Я не знаю, что, чёрт возьми, с ней не так. Она должна ненавидеть меня, она должна ненавидеть всех нас, и всё же она обвивается вокруг меня, как виноградная лоза, её язык переплетается с моим, её сладкий вкус и запах обволакивают меня, жар её тела, обжигает мой член… и это всё, что я могу сделать, чтобы остановить себя от того, чтобы трахнуть её, от того, чтобы сделать то, чего я поклялся не делать. Но этого почти достаточно, чтобы просто поцеловать её. На ощупь она такая мягкая, такая приятная, и я стону, когда вжимаюсь в неё, прижимаясь к ней на коврике, как будто мы пара грёбаных старшеклассников, а не взрослые, которые могут делать всё, что захотят.

За исключением того, что ты никогда не мог делать то, что, чёрт возьми, хотел. В этом-то и проблема, вся эта чёртова проблема. Если бы я мог делать всё, что захочу, мы с Афиной сейчас были бы на полпути к Калифорнии на моём мотоцикле.

— Я хочу тебя, — шепчет она. — Я всё ещё хочу тебя, Джексон. Ты единственный, кого я действительно хочу. Имеет ли это значение сейчас, после Дина? Мы могли бы просто заняться сексом. Это не обязательно должно что-то значить...

Этого достаточно, чтобы разрушить чары и почти свести меня с ума от желания, и всё это одновременно.

— Так и есть, — говорю я ей, отстраняясь и садясь на корточки. — Не имеет значения, была ли ты с Дином. В доме идёт спор о том, законно ли это, и ты это знаешь. Ты пыталась выбрать меня. Если мы займёмся сексом, это будет более законно, чем всё, что ты делала с Дином. А что касается твоего желания... — Я качаю головой. — Не имеет значения, чего мы хотим, Афина. Я думал, ты уже должна была это понять.

Она тянется ко мне, слегка приподнимаясь, и обхватывает ладонью мой член, её рука скользит по моим шортам.

— Мы могли бы заняться чем-нибудь другим, кроме секса. — Её щёки пылают, грудь вздымается. — Это считается?

Я стискиваю зубы, сдерживая стон, когда её ладонь гладит головку моего члена. Боже, я чертовски хочу её.

— Я не уверен, что смогу остановиться, Афина, — говорю я ей категорично, и это правда. — Мне не следовало даже делать этого с тобой. Мне не следовало оставаться, чтобы тренировать тебя. Я...

— Все так плохо, да? — Афина пристально смотрит на меня. — Знаешь, ты единственный, кого я просила об этом. Единственный, кого я просто хочу, без каких-либо оговорок или смешанных чувств.

— Потому что ты проецируешь на меня дерьмо, которым я не являюсь. — Я с некоторым трудом встаю, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться, но она игнорирует это и просто поднимается на ноги самостоятельно. — Я не твоё безопасное место, Афина. Я не твой герой, не спаситель и не защитник. Только потому, что я езжу на мотоцикле и выгляжу в твоём вкусе, это не значит, что ты должна возлагать на меня какие-то надежды.

Она сердито смотрит на меня.

— Может, это просто потому, что я, блядь, считаю тебя сексуальным. Ты когда-нибудь задумывался об этом? Или у тебя всегда должно быть что-то важное? Какая-то проекция?

Я скептически смотрю на неё.

— Ты не похожа на человека, который выбирает парня для того, чтобы отдать ему свою девственность, основываясь на чем-то таком поверхностном, как сексуальность.

Афина пожимает плечами.

— Ты не настолько хорошо меня знаешь.

— Конечно, знаю. — Я делаю шаг вперёд, не в силах сопротивляться желанию снова вдохнуть её аромат, почувствовать её ближе к себе, даже если я не прикасаюсь к ней. — Я знаю, ты любишь добавлять в кофе овсяное молоко, а не сливки, хотя и жалеешь, что не можешь пить его черным. Я знаю, ты ненавидишь обувь с открытым носком. Я знаю, что без плотной подводки ты чувствуешь себя обнажённой, и с сегодняшнего дня я знаю, что ты можешь уложить взрослого мужчину одним точным ударом. Возможно, есть и ещё кое-что, если подумать.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, и я провожу пальцем по её подбородку. Мне нравится, как она вздрагивает, когда я прикасаюсь к ней, нравится и в то же время ненавистно, потому что я хочу её так сильно, что это причиняет боль.

Я чуть не сказал ей, что прошлой ночью был близок к тому, чтобы уехать из города, что единственная причина, по которой я этого не сделал, заключалась в том, что я не мог оставить её здесь, что я чувствую, что должен присматривать за ней. Но я не могу сказать этого также, как не могу сказать ей, что прошлой ночью помешал девушке отсосать мне. Кроме того, что-то подсказывает мне, что она была бы не в восторге от того, что за ней присматривают, даже если бы она в этом нуждалась.

— Джексон... — Афина начинает что-то говорить, но затем качает головой. — Не бери в голову.

— Что? — Я всё ещё прикасаюсь к ней, касаюсь пальцами её подбородка, но она только прикусывает нижнюю губу и снова качает головой.

— Ничего.

Значит, наша маленькая Афина тоже хранит секреты.

— Ладно, — говорю я, пожимая плечами. — Ты хочешь повторить это? Я имею в виду, завтра.

— Спарринг или поцелуи?

И то, и другое, хочу сказать я, но просто ухмыляюсь ей.

— Спарринг, — отвечаю я ей небрежно, как будто для меня это не имеет ни малейшего значения. — Ты ведь хочешь стать лучше, верно?

— Конечно.

— Тогда до завтра. — Я отстраняюсь от неё, быстро выскальзывая из-под канатов вокруг ринга.

Афина не смотрит на меня, когда идёт собирать свои вещи. Я уже видел это у неё раньше, когда она замыкалась в себе после того, как занималась чем-то сексуальным с кем-то из нас, как будто стыдилась своего собственного желания. Это одна из тех вещей, которые бесят меня в двух других, они поощряют это, потому что им нравится её смущение, её стыд. Мне нет. Я не хочу, чтобы она стыдилась того, кто она есть. Я хочу, чтобы она приняла это. Была дикой, красивой, опасной, сексуальной женщиной, в которую она могла бы превратиться.

Я хочу, чтобы она была такой со мной. Но это невозможно.      

Сегодня я не в первый раз целовался с девушкой на коврах боксёрского ринга. Однажды я уговорил свою бывшую, Натали, выйти со мной на ринг. Она не была бойцом, она была как раз из тех девушек, которые занимаются пилатесом и йогой, над которыми ранее смеялся Кейд, так что я был с ней помягче. Дело было не в тренировке, а в сексе, в том, чтобы прижать её к себе, дать ей почувствовать, как напрягаются мои мышцы, твёрдые и потные. Мы занимались чем-то большим, чем просто целовались на матах. Мы трахались, я прижимал её к полу, держа её запястья над головой, и входил в неё снова и снова, а её ноги были сомкнуты вокруг меня. Она наслаждалась каждой секундой, тем, как всё было быстро и спонтанно, сексуально, потно и необузданно. Но мы занимались этим только один раз.

Всё началось не с секса с Афиной. Это была настоящая тренировка, настоящий спарринг. Афина – грозный противник, и это было чертовски весело. Но именно из-за этого с ней было так жарко. С Натали это была просто сексуальная игра, и это было совсем по-другому. С Афиной всё было по-другому. Мы бы всё равно спорили, даже когда трахались.

Я знаю, что именно это притягивает её и Кейда друг к другу, или, скорее, притягивает их друг к другу, как два магнита. Они оба борцы и, вероятно, убили бы друг друга, если бы когда-нибудь уступили. Но я знаю, что такое этот огонь в ней – вот почему Кейд так сильно хочет сломить её и почему Афина никогда не будет сломлена по-настоящему.

Афина – это вызов, равный нам по силе. Она не боится нас, на самом деле. И это могло бы иметь большое значение, если бы другие парни перестали видеть в ней домашнюю зверюшку и начали видеть в ней женщину. Но всё это не моё дело. Я слишком увлекаюсь ею, слишком привязан к ней, несмотря на все мои усилия быть другим. Мне было больно прекращать прикасаться к ней сегодня, точно также, как больно вспоминать, как мы обнимались с Натали на полу старого школьного спортзала. Дело не в том, что я хочу заменить Натали Афиной, а в том, что я наконец-то нашёл кого-то, ради кого стоило бы снова открыться такой боли.

Но ради неё и ради себя я не могу этого сделать. Мне нужно оставаться отстранённым. Мне нужно быть безразличным. Позволить Дину и Кейду делать то, что они хотят, бороться, выяснять отношения.