновато пробормотал Агилар, словно произнося имя старого врага. Он посмотрел на серьёзное и внимательное лицо Эмили и, поколебавшись, добавил, словно исповедуясь в тяжком грехе: — Эрнесто привёз в «Кипарисовые воды» Антониету Мартин и её овдовевшую сестру Мэделин Браун... Антониета тогда была совсем юной... ей было чуть больше двадцати... она была невестой Эрнесто. И да простит меня Бог, но я украл невесту у своего сына и сам женился на ней... — в его голосе звучала горечь и раскаяние, как от давней раны, которая никак не заживает.

7

Эмили, словно окаменев, смотрела на Романа Агилара. Слова, только что слетевшие с его губ, звенели в ее голове, отказываясь складываться в единую, хоть сколько-нибудь приемлемую картину. Это был не просто шок, это был тектонический сдвиг, землетрясение, разрушившее фундамент всего, во что она верила. Он женился на невесте своего сына? Этот факт не укладывался ни в рамки здравого смысла, ни в рамки моральных принципов. Ее взгляд, полный недоверия и зарождающегося отвращения, буравил его, пытаясь за привычной маской властного и спокойного мужчины найти монстра, способного на такое… предательство? Злодеяние? Слово никак не хотело подбираться.

– Вы… вы женились на невесте своего сына?! – выдохнула она, и голос ее задрожал, как у испуганного воробья в бурю. Вопрос сорвался с губ скорее как обвинение, как констатация невозможного факта, чем как попытка получить объяснение. Как такое могло случиться? Как отец, человек, которого она пусть и с оговорками, но уважала, мог пойти на такой чудовищный шаг? Как Антониета, юная, кажется, вполне невинная девушка, могла согласиться на эту роль? В голове Эмили вихрем проносились вопросы, сталкиваясь друг с другом и порождая лишь гулкое эхо непонимания. Она словно барахталась в зыбучих песках, теряя опору под ногами.

Роман упорно избегал ее взгляда, словно боялся, что она увидит в его глазах отражение его греха. Его обычно уверенный и проницательный взгляд казался потухшим, словно за железной маской прятался тлеющий пепел пожара, выжегшего все благородное и достойное. Он словно съежился, стал ниже ростом, ощутимо слабее, чем обычно. Словно стыдясь произнесенных слов, словно груз вины, подобно гигантской каменной глыбе, давил на его плечи, сокрушая его своим весом. Этот сильный, властный мужчина вдруг показался жалким и беспомощным.

– Ты… никто не сможет понять, как это случилось, – прохрипел он, слова давались ему с видимым трудом, словно каждое из них вырывалось криком из самой глубины его истерзанной души. Голос звучал глухо и сдавленно, как будто он задыхался от лжи и самооправдания. – Мне было… одиноко… а Антониета оказалась… очень красивой и утончённой девушкой. Эрнесто не смог бы дать ей то, что ей было нужно. Он был ослеплен молодостью и страстью и не понимал, что для нее важно. После свадьбы он планировал поселиться в «Эвергрин», а бедная Антониета с первого взгляда невзлюбила ранчо.

Агилар, словно тонущий, ухватился за любую возможность оправдаться. Он бросил на Эмили взгляд, полный отчаянной мольбы о понимании, о сочувствии. В его глазах метались смятение и горечь, словно он сам до конца не мог объяснить ни себе, ни ей свой поступок. Он умолял ее понять, простить, хотя сам, казалось, не мог простить себя за эту чудовищную ошибку.

– Антониета получила аристократическое воспитание. Она выросла в Коннектикуте и лишь понаслышке знала о нашем суровом Техасе, о его необъятных просторах, девственной природе и… отсутствии цивилизации… а тут еще этот «Эвергрин»… – Он попытался выдавить из себя грустную, искаженную болью улыбку и пожал плечами, словно признавая собственную непоправимую глупость. – После смерти дона Армандо на ранчо никто не жил больше четырнадцати лет. Дом пришел в полное запустение и требовал серьезного ремонта. Местность там совершенно дикая, непроходимые заросли чапараля, на многие мили вокруг ни души. Там живут только дикие лонгхорны, волки и гремучие змеи. Антониета увидела такое впервые в жизни. Она-то думала, что после свадьбы они с Эрнесто будут жить в «Кипарисовых водах».

Он на мгновение замолчал, словно собираясь с духом, перебирая в памяти цепочку событий, которые привели к этой абсурдной, немыслимой ситуации. На его лице читалось сожаление, какое-то странное сочетание раскаяния и упрямой уверенности в своей правоте, словно он одновременно терзался угрызениями совести и отчаянно пытался убедить себя, что поступил единственно правильным образом. Затем он продолжил уже тише, почти шёпотом:

– Антониета позже призналась, что влюбилась в «Кипарисовые воды» с первого взгляда. Местность вокруг Сан-Фелипе больше напоминает то, к чему она привыкла на Востоке. В Сан-Фелипе хоть какая-то цивилизация, повсюду разбросаны плантации с красивыми особняками, утопающими в зелени. Повсюду потрясающая красота, хлопковые поля, а необработанные земли покрыты пышной, почти тропической зеленью, которой славится эта часть Техаса.

Роман снова беспомощно пожал плечами, и в его грустной улыбке теперь сквозили усталость и обречённость. Он выглядел сломленным, как будто непосильная тяжесть принятого им решения раздавила его, оставив лишь слабую, призрачную тень прежнего властного и уверенного в себе мужчины.

– «Эвергрин» – это почти полная противоположность Сан-Фелипе. Дикая, необузданная природа, жестокая и враждебная человеку. Жить на ранчо такой утончённой и нежной натуре, как Антониета, было бы невыносимо трудно! Она просто не смогла бы выжить в таком диком и пустынном месте. Для неё это была бы настоящая тюрьма, золотая клетка, в которой она бы увяла, как редкий экзотический цветок, пересаженный в бесплодную и каменистую почву.

По лицу Эмили пробежала тень. Она не знала, что и думать. Слова Романа звучали как тщательно продуманное самооправдание, как отчаянная попытка смягчить чудовищность его поступка, представить его в более выгодном свете. Но в то же время она видела в его глазах настоящую, неподдельную боль и искреннюю убеждённость в том, что он поступил правильно или, по крайней мере, так, как должен был поступить. Но было ли это действительно правильно? Или же он просто пытался убедить себя в том, что совершил наименьшее из зол, что выбрал наиболее щадящий вариант из всех возможных, хотя прекрасно понимал, что никакого «щадящего» варианта в этой ситуации не существует в принципе? Эмили понимала, что за словами Романа скрывается нечто гораздо большее, какая-то глубокая личная трагедия, которая и привела его к этому отчаянному шагу. Она чувствовала, что между строк читается всепоглощающее одиночество, глубокий страх, возможно, даже своеобразная, искажённая любовь. Но достаточно ли этого, чтобы оправдать его непростительный поступок? Вопрос оставался открытым, и Эмили понимала, что ей предстоит долгий и мучительный путь, полный сомнений и противоречий, чтобы до конца разобраться в этой запутанной, трагической истории и понять, что же на самом деле произошло в семье Агилар. И сможет ли она вообще когда-нибудь его простить. И себя тоже.